Ибо вместе с этим решением я принимаю еще одно. Равно необходимое Небу и Земле…

Я должен найти человека, который напал на нас, — показываю я Источнику. — И я должен его убить. Во благо Земли.

Источник кивает и уезжает на своем звере в туман. Оттуда доносится его голос: он объявляет Бездне, что сражения не будет. Их радость так чиста и сильна, что меня едва не вышибает ею из седла.

Я оглядываюсь на своих воинов: по чьей воле они сложили оружие, по своей или по моей? Но их голоса уже обращены к новой жизни, жизни Земли, в которой теперь есть место Бездне. Никто не в силах предсказать, как все сложится теперь, как мы будем исправлять ошибки Бездны…

Возможно, нам придется им помогать.

Тут к нам возвращается Источник. В его голосе — тревога.

Мэр полетел к океану, — показывает он. — Брэдли и Виола уже выехали на его поиски.

То же самое сделает Небо, — показываю я.

Я поеду с тобой.

И мне понятно зачем.

На корабле Нож, — показываю я.

Источник кивает.

Ты боишься, что я его убью, если мне все же представится такой шанс.

Он качает головой, но я вижу его страх.

Я поеду с тобой, — вновь показывает Источник.

Мы долго смотрим друг другу в глаза, а потом я поворачиваюсь к воинам Земли и показываю им свое намерение. Десять воинов должны отправиться к океану вместе со мной.

Со мной и Источником.

Что ж, в путь!

И я приказываю своему бэттлмору бежать к океану, быстрее ветра.

Передние ноги Желудя подгибаются, я вылетаю из седла, с размаху врезаюсь левым плечом и бедром в землю и откатываюсь в кусты.

— Виола! — испуганно вопит Брэдли.

Желудь по инерции летит вперед — страшной изломанной грудой…

— ЖЕЛУДЬ! — кричу я во всю глотку и ковыляю к нему, бедному, разбитому, дыхание вылетает из его рта короткими страшными рывками, грудь бешено вздымается… — Желудь, пожалуйста…

К нам подъезжают Брэдли и Ангаррад, он соскакивает на землю, а она тычется носом в морду Желудя…

Жеребенок — мучительно хрипит он. Боль бушует в его Шуме — не только от сломанных ног, но от порванных мышц груди. Из-за этого разрыва он и упал, не выдержав гонки…

Жеребенок, — повторяет он…

— Ш-ш-ш… Все хорошо, миленький…

А потом он говорит…

Говорит…

Виола.

И испускает дух.

— Нет! — Я крепко прижимаюсь к нему, зарываясь лицом в гриву. Руки Брэдли обнимают меня за плечи, а Ангаррад трется носом о нос Желудя и тихонько говорит ему: Следуй!

— Виола, бедная моя, — ласково и нежно произносит Брэдли. — Ты ничего не сломала?

Ответить я не могу, но трясу головой.

? Это ужасно. Виола, но мы должны ехать дальше. Слишком многое поставлено на карту.

— Как? — захлебываясь слезами, спрашиваю я.

Брэдли на секунду замолкает.

— Ангаррад? — спрашивает он. — Ты сможешь довезти Виолу до океана, чтобы спасти Тодда?

Жеребенок! Ее Шум взвивается при упоминании хозяина. Жеребенок, да!

— Мы и ее загоним, — выдавливаю я.

Ангаррад уже тычет мордой мне под руку, чтобы я вставала.

Жеребенок! Спасти жеребенка!

— Но Желудь…

— Я о нем позабочусь, — говорит Брэдли. — Ты, главное, поезжай и сделай все что нужно, Виола Ид.

Я поднимаю на него глаза и вижу его веру в меня, в то, что все еще может быть хорошо.

Напоследок поцеловав Желудя в мертвую голову, я встаю, а Ангаррад опускается на передние колени. Я медленно забираюсь в седло, в глазах и голосе по-прежнему стоят слезы.

— Брэдли…

— Только ты можешь это сделать, — с улыбкой произносит он. — Только ты можешь его спасти.

Я киваю и пытаюсь направить все свои мысли к Тодду…

Я должна его спасти, спасти всех нас, раз и навсегда…

Прощаться с Брэдли у меня сил нет, но он и так все понимает.

? Пошла! — кричу я Ангаррад. и мы бросаемся к океану.

