Где Бобби?

Она получила солнечный удар.

К черту загадочный солнечный удар, который залил ее блузку кровью. Гарденер испытывал нездоровый, болезненный интерес к оружию и к повреждениям, которые оно может нанести человеческому телу. Если ее застрелили из того большого револьвера, который сейчас торчал у него за поясом, то он полагал, что Бобби не смогла бы выжить — даже если бы ее быстро доставили в госпиталь, специализирующийся на лечении опасных огнестрельных ран, она, вероятно, умерла бы.

Они принесли меня сюда, когда я была разорвана на части, но Томминокеры прекрасно собрали меня.

Не для него. Старая душевая кабинка была не для него. Гарденеру показалось, что он может завершить рассуждения с большей определенностью. Кабинка была для Бобби.

Они принесли ее сюда и., что?

Что, подвесили к своим батареям, конечно. Не к Энн, ее тогда еще здесь не было, а к Питеру., и Хиллману.

Он выронил блузку., затем заставил себя поднять ее снова и положить ее обратно поверх юбки. Он не знал, насколько много из мира реального они заметят, когда войдут сюда (немного, он полагал), но он не хотел предоставлять им лишних шансов.

Он посмотрел на дыры в задней стенке кабины, висящие провода со стальными вилками на концах.

Зеленый свет начал пульсировать ярче и быстрее снова. Он обернулся. Глаза Энн вновь были открыты. Ее короткие волосы шевелились вокруг головы. Он все еще видел эту бесконечную ненависть в ее глазах, сейчас уже смешанную с ужасом и растущим удивлением.

И теперь были пузыри.

Они выплывали у нее изо рта в сжатом плотном потоке.

Мысль/звук взорвались в его голове.

Она кричала.

Гарденер выбежал.

Настоящий ужас — наиболее ослабляющая из всех эмоций. Он истощает эндокринную систему, впрыскивает в кровь органический наркотик, сокращающий мышцы, заставляет бешено стучать сердце, опустошает рассудок. Джим Гарденер вышел шатаясь из пристройки Бобби Андерсон на подгибающихся ногах, с сумасшедшими глазами, с глупо открытым ртом (язык болтался в одном углу, как мертвый), с горячими и переполненными внутренностями, его живот сводило судорогой.

Было тяжело думать на фоне грубых и мощных образов, которые вспыхивали у него в голове, как неоновая вывеска над баром — тела, висящие на крюках, как насекомые, наколотые на булавки жестокими, скучными детьми; неустанное движение лап Питера; окровавленная блузка с пулевым отверстием; вилки; старомодная стиральная машина, увенчанная изогнутой антенной. Самый мощный из всех был образ сжатого и плотного потока пузырей, вырывающегося изо рта Энн Андерсон, когда она кричала в его голове.

Он вошел в дом, вбежал в ванную и упал на колени перед унитазом, но обнаружил, что его не тошнит. Он хотел, чтобы его вырвало. Он думал о червивых «хотдогах», о заплесневелой пицце, о розовом лимонаде с плавающими в нем лобковыми волосами; наконец, он просто засунул два пальца в рот. Он смог вызвать этим только расширение рта, но не более. Он не мог вызвать рвоту. Только это.

Если я не смогу, я сойду с ума.

Прекрасно, сойди с ума, если так требуется. Но сначала сделай то, что ты должен сделать. Продержись до тех пор. И, кстати, Гард, у тебя есть еще какие-нибудь вопросы относительно того, что ты должен сделать?

У него больше не было вопросов. Его убедили лапы Питера, совершающие постоянное движение. Его убедил поток пузырей. Он не понимал, как мог он так долго колебаться перед лицом силы, которая была так очевидно испорчена, так очевидно прочна.

Потому что ты был безумен, — ответил он себе. Гард кивнул. Никакого другого объяснения не требовалось. Он был безумен — и не только последний месяц или около того. Он пробудился поздно, о да, очень поздно, но лучше поздно, чем никогда.

Звук.

Слишшш — слишшш — слишшш.

Запах. Легкий и мясной. Запах, который его рассудок ассоциировал с сырой телятиной, медленно портящейся в молоке.

Его желудок сжался. Обжигающая, кислотная отрыжка обожгла его горло. Гарденер застонал.

