— Их сложно выследить, — отвечаю я, снова валяясь в палате на корабле. Температура теперь поднимается так регулярно, что я не успеваю даже навестить Тодда. — Иногда нам удается заметить какое-то движение, но это ничего не дает. Проследить за ними невозможно. И потом, — добавляю я потише, — Симоне и Брэдли приходится держать зонды поближе к вершине холма. Народ требует.

Это действительно так. На холме теперь живет столько людей, что и шагу ступить негде. Лагерь самодельных палаток — их сооружают из любых подручных материалов, от одеял до мусорных мешков, — тянется до самой дороги, что идет вдоль пустого русла реки. Многого начинает не хватать. Рядом с нами обнаружилось несколько ручьев, и Уилф дважды в день привозит в лагерь большие бочки с водой, так что эта беда нас обошла, чего не скажешь о городе (Тодд говорит, вода у них на исходе). А вот еды больше не становится. Запасы «Ответа» были рассчитаны на двести человек, а здесь — полторы тысячи ртов. Ли и Магнус без конца водят в лес охотничьи отряды, но это ничто по сравнению с запасами провизии Нью-Прентисстауна, где есть свой продуктовый склад, надежно охраняемый солдатами.

У них есть еда, но мало воды.

У нас есть вода, но мало еды.

Однако ни мэр, ни госпожа Койл даже не думают оставлять насиженные места, где они чувствуют свое явное преимущество.

Что еще хуже, в таком тесном сообществе слухи разлетаются быстрее ветра: как только спэклы начали нападать на город, люди в нашем лагере тотчас решили, что следующий удар враг нанесет по нам, что они уже смыкают кольцо вокруг холма и вот-вот всех перебьют.

Разумеется, ничего такого не происходит, но горожане продолжают доставать нас расспросами о том, что мы делаем для обеспечения их безопасности, ведь это наш первоочередной долг.

Люди теперь сидят полукругом рядом с трапом разведчика — молча наблюдают за нашими действиями и передают все дальше по холму.

Иван обычно сидит впереди. Он даже придумал Брэдли кличку — Гуманист.

Но в это слово он вкладывает какой-то свой, дурной смысл.

— Понимаю тебя, — говорит Тодд. — Здесь тоже все на пределе.

— Я тебя вызову, если что-нибудь изменится.

— И я.

— Есть новости? — спрашивает госпожа Койл. Она входит в палату ровно в ту секунду, когда я нажимаю отбой.

— Вас не учили, что подслушивать чужие разговоры невежливо?

— На нашей планете нет ничего личного. В этом и вся беда. — Она окидывает меня внимательным взглядом: — Как рука?

Рука болит. Антибиотики перестали действовать, и в обе стороны от обруча снова поползли красные полоски. Госпожа Лоусон наложила мне новую повязку с несколькими лекарственными мазями, но даже слепой бы увидел, как она встревожена.

— Вам-то что, — бурчу я. — Госпожа Лоусон знает свое дело.

Госпожа Койл опускает глаза:

— Знаешь, а у меня ведь большой опыт лечения инфекций с помощью…

— Уверена, госпожа Лоусон делает все необходимое, — перебиваю я. — Что вы хотели?

Она испускает протяжный вздох, словно я ее огорчила.

Да, вот что еще происходило все эти восемь дней. Госпожа Койл наотрез отказывалась делать что-либо против собственной воли. Она трудится не покладая рук: распределяет продукты, лечит женщин, проводит ужасно много времени с Симоной — и не может улучить ни минутки для разговора о заключении мира. Если же мне удается загнать ее в угол — в те редкие минуты, когда я не прикована к этой дурацкой койке, — она отвечает, что ждет подходящего момента, что спэклы должны сделать свой ход. а мэр — свой, и вот тогда-то на сцену выйдем мы с предложением мира.

Интересно, почему я ей не верю?

— Я хочу с тобой поговорить, дитя. — Госпожа Койл смотрит мне прямо в глаза. Уж не ждет ли она, что я отведу взгляд? Если так, ее ждет разочарование.

— Я тоже.

— Прекрасно. Тогда я начну.

И в следующий миг она произносит нечто такое, чего я никак не могла от нее ожидать. Только не в этой жизни.

— Пожары, сэр, — говорит мистер О’Хара, как только я нажимаю отбой на комме.

