Почему мне это известно? — подумал Аркадий. Мысль показалась странной: он знал, что ему известно все, но понятия не имел, что же именно ему известно. Знание было растворено в воспоминаниях и оседало сейчас — медленно-медленно, — чтобы когда-нибудь выкристаллизоваться и стать, наконец, понятным.

— Он убедил вас в том, что проклятие убийце может стать наказанием в этой реальности? — спросил Аркадий, не понимая собственного вопроса.

— Проклятие? — переспросил Лев Николаевич, который, похоже, понимал меньше всех, он просто присутствовал при разговоре, следил за качанием лодки на поверхности океана смысла, а в глубину не заглядывал, да и не мог этого сделать. — Проклятие, как мера наказания? Что вы имеете в виду?

— Это легитимная в любой религии мера воздействия, — сухо отозвался раввин. — Вы можете обвинить меня, я понимаю, но выглядеть это будет нелепо, ни один суд не примет к рассмотрению этого дела.

— Я не собирался… — растерянно сказал Аркадий. Слова о проклятии вырвались сами, но мгновенно легли в прокрустово ложе контекста, закольцевавшись с причинами и следствиями, и Аркадий представил себе разговоры раввина с Подольским так, будто присутствовал сам. А может, и присутствовал, — подумал он лениво. Мысль была нелепой, но отторжения не вызвала. Возникло состояние озарения, возникновения истины из пустоты незнания, а на самом деле из глубин собственного «я».

Аркадий еще сам не знал, к какому выводу пришел, и спросил потому лишь, что не мог не спросить:

— И вы совершили обряд проклятия, потому что Подольский считал виновным себя и хотел понести наказание на том же уровне, на каком воображал себя преступником?

Раввин внимательно посмотрел на Аркадия, пожевал губами, перевел взгляд на Виктора и сказал смущенно:

— Да… То есть, нет, не поэтому. Убийца-еврей — позор народа. Убийцу нужно судить, и по Галахе — сбросить со скалы и добить камнями до смерти. А если это невозможно, то будь он проклят вовеки, и пусть Творец свершит свой суд над этим человеком…

— Даже если он давно мертв? — перебил Аркадий.

— Мертв? — удивился Чухновский. — Мертвым может быть тело, и оно уже наказано тем, что у него отобрана жизнь. Но убийство осталось в свое время безнаказанным. И если я, знающий, что наказание неизбежно, узнаю еще и о том, в чьем теле находится ныне душа убийцы…

— Генрих Натанович должен был доказать, что инкарнация человека, отравившего его деда, находится в его теле! А это не так.

— В чьем теле? — переспросил раввин. — Вы полагаете… — Он сокрушенно покачал головой. — Да нет же… Впрочем, вы правы: одно время, недолгое, но очень, скажу я вам, насыщенное мыслями, я действительно думал, что Генрих Натанович имел в виду себя. Нет, это не так. Я думал, вы догадались… Мне было трудно… Нет, мне-то было и вовсе невозможно догадаться, я не знал всех фактов, и Генрих Натанович убедил меня как раз в том, что сам не имеет к убийству и убийце никакого отношения. Только поэтому я и…

— Тогда кто же? — недоуменно спросил Аркадий, мгновенно раскинув перед собой все те факты, что узнал сегодня, и поняв, что, если ошибся в выводе, то соединить факты в новую цепь уже не сможет.

— Я не знал тогда! — искренне удивился Чухновский. — Я думал, что и Генрих Натанович не знает. Цель была — выявить убийцу, наказав его. Впрочем, возможно, мы бы никогда и не узнали, совершено ли это наказание, ибо меч Господень рубит тогда, когда это становится угодно Творцу. Это ведь не карательная секира палача, выполняющего приговор суда…

— Рабина убили, кажется, через месяц после того, как в его адрес был произведен обряд пульса денура, — напомнил Аркадий, удивив раввина знанием истории Государства Израиль.

— Не доказано, что убийство Рабина было следствием обряда, — сухо сказал Чухновский. — Рабин не удовлетворял главному условию: он не был врагом еврейского народа. Впрочем, — перебил сам себя раввин, — с моей стороны было, возможно, опрометчиво поддаться доводам Подольского, но я ощущал его внутреннюю правоту, я видел его убежденность, я слышал его рассказ — в том числе и о тех научных экспериментах, в которых ничего не понимал, но сомневаться в их истинности не имел права…

— Печать дьявола… — напомнил Аркадий.

