— Совершенно верно, — кивает мэр, пристально глядя на нее. — Так было в первый раз.

— И так будет во второй? — спрашивает Брэдли. — Даете слово?

— Почему нет, если это поможет восстановить мир. — Он улыбается своей фирменной улыбочкой. — А когда это случится, еще неизвестно, в каком положении окажется каждый из нас.

— Особенно если тебе удастся выставить себя миротворцем перед новыми переселенцами, — бурчит госпожа Койл. — Их восхищению не будет предела!

— Вас тоже отметят, не сомневайтесь, госпожа. За то, что мастерски усадили меня за стол переговоров.

— Если кто и достоин восхищения, — вставляет Тодд, — так это Виола!

— И Тодд, — опережает меня Брэдли. — Переговоры состоялись только благодаря ребятам. А если вы на что-то рассчитываете в будущем, советую приступить к делу прямо сейчас. Потому что пока в глазах наблюдателей Президент — массовый убийца, а госпожа Койл — террористка.

— Я генерал, — возражает мэр.

— А я — борец за свободу! — заявляет госпожа Койл.

Брэдли скорбно улыбается:

— Что ж. переговоры окончены. Планы на сегодня и завтра мы составили. Если удастся протянуть так еще сорок дней, у этой планеты может быть будущее.

Госпожа Койл берет поводья и подхлестывает быков, которые в ответ спрашивают: УИЛФ? УИЛФ?

— Ты с нами? — окликает она Виолу.

— Езжайте, я догоню. Хочу поговорить с Тоддом. Госпожа Койл как бутто ожидала такого ответа.

— Рада была наконец с тобой познакомиться, Тодд, — говорит она, напоследок окинув меня долгим взглядом.

Мэр кивает ей на прощание и обращается ко мне:

— Жду тебя на дороге, Тодд! Мы с Виолой остаемся одни.

— Как думаешь, из этого что-нибудь выйдет? — спрашивает она, натужно кашляя в кулак.

— Всетаки до прибытия кораблей осталось шесть недель. Нет, даже пять с половиной…

— Пять с половиной недель — и все снова изменится.

— Пять с половиной недель — и мы будем вместе, — добавляю я.

На это она ничего не отвечает.

— Ты точно делаешь все правильно, Тодд?

— Рядом со мной он другой, Виола. Не сумасшедший злодей, как раньше. Я вроде держу его в узде… Не даю ему съехать с катушек и перебить всех.

— Не пускай его в голову, — говорит она ужасно серьезным тоном. — Там он творит свои самые страшные злодеяния.

— Он не может мной управлять, — заверяю ее я. — Уж я о себе позабочусь, не переживай. А ты следи за собой, слышишь? — Пытаюсь улыбнуться. Не выходит. — Живи, пожалста, Виола Ид. И поправляйся. Если госпожа Койл может тебя вылечить, сделай все, чтобы ее заставить.

— Я не умираю, — говорит Виола. — Честно, я бы тебе сказала.

Секунду-другую мы молчим, а потом она выдает:

— На этой планете только ты имеешь для меня значение, Тодд. Ты один.

Я проглатываю ком в горле.

— И ты для меня.

Мы оба знаем, что это чистая правда, но, разъезжаясь в разные стороны, оба гадаем, не скрывает ли другой что-то важное.

— Так-так, — говорит мэр, когда я догоняю его на дороге, ведущей обратно в город. — И что ты обо всем этом думаешь?

— Если инфекцыя убьет Виолу, я такое с тобой сделаю, что ты будешь умолять меня о смерти.

— Верю, — серьезно отвечает он. Навстречу нам уже поднимается РЕВ города. — Поэтому и ты должен верить, что я никогда бы так не поступил.

Мэр как бутто говорит от всего сердца.

— И попробуй не сдержать слова насчет севодняшних договоренностей, — добавляю я. — Теперь наша цель — мир.

— Думаешь, я получаю удовольствие от войны? Это не так. Мне нужна победа. Но иногда заключить мир с врагом — значит победить. Может, не все мои поступки придутся переселенцам по душе, но они хотя бы выслушают человека, которому удалось добиться мира на планете, вопреки всем превратностям судьбы.

Превратностям, которые ты сам же и создал, думаю я.

