– Здесь дела обстоят не лучше, Вольфганг. Глюк – любимец и Иосифа тоже.

– Император очень благосклонно слушал мою музыку и был весьма любезен.

– Поскольку это ему ничего не стоило. Это похоже на Габсбургов.

– Выходит, я зря обольщаюсь, рассчитывая на его поддержку?

– Не следует ни на кого полагаться. Даже на меня. Поймите, может настать время, когда император при самых лучших намерениях будет целиком занят другими, более важными делами.

– Итак, – он вопросительно посмотрел на графиню, – мне нужно вернуться в Зальцбург?

– Решайте сами, Вольфганг. Вам понравился Версаль?

– Большинство дам там либо проститутки, либо содержанки. А сильный пол занят охотой, коллекционированием табакерок и наставлением рогов своим друзьям.

– Вы думаете, здесь они другие?

– Значит, мои слова можно отнести и к Вене?

Нет, положение гораздо сложнее, думала графиня. У Вольфганга огромная потребность верить в людей, любить их, подчас он кажется наивным ребенком, хотя на самом деле не хуже других умеет разбираться в людях и хорошо знает человеческую натуру. Но без этой веры, в людей, без этой любви он не мог бы писать музыку так, как ему хочется, и напрасно он пытается предстать циником. Без любви он чувствует себя потерянным. В любви его сила, на любви держится его вера. О плохой музыке и плохих музыкантах он может отзываться язвительно, подчас даже зло; его слух и вкус настолько тонки, что не допускают ни малейшей фальши, но по природе своей он полон любви и благожелательности к людям, они ему так же необходимы, как пища и вода. Он ласков и нежен, поэтому его так легко обидеть: столкнувшись с людской бессердечностью, он пасует, у него не хватает смекалки и практичности.

– Я забочусь о вашем добром имени, – сказала графиня Тун.

– О добром имени? – Вольфганг горько рассмеялся, но, взглянув на ее обиженное лицо, добавил: – Я композитор и в первую очередь должен оберегать свой талант.

– А разве я не хочу сберечь его? Искренне хочу, Вольфганг. Поэтому и пытаюсь предупредить об опасностях, подстерегающих вас.

В этот момент Вольфгангу почудилось, что он влюблен в графиню. Но нет, это немыслимо: у нее три дочери, которых она нежно любит, к тому же графиня на двенадцать лет его старше, правда, с годами разница стала менее заметной, но Вольфганг все же мечтал полюбить женщину молодую и красивую. Возраст наложил свою печать на задорное, резко очерченное лицо графини, однако и сейчас еще обаяния у нее не отнимешь, и она по праву слывет одной из самых светских и элегантных женщин Вены. Интересно, окажется ли его избранница столь же умной и очаровательной? Ho ведь не на уме же, в конце концов, женишься, тут же подумал он. Только бы поскорее, боже милостивый, поскорее! Он так устал от воздержания, от одиночества, от ожидания встречи с идеальной девушкой, словно такой идеал и вправду существует. Хватит с него целомудрия и чистоты в этом далеко не целомудренном Мире.

– Вы дождетесь исполнения своих желаний, Вольфганг, – сказала графиня Тун.

– Сомневаюсь. – Изо дня в день бывать в обществе красивых женщин и сохранять к ним платонические чувства, разве это легко? Казалось, даже музыка перестала приносить ему успокоение.

– Но не следует забывать одно: хоть музыка, которую вы сочиняете, чиста и возвышенна, мир, вас окружающий, суетен и грешен.

Неделю спустя лакей известил Вольфганга, что архиепископ велит ему на следующее утро отправляться в Зальцбург. Придя в ужас от столь неожиданного приказания, Вольфганг попросил у Колоредо аудиенции. Он прождал несколько часов, прежде чем архиепископ соблаговолил уделить ему пять минут. Не потрудившись даже спросить, почему он не может ехать, Колоредо прямо заявил:

– С той недели никому не разрешат больше жить в немецком Орденском доме.

– Я не могу покинуть Вену, ваша светлость, мне необходимо задержаться по крайней мере еще на неделю.

– Я же приказал вам отправляться завтра.

– Ваша светлость, у меня назначено несколько встреч, сорвать их я не могу. Предстоит нанести и прощальные визиты моим добрым друзьям – князю Кобенцлу и графине Тун.