Идея — слабый огонек — вернулась к нему, и он ухватился за нее. Может быть, еще можно было положить всему этому конец., или по крайней мере взять все в свои руки на долгое, долгое время. Может, еще можно.

Ты позволил миру катиться ко всем чертям своей дорогой, Гард, за две минуты до полуночи или нет.

Он снова подумал о Теде-энергетике, — подумал о безумных военных организациях, торгующих еще более усложненным оружием друг с другом, и эта злая, невнятная, одержимая часть его мозга в последний раз попыталась уничтожить здравый смысл.

Заткнись, — сказал ей Гард.

Он пошел в спальню для гостей и стянул с себя рубашку. Он взглянул в окно и теперь смог увидеть вспышки света, приближающиеся со стороны леса. Наступила темнота. Они возвращались. Они войдут в сарай и, возможно проведут небольшой сеанс. Встреча разумов вокруг душевых кабинок. Братство в уютном зеленом сиянии изнасилованных мозгов.

Наслаждайтесь, — подумал Гарденер. Он положил револьвер сорок пятого калибра под матрац и расстегнул свой ремень. Может быть, в последний раз, так что…

Он взглянул на рубашку, из кармана торчала металлическая дуга. Это был, конечно, висячий замок. Замок от двери сарая.

В течение какого-то промежутка времени, который показался намного длиннее, чем он был на самом деле, Гарденер не мог двигаться вообще. Чувство нереального, как в ночном кошмаре, страха вновь овладело его усталым сердцем. Он уменьшился до размеров объятого ужасом зрителя, наблюдающего за тем, как огни неуклонно двигались по тропинке. Скоро они достигнут заросшего сада. Они пройдут сквозь него. Они пересекут дворик перед домом. Они подойдут к сараю. Они увидят, что замок пропал. Тогда они войдут в дом и либо убьют Джима Гарденера, либо отправят его, распыленного на атомы, на Альтаир-4, где бы это ни находилось.

Его первой мгновенной мыслью была просто паника, завизжавшая самым тонким голосом:

Беги! Прочь отсюда!

Его вторая мысль была неуверенным возвращением рассудка. Охраняй свои мысли. Если ты когда-либо охранял их, охраняй их сейчас.

Он застыл со снятой рубашкой, с расстегнутым ремнем и расстегнутыми джинсами, висящими на его бедрах, уставясь на замок в кармане рубашки.

Выметайся отсюда прямо сейчас и повесь его обратно. Прямо СЕЙЧАС!

Нет., нет времени… О Боже, нет времени. Они уже в саду.

Возможно. Возможно, его будет достаточно, если ты прекратишь тут дрочить и будешь пошевеливаться.

Он жестко заставил себя сломить охвативший его паралич, нагнулся, схватил замок, в котором все еще торчал ключ, и побежал, на ходу застегивая штаны. Он проскользнул через заднюю дверь, выждал момент, когда последние два фонаря скрылись в саду и исчезли, и побежал к сараю.

Смутно, еле-еле он слышал их голоса в своей голове — полные благоговения, удивления и восторга.

Он укрылся от них.

Зеленый свет струился веером из двери сарая, которая была приоткрыта.

Бог ты мой, Гард, как ты мог быть таким глупцом? Взвыл его загнанный в угол мозг, но он знал как. Было очень просто забыть о таких земных вещах, как запирание дверей, когда ты увидел двух людей, подвешенных на крюках, с коаксиальными кабелями, выходящими из их черепов.

Он услышал их уже в саду — услышал шуршание бесполезных огромных стеблей кукурузы.

Когда он дотянулся до засова, с замком в руке, он вспомнил, что закрыл его перед тем, как опустить его в карман. Его рука дрогнула при этой мысли, и он выронил замок, который со стуком ударился о землю. Он стал искать его и сначала совсем не смог ничего разглядеть.

Нет., он был здесь, как раз за узкой полосой пульсирующего зеленого цвета. Да, это был замок, но ключа в нем больше не было. Ключ выпал, когда замок ударился о землю.

Боже мой. Боже мой. Боже, — всхлипнул его мозг. Он весь покрылся липким потом. Волосы налипли на глаза. Он подумал, что, должно быть, он пахнет, как протухшая обезьяна.