Но вслух не произношу.

Потомушто он опять говорит как бутто искренне.

Может, я и впрямь хорошо на него влияю?

— Итак, — возглашает мэр, — попробуем восстановить мир на этой планете!

Вечером следующего дня я сижу на своем уступе и разглаживаю заново отросший на больной руке лишайник, осторожно касаясь железного обруча. Рука до сих пор ноет и горит, ежедневно напоминая о том, кто я и откуда пришел.

Хотя рана так и не зажила, я перестал принимать лечебные снадобья Земли.

Это неразумно, но я почему-то глубоко убежден, что боль пройдет сама собой, как только Бездны не станет.

Или когда Возвращенец даст себя вылечить, показывает Небо, забираясь на уступ и садясь рядом со мной. Идем, время пришло.

Время для чего?

Он вздыхает, расстроенный моим враждебным тоном.

Пора тебе узнать, почему мы одержим победу в этой войне.

Семь ночей прошло после бомбардировки и отступления Земли. Семь ночей полного бездействия: мы только смотрели донесения наших далеких голосов о том, что два лагеря Бездны снова вступили в контакт и обмениваются продовольствием и водой, помогая друг другу. Каждый день судно на дальнем холме поднималось высоко над обеими армиями и облетало всю долину.

Семь ночей Бездна крепла, а Небо ей позволяло.

Семь ночей он ждал предложения о мире.

Кое-чего Возвращенец не знает, показывает он по дороге неизвестно куда. Небо правит Землей в одиночку.

Я смотрю на лица Земли: голоса каждого из них сливаются в единый глас, без всякого труда, легко и естественно, а я так этому и не научился.

Я это знал, — показываю я.

Небо останавливается.

Нет, не знал. И не знаешь.

Он широко открывает свой голос и показывает, что имеет в виду: называться Небом и называться Возвращенцем — почти одно и то же. Он был обыкновенным членом Земли до того, как его избрали Небом, и не сам предпочел такую участь.

Чтобы стать Небом, ему пришлось стать изгоем, отделить свой голос от общего.

Я вижу, как хорошо ему жилось прежде: он был одним целым с родными, друзьями-охотниками и со своей любовью — вместе они хотели добавить в общий глас Земли еще один маленький голос. А потом его забрали, разлучили со всеми, возвысили. Он был еще совсем юн, чуть старше…

Чем Возвращенец сейчас, показывает Небо. Он нависает надо мной: прочные доспехи, запеченные на солнце до твердости камня, шлем, давящий на широкую шею и мускулистые плечи…

Чтобы найти Небо, Земля заглядывает вглубь себя — и тот, кого она изберет, не может отказаться. Он должен оставить позади свое прошлое, чтобы наблюдать и следить за Землей. Кроме Земли, у Неба никого нет.

Я вижу в его голосе, как он, приняв облачение и имя «Небо», отдалился от тех, кем правил.

Ты правишь в одиночку, показываю я, чувствуя тяжесть этих слов.

Но я не всегда был один, показывает он. Как и Возвращенец.

Его голос внезапно протягивается ко мне и, не успеваю я понять, что происходит…

как возвращаюсь в прошлое…

…мы с моей любовью в садовом сарае, куда нас запирает на ночь хозяйка: днем мы стрижем ее лужайку, поливаем цветы и выращиваем овощи. Я никогда не знал своих родителей, меня отдали хозяйке еще до того, как у меня появились первые воспоминания. Все об этом мире я узнавал от своей любви: как хорошо делать работу, чтобы нас реже били, как с помощью двух деревяшек разводить костер — наш единственный источник тепла…

…моя любовь разрешает мне молчать, когда мы идем на рынок продавать овощи и встречаем по дороге других членов Бремени — их голоса складываются в радушные приветствия, но я от стыда ухожу в себя и молчу… а моя любовь отвлекает их, чтобы я мог молчать сколько угодно…

… моя любовь свернулась на моей груди и хрипло кашляет; мою любовь бьет лихорадка, худшая из болезней Бремени: таких больных уводят к ветеринарам и больше их никто не видит. Я прижимаюсь к нему всем телом и умоляю землю, камни и сарай, чтобы температура упала, пожалуйста, пусть она упадет…