Дик повернулся к Ньюту.

Огонь.

Да. Огонь.

Мы можем убрать его?

Последовало долгое мысленное молчание, пока Ньют размышлял об этом; Дик чувствовал, как он хочет просто отбросить все и ехать туда, где был Гарденер. То, чего хотел Дик, было совсем не сложно — он хотел перерезать Гарденеру глотку. Но это был не ответ, и они оба понимали это. Ставки сейчас были выше. И Дик был убежден, что Джим Гарденер потеряет свою глотку в любом случае, так или иначе.

Скрещивание с Томминокерами было плохой идеей. Оно сделало их безумными. Это была истина, открытая многими расами в других мирах задолго до нынешнего веселья в Хэвене.

Он и Ньют оба смотрели в направлении окаймленного деревьями поля, где упал Элт Баркер. Трава и верхушки деревьев покачивались — не сильно, а слегка покачивались от ветра, который дул с востока на запад. Дуновение не слишком сильное, чтобы считать его действительно ветром… но Дику казалось, что оно проявляет все признаки свежести.

Да, мы можем убрать огонь, наконец ответил Ньют.

Остановить огонь и этого пьяницу вместе с ним? Мы можем на это рассчитывать?

Еще одна долгая пауза на размышление и затем Ньют пришел к ответу, который уже предполагал Дик.

Не думаю, что мы сможем сделать и то и то. Либо одно, либо другое, но я не знаю, как сделать ЭТО, одновременно.

Тогда мы позволим огню пока что гореть и мы позволим ему гореть, да, очень хорошо.

С кораблем будет все в порядке, корабль не пострадает, ветер, куда дует ветер.

Они взглянули друг на друга, ухмыляясь тому, что их мысли гармонично соединились в этот чрезвычайный момент — один голос, один мозг.

Огонь будет между ним и кораблем. Он не сможет добраться до корабля.

На дорогах и полях люди, прислушивавшиеся к этой связи, вздохнули с облегчением.

Он не сможет добраться до корабля. Он все еще в сарае?

Да.

Ньют повернул свое озадаченное и тревожное лицо к Дику.

Какого хрена он там делает? Ему нужно что-то сделать? Что-то, чтобы вывести из строя корабль?

Последовала пауза; затем зазвучал голос Дика, обращающегося не только к Ньюту Берринджеру, а ко всем, кто бывал в сарае, четко и властно:

СОЕДИНИТЕ ВАШИ РАЗУМЫ, СОЕДИНИТЕ ВАШИ РАЗУМЫ С НАШИМИ. ВСЕ, КТО МОЖЕТ, СОЕДИНИТЕ ВАШИ РАЗУМЫ С НАШИМИ И СЛУШАЙТЕ. СЛУШАЙТЕ ГАРДЕНЕРА.

СЛУШАЙТЕ.

Они слушали. В жаркой летней полуденной тишине они слушали. Вдалеке в поле от первых борозд в небо понеслись первые клубы дыма.

Гарденер чувствовал, как они прислушиваются. Было жуткое ощущение как будто что-то удивительно, но это происходило. Он подумал: Теперь я знаю, что должен чувствовать уличный фонарь, когда вокруг него летает толпа мотыльков.

Старик зашевелился в своем сосуде, пытаясь поймать взгляд Гарденера. Он потерял глаз, но сохранил разум. Гарденер взглянул на него.

Не обращай внимания, сынок — они хотят знать, что ты задумал, но забудь о них. Ничего страшного, если они узнают. Может, даже поможет. Притормози их. Успокой их мозги. Им наплевать на Дэвида, их интересует только их проклятый корабль. Давай, сынок! Давай!

Гарденер стоял перед преобразователем и держал в руках один из наушников. Он не хотел надевать его. Он чувствовал себя как человек, который получил здоровенный удар током от определенного переключателя и которого принуждали снова прикоснуться к нему.

Мне действительно нужно надеть эту херню? Я же изменил до этого слова на экране при помощи одних только мыслей.

Да, и это все, что ты можешь сделать. Тебе придется надеть его. Извини.

Невероятно, но веки Гарденера стали тяжелеть снова. Ему приходилось прикладывать усилие, чтобы поднять их.

Я боюсь, что это убьет меня, подумал он для старика, и затем стал ждать, надеясь, что старик станет отрицать. Но была тишина — только измученный глаз смотрел на него и слабый слишшш-слишш-слииишшш от оборудования.

