Но лучше бы он ничего этого не делал.

Несмотря на юность княжны (а было ей лет пятнадцать), сластолюбивому царю не суждено было «сорвать цветок её невинности». Иван воспринял это как личное оскорбление: мало ли что там бывало у него в походах, но как смела эта девка взойти на царское ложе, коли до того девства своего не хранила?

Наутро Иван хмуро глядел из окна, как связанную по рукам и ногам Марию выносят из терема и кладут в сани. Жить ей оставалось недолго. Нахлёстывая коней, возница разогнался и на самом берегу озера спрыгнул с облучка, а кони помчались дальше по снежной целине, хрустя гнущимся под ними тонким ноябрьским льдом…

Однако Малюта Скуратов ничего этого уже не увидел. Беспредельно преданный своему господину, он выполнил даже тот приказ, который был, казалось бы, не в его интересах – расформировал опричное войско. Наиболее толковые из опричников получили новые назначения, остальные отправились служить в горячие точки, а слово «опричнина» запрещено было даже произносить под угрозой наказания кнутом. (Вообще это очень характерно для российской государственности – предавать забвению свои неблаговидные дела, «а кто старое помянет, тому глаз вон».)

Во главе войска, объединявшего бывших опричников и земских стрельцов, Иван и Малюта отправились в очередной поход на запад. Момент для завершения Ливонской войны был более чем удачный: недавняя кончина короля Сигизмунда выводила из игры Польшу и Литву, крымский хан годом раньше был наголову разбит в сражении при Молодях и угрозы более не представлял, оставалось разделаться со шведами – и свободный выход к Балтике обеспечен.

Но под стенами крепости Вассенштайн (ныне – эстонский город Пайде) Скуратова ждала смерть, столь же глупая, сколь и почётная. Заплечных дел мастер, не имевший опыта полководца, начал осаду крепости с артобстрела, вместо того чтобы начать с разведки. Тогда он узнал бы, что основная часть шведского гарнизона покинула замок для встречи обоза с боеприпасами и провизией, а за стенами осталось «всего 50 воинов, способных владеть оружием, да 500 простых мужиков, бежавших в замок». На пятый день канонады, изведя изрядное количество пороху и ядер, Малюта узнал наконец об истинном положении дел. Чтобы не выглядеть глупо в глазах своего повелителя, он решил устроить себе бенефис – геройски штурмовать крепость, не способную к серьёзной обороне. Шведам даже не предложили сложить оружие (а зачем – вдруг сдались бы?).

И вот 1 января 1573 года (скажем прямо – не самый удачный день для ратных подвигов) Скуратов во главе русского войска сквозь пролом в стене ворвался в крепость и устроил там резню. Понятно же – чем больше трупов, тем больше доблести. Сообразив, что пощады не будет, шведы отошли к Тюремной башне и, засев там, отстреливались до последнего заряда. К полудню крепость была взята, но бенефиса не получилось – Малюту вынесли из замка с пулей в животе.

С чем сравнить горе Ивана?.. Разве что с гневом Ахиллеса, узнавшего о гибели друга Патрокла. Царь действительно любил Скуратова – как человек с агрессивным характером способен обожать своего бойцового пса. «Тризна по Малюте» была ужасной: Иван приказал живьём зажарить всех пленных. Их было немного, поэтому казнили не торопясь – в день по одному немцу и шведу, для полноты картины прибавляя к ним знатных жителей городка. Когда всё было кончено, Иван покинул войско и, увозя с собой тело Скуратова, отбыл в Иосифо-Волоколамский монастырь. Там и упокоилось тело Скуратова, а суждено ли обрести покой душе его – кто знает?..

Тем временем русское войско, разделившееся на несколько отрядов, дабы покончить с остатками шведов, начало терпеть поражения, а 23 января близ замка Лоде в западной Эстляндии двухтысячный отряд шведских рыцарей наголову разгромил шестнадцатитысячное войско князя Мстиславского. Утрата пушек и знамён стала позором, но потеря обоза (более тысячи саней с продовольствием и зимней одеждой) означала невозможность продолжения военных действий.

