— Я в порядке, — проговорил он, осматриваясь. Голова закружилась, но, скорее, от истощения. Девица, в обкромсанных джинсовых шортах, заливалась смехом. — Вы выбрали не очень удобное место для сна. Ничего удивительного в том, что вы бормотали и вскрикивали во сне.

Гарденер обнаружил себя в фургончике — и тут-то все стало на свои места.

— Бормотал и вскрикивал, вы говорите?

— Ага. И причем, очень беспокойно.

— Да, сон был не из приятных, — подтвердил Гард.

— Вот, попробуй-ка, — сказала девица, протянув ему самокрутку с марихуаной. На клочке газеты была фотография старины Дика Никсона (в синем костюме, с пальцами, сложенными в его излюбленный знак «V» — победа).

— Гарантирует защиту от любых кошмаров, — торжественно добавила девица.

Именно так мне говорили и про алкоголь, солнышко. Но это далеко не всегда соответствует истине. Можешь мне поверить.

Из вежливости он один раз легонько затянулся, в голове снова все поплыло. Взглянув на примостившуюся у двери вагона девицу, он попросил:

— Вы знаете, я бы предпочел что-нибудь съесть.

— Возьмите коробку сухого печенья, — отозвался водитель, повернувшись к Гарду. — Все остальное мы уже съели. Бивер слопал даже засохший чернослив. Очень жаль.

— Бивер съест все, что угодно, — отозвалась девица в обрезанных шортах.

В разговор вмешался ребенок, примостившийся на откидном сидении. Теперь Гард смог его рассмотреть: упитанный мальчонка с розовой пухлой мордашкой.

— Не правда, — заявил он. — Не правда. А вот и нет; я ведь никогда не съедал свою маму.

Все, включая Гарденера, расхохотались. Немножко отдышавшись, он сказал:

— Сойдет и печенье. Тоже неплохо.

И действительно крекеры были что надо. Осторожно и тщательно он прожевывал первый, сомневаясь, примет ли желудок пищу. Нет, не тошнит. И тут он принялся наворачивать крекеры целыми горстями, отправляя их в урчащий желудок.

Когда он ел в последний раз? Бог его знает. Все воспоминания о восьми днях запоя стерлись из памяти. По опыту он знал, что, ударившись в запой, он почти ничего не ест, и частенько все съеденное идет не в прок. Как, например, та пицца, которую он ел, пытался есть, в тот судьбоносный вечер 1980 года. В тот самый вечер, когда он прострелил Hope щеку.

— Ты мог повредить один или оба зрительных нерва! — орал на него адвокат Норы. — Частичная или полная слепота! Паралич! Смерть! Вот что могла наделать пуля, выбившая зуб и прошедшая навылет!! Только одна пуля! И нечего здесь сидеть и притворяться, будто ты и не собирался убить ее. Чего еще можно ожидать, стреляя человеку в голову?

Снова навалилась депрессия — черная необъятная туча, окружившая его со всех сторон. Лучше покончить с собой, Гард. Нечего откладывать.

Бобби в беде.

Ну что ж, может быть. Но помощь от такого типа, как ты, равноценна подливанию масла в огонь.

Заткнись.

Ты теряешь время, Гард. Просто трусишь. Ты уже выгорел дотла, как сказал бы тот парень на пляже.

— Вы уверены, что хорошо себя чувствуете? — спросила девица. Довольно интересная — огненно-рыжая, коротко острижена, ну, и ноги растут чуть ли не от плеч.

— Ничего — ответил Гард. — А что, я неважно выгляжу?

— Минуту назад — просто ужасно, — подтвердила она довольно нерешительно. Это вызвало у него улыбку — не то, что она сказала, а то, как это было сказано: до нелепого торжественно и обеспокоенно. Она улыбнулась в ответ, по-видимому, у нее отлегло на сердце.

Взглянув в окно, он сделал вывод, что они направляются на север и находятся где-то на тридцать шестой миле; не мог же он проспать столько. Постепенно начали всплывать события двухчасовой давности… Он пытается дозвониться Бобби и смотрит на вереницы облаков, предвещающих дождь, до этого он блуждал в темноте; кажется, его поколотили…

Повесив телефонную трубку, он снял носки, бросил их в мусорный контейнер и двинулся по шоссе в северном направлении. Он шагал босиком по обочине, с сумкой в одной руке, выставив другую руку с оттопыренным большим пальцем.

