Руки так закоченели, что он уже не чувствовал их.

— Ну, давай же, чертова кишка, — пробормотал Гарденер. Словно обидевшись, шланг задергался и фыркнул. Гард не слышал, как заработал насос, но догадался, что Эндерс там, наверху, взялся за дело. Уровень воды в ямке снизился, и он увидел свои окоченевшие руки, красные, как гусиные лапки. Гард наблюдал за тем, как убывает вода.

Если мы пробили артезианскую скважину, это здорово замедлит всю работу.

Да уж. Мы можем потерять целый день, выхлебывая воду насосом. Выйдет задержка, но ведь их-то ничто не остановит, Гард. Понимаешь?

Шланг начал затягивать мокрый песок; ямка была пуста.

— Вытаскивай! — крикнул Гарденер. Эндерс перегнулся через край и уставился на него. Гарденер показал на насос и махнул рукой. Эндерс недоуменно вылупил глаза, потом знаком показал ему, что все «о'кей». Затем отошел от края и скрылся из виду. Через пару секунд шланг перестал вибрировать. Потом медленно пополз вверх.

Теперь Гарденер мог поклясться, что его конец не мотался из стороны в сторону, как это было раньше.

Он вынул радио из кармана и включил его. Взрывной механизм был пущен и отсчитывал секунды. До взрыва оставалось десять минут. Он опустил радио на дно ямки, потом засыпал его кусочками породы. Если рванет, то разнесет породу фута на три в глубину, удалить обломки не составит труда, хорошо, если пойдут трещины в породе, и можно будет рассматривать отдельные куски. А корабль не пострадает. Судя по всему, ему вообще ничто не грозит.

Гарденер встал на веревочную петлю и крикнул:

— Вытаскивай меня!

Ничего не произошло.

— Тащи меня наверх, Джонни! — завопил он. И снова это проклятое чувство, словно в голову загоняют клин.

Опять ничего.

Повозившись в ледяной воде, Гарденер здорово замерз. Несмотря на это, его лоб покрылся каплями пота. Он посмотрел на часы. Прошло уже две минуты. С часов взгляд перешел на кучку камней, засыпавших взрывное устройство. Масса времени уйдет на то, чтобы разбросать камни и выключить радио.

А иначе не остановишь того, что происходит внутри дьявольского механизма. Он знал, что время не ждет. Он поднял глаза: Эндерса нет и в помине. Вот они и расправились с тобой. Гард. Ручейки пота стекали в глаза. Он стер их тыльной стороной руки.

— ЭНДЕРС! ЭЙ, ДЖОННИ! «Выкарабкайся по канату, Гард».

«Сорок футов? Размечтался. В колледже мог бы. А сейчас — нет». Он снова посмотрел на часы. Уже три минуты. Да, вот оно как. Хорошо задумано. Жертвоприношение Великому Кораблю. Маленькая подачка Томминокерам.

— Чего, уже пора?

Он задрал голову, чувствуя, что страх перерождается в ярость. «Я уже пять минут, как включил эту штуку, ты, безмозглый придурок! Вытаскивай же меня, не дожидаясь, пока старину Гарда разнесет в клочья!»

Рот Эндерса округлился от удивления; забавно, ничего не скажешь. Он исчез из виду, и Гард уставился на свои часы, не обращая внимания на пот, попавший в глаза.

Веревочная петля под ногами дернулась и потянула его вверх. Он закрыл глаза и уцепился за трос. Внезапно он почувствовал огромное облегчение после пережитого ужаса. Может быть, совсем не плохо иногда заглянуть в лицо смерти…

Он добрался доверху, вылез на траву, отряхнул брюки и двинулся к Эндерсу.

— Извини, — пробормотал Эндерс, виновато улыбаясь. — Я думал, мы договорились, что ты сначала дашь мне знать…

Гарденер закатил ему оплеуху. Прежде, чем Гард сообразил, что он сделал, Эндерс растянулся на земле, очки свалились с носа, кровь выступила на разбитых губах. И хотя Гард не замечал за собой особо выдающихся телепатических способностей, он ясно почувствовал, что все глаза Хэвена обратились на них, а все уши навострились, прислушиваясь.

— Ты, ублюдок, оставил меня там, внизу, с этой включенной штукой, — начал он. — Если ты… или кто-то еще из этого города рискнет повторить что-то вроде этого, то лучше тебе убраться прямо сейчас. Ты слышишь?