— Я не слепой, капитан, — отвечает мэр. — Но спасибо, что в очередной раз указали на очевидное.

Мы остановились на дороге, по которой скакали обратно в город с кровавой бойни, потомушто на горизонте впереди полыхают огни. Горят заброшенные фермерские дома на северном склоне долины.

По крайней мере я надеюсь, что они заброшенные.

Нас только что нагнал мистер О’Хара с отрядом из двадцати человек — выглядят они страшно изможденными (у меня, по ощущениям, вид не лучше). Обвожу солдат взглядом: все они разных возрастов, есть и совсем молодые, но кажутся все стариками. Никто из отряда не хотел воевать, это мэр заставил их вступить в армию, разлучив с родными и близкими, фермами, лавками и школами.

И они стали видеть смерть — каждый день.

Я — круг, круг — это я, повторяю мысленно.

Я теперь все время так делаю, когда хочется тишины, свободы от мыслей и воспоминаний. Обычно этот прием срабатывает и снаружи — люди перестают слышать мой Шум, я слышу, что они его не слышат, совсем как мистер Тейт и мистер О’Хара. Думаю, с таким умыслом мэр и научил меня это делать — чтобы я стал одним из его ближайших приспешников.

Вот только не бывать этому. Никогда.

Виоле я тоже пока не рассказывал. Почему — не знаю.

Может, потомушто мы с ней так ни разу и не увиделись — еще одна причина, по которой эти восемь дней тянутся как не знаю что. Она говорит, что якобы должна следить за госпожой Койл, но всякий раз, когда мы связываемся по комму, Виола лежит в палате и с каждым днем выглядит все бледней и слабей. А мне ничего не говорит. Наверно, не хочет зря беспокоить, но я от этого только беспокоюсь еще больше, потомушто если с ней что-то случится…

Я — круг, круг — это я.

И снова мне легчает.

Я ей не сказал. Не хочу, чтобы она беспокоилась. Все под контролем.

Жеребенок? — с тревогой спрашивает Ангаррад.

— Все хорошо, милая! Скоро будем дома.

Эх, зря я поехал на ней — если б только знать, что в фермерском доме будут такие ужасы. Ангаррад пустила меня в седло всего пару дней назад и до сих пор вздрагивает от каждого шороха.

— Я могу отправить туда пожарную бригаду, — говорит мистер О’Хара.

— Зачем? Нет смысла. Пусть догорят сами.

Сдавайся! непонятно на кого рычит под ним Радость Джульетты.

— Надо как можно скорее добыть мне новую лошадь, — говорит мэр.

А потом вдруг резко поднимает голову.

— Что такое? — спрашиваю я.

Но он молча оглядывается по сторонам, смотрит на дорогу позади и впереди нас… Ничего не меняется. Кроме лица мэра.

— Да что такое?!

— Ты разве не слышишь?…

Он снова умолкает.

Тут я и впрямь начинаю слышать…

Шум…

Но не человеческий…

Отовсюду…

Со всех сторон, как сказал тот солдат…

— Не может быть! — Лицо мэра искажается яростной гримасой. — Они не посмеют!

Но теперь я отчетливо слышу их Шум… Нас окружили — быстро и просто.

Нас атакуют спэклы.

Госпожа Койл говорит:

— Я так и не извинилась перед тобой за ту бомбу… В соборе.

Я молчу.

Слишком потрясена.

— Я не пыталась тебя убить. И вовсе не думала, что твоя жизнь стоит меньше других.

С трудом проглатываю слюну.

— Уходите, — говорю я, дивясь самой себе. Наверное, лихорадка виновата… — Сейчас же!

— Я надеялась, что твою сумку обыщет Президент. Он бы достал бомбу — и всем нашим проблемам пришел бы конец. К тому же я рассудила так: это произойдет лишь в том случае, если тебя схватят. А если тебя схватят, то все равно убьют.

— Это решение было принимать не вам.

— Мне, дитя, кому же еще?

— Вы могли попросить, и я наверняка…

— Ты бы не стала подвергать риску жизнь своего друга. — Она ждет, что я возражу. Я не возражаю. — Вожакам иногда приходится принимать чудовищные решения. И я его приняла: если уж ты решила пожертвовать жизнью ради спасения Тодда, я сделаю все — как бы ни малы были шансы. — чтобы ты погибла не зря.