«Я скоро. Тодд. Я скоро».

Я трачу уйму времени, только чтобы еле-еле ослабить путы на одной руке. Не знаю, что за лекарство было в том пластыре — шея под ним мучительно чешется а дотянуться нельзя, — только из-за него руки меня не слушаются, да и соображаю я туго…

Но я все же тяну, тяну и тяну веревки, пока мэр пропадает неизвестно где. Сквозь дыру в стене виднеется только полоска заметенного снегом песка — это небось и есть «побережье» — да немного волн, разбивающихся о берег. Но кроме их грохота я теперь слышу новый звук: знакомый рев реки, возвращающейся в океан. Мэр, наверно, летел прямо вдоль русла, пока не добрался до берега, чтобы готовиться здесь к своей участи. К последней битве в последней войне.

В которой мы все умрем.

Я снова натягиваю веревку на правом запястье и чувствую, что узел немного поддался.

Каково, интересно, было тут жить? Строить дома на берегу огромной-преогромной воды и рыбачить… Виола рассказывала, что океанские рыбы скорей съедят тебя, чем ты их, но ведь всегда можно что-то придумать, всегда есть способ наладить нормальную жизнь — вроде той, что была у нас в долине…

Какие же люди всетаки бестолковые и никчемные. Стоит нам сделать хоть что-то хорошее — обязательно испортим. Только построили — уже сносим.

Это не спэклы нас довели до ручки.

Мы сами.

— Полностью согласен, — говорит мэр, входя в часовню. Лицо у него изменилось, вытянулось — как будто что-то стряслось. Что-то очень плохое.

? Я теряю власть над происходящим, Тодд, — говот мэр, глядя в пустоту. Он словно бы слышит что-то… ? События на холме…

? На каком? — перебиваю я его. — Что случилось с Виолой?

Он вздыхает.

— Капитан Тейт меня подвел. Спэклы тоже.

? Что? Откуда ты можешь знать?!

? Этот мир, Тодд, этот мир, — говорит он, пропустив мой вопрос мимо ушей. — Я думал, я его контролирую. И это действительно было так. — Его глаза вспыхивают. — Пока я не встретил тебя.

Я молчу.

Потомушто вид у него жуткий.

— Может, ты в самом деле меня изменил, Тодд, — говорит мэр. — Но не только ты.

— Отпусти меня, — цежу я. — Отпусти и увидишь, как я тебя изменю!

— Ты совсем не слушаешь, — говорит он, и в голове у меня вспыхивает боль, от которой я на секунду теряю дар речи. — Ты меня изменил, да и я оказал на тебя немалое влияние. — Он подходит к каменному столу. — Но сильнее всего меня изменил этот мир.

Впервые я замечаю, как странно звучит его голос — он похож на эхо.

— Этот мир — поскольку я заметил его особенности, я их изучал, — превратил меня из гордого и сильного человека неизвестно во что. — Мэр останавливается у моих ног. — Ты как-то сказал, что война превращает людей в чудовищ, Тодд. Так вот: знание делает то же самое. Когда ты слишком хорошо знаешь своего ближнего, знаешь его слабости, жуткие мечты и чаяния, управлять им становится до смешного легко. — Он горько усмехается. — Только глупцы и простаки могут по-настоящему ужиться с Шумом, Тодд. А тонкие и чувствительные люди, как мы с тобой, страдают от него. И мы вынуждены управлять простаками — ради их и нашего блага.

Он умолкает, глядя в пустоту. Я начинаю сильнее дергать веревки.

— Ты меня изменил, Тодд, — повторяет он. ? Ты сделал меня лучше. Но только затем, чтобы я наконец увидел, какой я плохой. Я этого не знал, пока мне было не с чем сравнивать. Я казался себе неплохим человеком. — Он замирает надо мной. — Но ты открыл мне глаза.

— Ты был плохим с самого начала, — говорю я. — Я тут ни при чем.

— Еще как при чем, Тодд. Помнишь тот гул у себя в голове, гул, который нас соединял? Это было все доброе во мне, моя добрая сторона, которую я увидел лишь благодаря тебе. Через тебя. — Его глаза чернеют. — А потом появился Бен, и ты решил это отобрать. На мгновение я познал в себе добро, Тодд, Хьюитт, и за этот грех, за грех самопознания… — он начинает развязывать мне ноги, — один из нас должен умереть.