– Я не могу злоупотреблять и дальше гостеприимством дяди. Вы прожили здесь достаточно долго, а теперь помещение нужно освободить для членов Ордена.

– В таком случае я подыщу себе другую квартиру, ваша светлость.

Колоредо не пожелал продолжать разговор.

– Вы выедете в Зальцбург через неделю, – резко сказал он. – Времени закончить дела вполне достаточно. А отсюда съезжайте немедленно, жить здесь я больше не разрешаю.

– Благодарю вас, наша светлость.

– Вы испытываете мое терпение. Боюсь, скоро оно лопнет.

Не успел Вольфганг вернуться в свою комнату и обдумать, куда же теперь деваться, как старший лакей Ангербауэр вручил ему записку.

– Принесла ее девушка с красивыми карими глазами и прекрасной фигурой, – сказал он, – она очень просила передать записку лично вам.

В первый момент Вольфганг подумал, уж не любовное ли это послание, но от кого? Он поспешно развернул записку: записка была от госпожи Вебер. Значит, передала ее Констанца. Внешность девушки соответствовала описанию Ангербауэра. Вольфганг стал читать:

«Дорогой господин Моцарт! Надеюсь, Вы не рассердитесь, что я осмелилась написать Вам, но я не уверена, известно ли Вам, что умер Фридолин. Он Вас очень любил, и последние его слова были:– Алоизия не загубила бы свою жизнь, связавшись с актером, послушайся мы вовремя господина Моцарта. – Фридолин наказал мне также отдать Вам копии Ваших мангеймских произведений, а не продавать их, хотя, как Вы знаете, люди мы далеко не богатые. Уже на смертном одре он все повторял, что этим копиям следует храниться только у такого гениального композитора, как Вы.

Фридолин очень высоко ценил Ваше мнение, впрочем, как и все мы, и до конца дней не простил себе, что не поговорил с Вами по душам в последнюю встречу, но он уже был болен и боялся Вас заразить. А я долго думала, писать ли Вам, опасаясь, что из-за Алоизии Вы на нас сердитесь.

Констанца захотела лично передать Вам это письмо, чтобы оно к Вам попало наверняка; она часто вспоминает, как прекрасно Вы к нам относились. Во время роковой болезни Вашей дорогой матушки Констанца каждый день ходила в Собор капуцинов молиться о спасении ее души. Я не говорила Вам об этом раньше, видя, как Вы увлечены Алоизией – а ей-то такое никогда бы и в голову не пришло, – поэтому не хотелось Вас огорчать. Но теперь Вы поняли, что представляет собой Алоизия, так же как мы, и я могу раскрыть Вам некоторые секреты.

Мы слышали, что Вы в Вене играли для императора и для князя Голицына; Вы, должно быть, очень заняты в кругу своих добрых и знатных друзей. Но если Вам доставит удовольствие хороший домашний обед из настоящих немецких блюд, мы посчитаем за честь принять Вас у себя. Констанца научилась прекрасно готовить, и Ваш желудок, по поводу которого Вы всегда любили пошутить, будет в надежных руках.

Живем мы недалеко – рядом с Петерплац, дом 11; поскольку Алоизия предала нас, я вынуждена сдавать комнаты жильцам, чтобы прокормить трех моих беспомощных девочек, хотя старшая хорошо поет и уже начинает получать ангажементы. Но мы Вас ни о чем не просим, окажите нам только честь своим посещением. Вместо ответа Вы можете просто прийти. Цецилия Вебер».

Это письмо – перст судьбы, подумал Вольфганг. Он немедленно отправился к Веберам и сразу почувствовал себя в их семье как дома. Пусть не раздумывает и переселяется к ним, гостеприимно предложила госпожа Вебер, пока не устроится или не уедет обратно в Зальцбург; и Вольфганг с радостью согласился. Он перебрался в тот же день.

Временно, заверил он госпожу Вебер. Но ему так нравилось находиться в кругу их семьи. За обеденным столом возле него неотступно находилась одна из сестер – подавала кушанья, предлагала исполнить любое его порученце, чинила одежду, а Констанца, самая внимательная из всех, еще и привлекала его своей миловидностью. Вольфгангу нравилось и местоположение дома Веберов: Петерплац хоть и находилась в стороне от Грабена, но их соединял узкий переулок Юнгфернгассе.