Минут через двадцать появился» фургон — довольно новый «Додж» с пестрыми надписями. Пара электрогитар, с грифами, изогнутыми, как лебединые шеи, украшала одну из стенок кузова, пояснительная надпись на котором позволяла предположить, что в фургоне едет группа Эдди Паркера. Фургон притормозил, и Гард забрался в кузов; задыхаясь, он втащил и сумку. Тут-то, добела раскаленная боль вступила в левый висок. Даже несмотря на боль, его позабавила табличка, прибитая к двери: Когда сам Эдди играет рок, стук в его дверь не пойдет вам впрок.

И вот, сидя на полу, стараясь не делать резких движений и не впасть в забытье, Гарденер увидел, что они подъезжают к переезду Олд Орчард. Почти одновременно первые дождевые капли забарабанили по стеклу.

— Слушай, парень, — сказал Эдди, поворачиваясь, — Мне что-то не хочется бросать тебя в такой момент. Сейчас польет, как из ведра, а на тебе даже обуви нет.

— Перебьюсь.

— Вы и выглядите неважно, — сочувственно подметила девица в шортах.

Эдди снял шляпу («НЕ ВИНИ МЕНЯ; Я ГОЛОСОВАЛ ЗА ДУШКУ-ГОВАРДА», — написано на тулье) и протянул ее Гарду:

«Возьми себе, парень». Порывшись в карманах, Эдди выудил бумажник.

— Не нужно! Спасибо, конечно, но я не возьму! — Гард почувствовал горячие струйки крови, хлынувшей из носа. Не от смущения, а, скорее, от невыносимого стыда. Что-то, глубоко запрятанное в его душе, было задето за живое. Это было, как ему пришло в голову, последней каплей. Звучит мелодраматично, но верно. Это-то и ужасно. Ну что ж, подумал Гард. Всю свою жизнь твердил людям о разбитом сердце, полном провале и так далее… надо же хоть раз почувствовать на своей шкуре что-нибудь подобное. — Так вот оно как. Джеймс Эрик Гарденер, собиравшийся стать мессией своего поколения, получает милостыню от странствующих музыкантов.

— Да правда же… не надо.

Эдди Паркер пропустил возражения мимо ушей. В шляпе уже покоились горсть монет и несколько долларовых банкнот. В свою очередь, Бивер опустил туда пару четвертаков.

— Слушайте, — надрывался Гарденер. — Я, конечно, очень ценю все это, но…

— Ну, ну, Бивер, — увещевал того Эдди, — не жадничай, Скрудж.

— Честное слово, у меня есть друзья в Портленде, я запросто могу им позвонить… Думаю, я забыл чековую книжку у одного приятеля в Фалмуте, сбивчиво втолковывал им Гарденер.

— Би-ивер-Скрудж, — принялась дразниться девица в шортах. Би-ивер-Скрудж, Би-ивер-Скрудж! — Остальные подхватили, и не унимались до тех пор пока Бивер, прыская и блестя глазами, доставал еще четвертак и Нью-йоркский лотерейный билет.

— Пожалуй, раскошелюсь, — важно заметил он, — а не то тебе придется нищенствовать. Музыканты и девица в шортах покатились со смеху. Смиренно глядя на Гарда, словно говоря: Видишь, с кем мне приходится иметь дело? Ты бы это выдержал? Бивер протянул ему шляпу, Гарду пришлось взять ее; иначе, мелочь просыпалась бы на пол.

— Честное слово, — Гард пытался всучить шляпу обратно, — я в полном порядке.

— Не совсем, — сказал Эдди Паркер. — Хватит препираться, говори дело.

— Полагаю, надо сказать спасибо. В данном случае, это единственно верное решение, — Кстати говоря, ты урвал не так уж много из наших доходов, — пояснил Эдди. — Тебе тут хватит на первый случай: купи себе поесть, ну и пару резиновых шлепанцев.

Девица открыла дверь фургона:

— Ну, бывай, — он не успел даже ответить, как она дружески чмокнула его своим ярким, влажным ртом. — Удачи тебе, недотепа.

— Выкручусь, не беспокойся, — в последний момент он благодарно обнял ее. Спасибо. Спасибо за все.

Гард стоял под усиливающимся дождем на обочине шоссе, провожая глазами фургон. Девица махала рукой. Серая лента шоссе уносила фургон все дальше и дальше… Гард еще раз махнул рукой, на тот случай, если они еще смотрят на него. По щекам текли слезы, смешиваясь с дождем.

Гард так и не воспользовался возможностью купить резиновые шлепанцы, но зато он добрался до Хэвена еще до темноты; хотя он собрал всю свою волю в кулак, он был не в силах добрести оставшиеся десять с небольшим миль до дома Бобби. По логике, автомобилисты должны охотнее подбирать пешеходов, мокнущих под дождем, но в жизни они предпочитают проезжать мимо. Да и кому нужен промокший незнакомец на чистом и сухом сиденье?