Да, это может убить меня, и он тоже мает об этом.

Снаружи послышались слабые потрескивания огня.

Порхающие ощущения вокруг его мозга исчезли. Мотыльки улетели.

Неохотно Гарденер вставил наушник в ухо.

Кьюл и Хейзл расслабились. Они посмотрели друг на друга. В их глазах было одинаковое — и абсолютно человеческое — выражение. Выражение глаз людей, когда они узнают что-то слишком хорошее, чтобы быть правдой.

Дэвид Браун? Не веря переспросил мысленно Кьюл у Хейзл. Это то, что ты услышала да он пытается спасти мальчика вернуть его обратно обратно с Альтаира-4.

Затем, обегая всю сеть, появился голос Дика Эллисона, возбужденный и полный высокого триумфа:

ЧЕРТ ПОБЕРИ! Я ЗНАЛ, что этот мальчишка может пригодиться!

Сначала Гарденер ничего не ощутил. Он снова начал расслабляться, почти до дремоты. И тут боль пронзила его с единственным ужасным треском разрушительное слабительное орудие, разбивающее его голову на куски.

— Нет! — завопил он. Он схватился за виски, начал колотить по ним. — Нет! Боже, нет, это так больно. Боже, нет! Преодолей это, сынок, попытайся преодолеть это!

— Я не могу, я не могу О, ГОСПОДИ, ОСТАНОВИ ЭТО!

Его разбитое колено гудело, как искусанное москитами. Он смутно чувствовал, что из его носа текла кровь и рот его тоже был наполнен кровью.

ПРЕОДОЛЕЙ ЭТО, СЫНОК!

Боль немножко отступила. Вместо нее пришло другое ощущение. Это новое чувство было ужасным, ужасным и страшным.

Однажды, в колледже, он участвовал в соревновании под названием Великий Пожиратель Макдональдсов. Пять студенческих братств выставили своих «чемпионов по еде». Гард был чемпионом «Дельта Тау Дельта». Он расправлялся со своим шестым Биг-Маком — это не было даже близко к окончательному количеству, которое полагалось съесть победителю — и вдруг понял, что он очень близок к полному физическому пресыщению. Он никогда в жизни не чувствовал ничего подобного. В общем, это было даже интересно. Его средняя часть была как будто набита пищей. Он не ощущал рвотных позывов; тошнота не подходила под объяснение того, что он действительно чувствовал. Его живот казался ему гигантским неподвижным дирижаблем, надутым неподвижным воздухом. Он думал, что ощутит, как мигают красные огоньки в каком-то психическом внутреннем Центре по Управлению Заданием, как различные системы пытаются справиться с безумным перенасыщением мясом, хлебом и соусом. Его не вырвало. Он вынес это. Очень медленно, он вынес это. В течение нескольких часов он чувствовал себя картинками, изображающими Труляля и Траляля, его живот был раздутым и гладким, готовым разорваться.

Теперь его мозг чувствовал то же самое, и Джим Гарденер понимал так, как холодно и расчетливо понимают профессиональные едоки, работающие на износ, что он был на волосок от смерти. Но это было другое чувство, непохожее ни на что, и впервые он понял то, к чему стремились все Томминокеры, что движет ими, что ТОЛКАЕТ их к этому.

Несмотря на боль, которая только уменьшилась, а не исчезла, несмотря на это отвратительное гадкое ощущение наполненности, как у питона, проглотившего ребенка, часть его наслаждалась этим. Это было как наркотик невероятно мощный наркотик. Его мозг был как двигатель в самом большом траханом «Крайслере», который когда-либо был создан, газующий на холостом ходу и ожидающий, когда он врубит верхнюю передачу и умчится.

Умчится куда?

Куда угодно.

К звездам, если нужно.

Сынок, я теряю тебя.

Это был старик, голос его звучал измученно, как никогда, и Гарденер с силой вернул его назад — к той штуке, до которой он должен был доковылять. О, это чувство было пьяняще прекрасным, но оно было украдено. Он снова заставил себя подумать о тех фигурах цвета жухлой листвы, запертых во всех тех гамаках. Галерные рабы. Старик питал его силы; он сам стал вампиром? Как они?

Он послал мысль Хиллману: Я с тобой, старая кляча.