— Да-да, именно печать… — кивнул раввин. — Но не дьявола, в иудаизме нет такого существа. Это печать Сатана, предводителя демонов… Впрочем, неважно. Печать, да… Именно так мы и надеялись выявить истинного убийцу. Точнее, узнать, кто в наше время стал его новой инкарнацией и кто должен нести ответственность за содеянное в прошлой жизни. Я сомневался в том, что это удастся… На Земле сейчас девять миллиардов человек, и любой из них мог бы… Не обязательно еврей, кстати говоря. Но Генрих Натанович убедил меня в том, что служба информации сейчас так совершенна… В какой бы стране мира ни произошло событие, связанное с явлением печати Сатана, это фиксируется, это появляется во Всемирной сети, и он, Подольский, непременно об этом узнает… Я сделал это…

— Как? — быстро спросил Аркадий.

— Как? — поднял брови раввин. — Я не могу сказать.

— Я расследую дело об убийствах! — вскричал Аркадий, наклоняясь вперед. Он неожиданно опять увидел перед собой открытую шею Алены, расплывающееся мрачное жженое пятно, комок подступил к горлу. — Я веду официальное расследование!

— Спокойнее, — сказал Виктор и положил руку Аркадию на плечо. — Детали обряда будут прояснены в ходе следственного эксперимента.

— Вы намерены… — возмущенно начал раввин и мгновенно осекся, встретив взгляд Виктора. — М-м… — Он покачал головой и сказал, обращаясь к Аркадию: — Я и представить себе не мог, что результат скажется так быстро и необратимо. Я и представить себе не мог, что печать Сатана ляжет на Генриха Натановича.

— И не на него одного! — резко сказал Аркадий. — Погибли еще две женщины, одна из них моя жена, вообще никак не связанная с этим старым убийством, по которому больше века назад истек срок давности.

— Генрих Натанович умер прошлой ночью, — мягко сказал раввин. — Он не мог…

— А не кажется ли вам, господа, — высоким, как звук скрипичной струны, голосом произнес молчавший до сих пор Лев Николаевич, — не кажется ли вам, что вы слишком увлеклись потусторонним? Убийца — живой человек. И вы, господин Хрусталев, знаете, кто это сделал. Черт возьми, я не понимаю, для чего вы тянете резину!

— Помолчите! — бросил Виктор. — Я разрешил вам присутствовать при условии, что вы не пророните ни слова. Вот и не роняйте.

Подольский насупился и, демонстративно сложив руки на груди, отошел к окну, за которым уже начала заниматься заря; впрочем, движение времени от тьмы к свету можно было угадать лишь по возникшему низко над крышами домов серому оттенку, смешавшемуся с розоватым аргоновым светом реклам.

— Обращаясь к вам с просьбой провести обряд еврейского проклятия, — сказал Аркадий, — Подольский должен был назвать вам имя убийцы.

Чухновский покачал головой.

— Если бы он знал это имя, — сказал он, — я бы потребовал, чтобы оно было мне названо. Если бы имя было названо — любое! — я бы отказался проводить обряд. Кто-то, возможно, и убил человека. Кто-то, вероятно, хотел отомстить или преследовал иные цели. Но я-то убийцей становиться не имел никакого желания!

— Вы так верили в силу молитвы? — недоверчиво спросил Аркадий.

Раввин помолчал, взгляд его было обращен куда-то внутрь сознания, будто Чухновский рассматривал картину, нарисованную воображением.

— Я знаю, какую силу имеет молитва, — сказал он наконец. — Я знаю, что Создатель слышит и видит все, что обращает к Нему человек. Значит, и пульса денура, в какой бы форме ни была проведена, даже если это молитва, а не обряд по всей форме, достигает Творца. Он оценивает грех и выбирает меру наказания или прощения.

— И в данном случае, — сказал Аркадий, стараясь придать голосу насмешливое выражение, но ощущая, что независимо от его желания слова звучат глухо, серьезно и даже мрачновато, — в данном случае Бог решил наказать сразу, причем не того человека, и, к тому же, использовал способ, выдавший божественную суть наказания.