Ярость вспыхнула в глазах Эндерса и ослепила их. Он снова водрузил очки на переносицу; с таким же успехом он мог бы одеть их на ногу. Размазывая грязь по лысине, он выдавал:

— Думаю, ты не соображаешь, кому это говоришь.

— Даже лучше соображаю, чем ты думаешь, — ответил Гарденер. — Слушай, Джонни. Если то, что осталось от тебя, способно послушать, а я думаю, что способно, навостри уши. Я хочу разобраться с тем, что там внизу. И я требую хоть какого-то к себе внимания, черт побери. Мы с тобой считай что смертники; я единственный в этом городе, кто не прошел мимо и кто не свернул себе на этом шею. Поэтому-то я и требую к себе внимания и уважения. Ты меня слышишь?

Эндерс взглянул на него, но Гарденеру казалось, что он смотрит куда-то мимо него, прислушиваясь к другим голосам. Гард и сам ждал их решения. Он был слишком зол, чтобы подбирать слова.

— Ну, что же, — мягко сказал Эндерс, вытирая кровоточащие губы тыльной стороной ладони. — Это твоя точка зрения. Ты имеешь на нее право. Мы тут оба смертники, и мы оба убедились, что ты имеешь право на немного больше… как ты выразился?

Тень презрительной улыбки проступила на разбитых губах. Улыбки такого сорта Гарденеру частенько приходилось видеть. Именно так улыбались Трепл и Маккардл. Так улыбались ребята, облученные насмерть, когда речь заходила о развитии атомной энергии.

— Я сказал «внимание и уважение». Ты мог бы вспомнить его. Ты ведь учишь прилежных ребят в своем колледже, а, Джонни? Там, в доме есть словарь. Принести его тебе, придурок?

Он шагнул к Эндерсу и, с явным удовольствием, заметил, как тот отпрянул назад, и чуть презрительная улыбка сошла с его губ. Она сменилась выражением нервозности и замешательства.

— Внимание и уважение, Джонни. Ты ведь запомнил. Крепко запомнил. Если не ко мне, так к Бобби.

Они стояли посреди разбросанных инструментов глаза — в глаза: у Эндерса маленькие, с нервно подергивающимися веками, у Гарденера — расширенные, налитые кровью и все еще мутные от ярости.

«Если Бобби умрет, вся твоя болтовня о внимании и уважение сведется к выбору быстрой и безболезненной смерти.

Это касается цены твоих соображений, правда ведь? Скажем так, это — просто хроника предполагаемых событий, понимаешь ли ты это, лысый придурок?

— Я — мы ценим твои доходчивые объяснения, — сказал Эндерс. Он нервно сжимал губы над беззубыми деснами.

— Надеюсь.

— Возможно, тебе самому тоже не помешают доходчивые объяснения. — Он снял очки и механическим жестом принялся их вытирать о вымокшую от пота рубашку (по ходу Гарденер заметил, что они становятся еще грязнее, чем были); когда Эндерс поднял глаза, Гард заметил в них злобный блеск. — И тебе не стоит… раздавать затрещины, как сейчас, Джим. Я тебе советую — мы все тебе советуем — никогда этого не повторять. В данное время… эх… перемены… да, определенные перемены… происходят в Хэвене…

— Не городи чепуху.

— И нынешние перемены делают людей… ну, как бы это… довольно вспыльчивыми. Так что ударить кого-либо — может оказаться… большой ошибкой, смертельной ошибкой, можно сказать.

— Тебя не раздражают звуки? Эндерс забеспокоился.

— Я не понял…

— Неужели ты не слышишь, как работает часовой механизм?

Он отскочил от обрыва, не бегом, но и не мешкая. Эндерс бросил очумелый взгляд на корабль и бросился вдогонку за Гардом. Споткнувшись о лопату, он свалился в грязь и ушиб подбородок, после чего и скорчил гримасу. В этот же момент землю потряс глухой, грохочущий раскат, вырывающийся из глубины. Гард уловил противные, пронзительные звуки, которые, по видимому, издавали оторванные куски породы, стукаясь о поверхность корабля. Некоторые из них даже выбрасывались высоко в воздух, падая у края ямы, или возвращаясь в нее. Гард увидел, что один, срикошетивший от корпуса корабля, отлетел на порядочное расстояние.

— Ты — мелочный, узколобый, нахальный сукин сын! — завопил Эндерс. Он все еще лежал в грязи, потирая подбородок.

— Мелочный, черт возьми, — отозвался Гарденер. — Ты чуть было не оставил меня там, внизу. Эндерс уставился на него. Гарденер постоял еще с минуту, размышляя, потом подошел к нему и подал руку.