Что могло утешить Ивана в этой череде неудач?.. Быть может, только старший сын.

Иван сделался очень похожим на отца – крутым нравом, быстротой в решениях, умом и жаждой плотских радостей. Ещё четыре года назад, чтобы пустить энергию 16-летнего сына в безопасное русло, Иван Васильевич женил его, определив в супруги Евдокию Сабурову, племянницу Соломонии, – но, не дождавшись внука через год, разгневался на невестку и по семейной традиции приказал ей принять постриг.

Время шло, и теперь 20-летнего Ивана уж точно пора было женить. Бездетным окажется и этот брак, и через три года в царской семье станет одной монахиней больше, но будущее сокрыто от обоих Иванов, и они старательно выбирают… Видимо, смотрины возбуждающе подействовали на царя, поскольку на свадебном пиру гости осушали чаши за здоровье не одной пары, а двух: сына с Феодосией Соловой и отца с Анной Васильчиковой.

Уж не знаю, показалась ли царю 17-летняя Анна похожей на кого-то из прежних жён, а может быть, Иван просто захотел совместить приятное с полезным: насладиться молодой плотью и заодно продемонстрировать всем, что даже в свои 44 года способен кого угодно за пояс заткнуть. Понятия «кризис среднего возраста» в те времена не существовало, но как ещё можно назвать происходившее с Иваном? Седина в бороду?.. Не прошло и полугода, как он удалил от себя Анну, и её место немедленно заняла другая женщина.

Про Василису, вдову Никиты Мелентьева, до нас дошло больше слухов, чем достоверных фактов. Якобы её предшественница была сослана в монастырь, а то и вовсе отравлена в результате интриг Василисы. А по другой легенде, Иван Василису уличил в прелюбодеянии и велел похоронить в одном гробу с полюбовником (версия неубедительная не только ввиду излишней мелодраматичности, но и потому, что в этой истории фигурировал Малюта Скуратов, уже два года как покойный). Ещё рассказывали, будто мужа Василисы зарезали опричники – но это означало бы, что вдова она не такая уж молодая, поскольку опричнину царь отменил тремя годами раньше.

Григорий Седов. Царь Иван Грозный любуется на Василису Мелентьеву, 1875

Как бы то ни было, необычайная привлекательность Василисы не вызывает сомнений, раз уж Иван ради неё отказался от своего обыкновения иметь дело с юными девственницами. Кроме опыта и сексуальности, новая наложница наверняка поражала Ивана норовистым характером, от чего он со времён Марии Темрюковны успел отвыкнуть. А Василисе терять было нечего: едва царю с ней станет скучно, отправит в монастырь… в лучшем случае. Но, как бы ему ни было с нею хорошо, на трон рядом с собою не посадит. Иван тоже осознавал всё это. Единственное, чем он уважил Василису Мелентьеву (а заодно и удовлетворил собственное стремление к порядку), – это вместе с ней помолился в одной из церквушек неподалёку от Кремля, прежде чем дать волю грешной плоти.

Отношения с Василисой могли бы оказаться долгими, но закончились всего через два года. Как сообщал один из сплетников той поры, однажды на пиру царь заметил её «зрящу яро» на оружничего князя Ивана Девтелева. В приступе ревности Иван Васильевич князя велел казнить, а Василису, по привычке, постричь в монахини. Версия достаточно правдоподобная, особенно если иметь в виду, что действительно некий князь Иван Тевекелев служил сначала в опричнине, а позже получил должность оружничего.

Многие реакции и решения Ивана, с точки зрения нашего современника, кажутся неадекватными. Но вряд ли такой взгляд может претендовать на объективность. Во-первых, в те времена люди многое воспринимали совсем не так, как мы: например, в существовании колдовства и порчи они даже не сомневались, а вот о таком понятии, как гуманизм, ещё и слыхом не слыхивали…

Если же говорить об Иване лично, то разве может не считать всех окружающих пешками человек, не помнящий в своей жизни даже дня такого, когда он не был царём? Способен ли остаться уравновешенным и милосердным тот, у кого отравили мать и три жены подряд? Сумеет ли он возлюбить ближнего, видя вокруг лишь вероломство и интриги?