Одновременно покинул дом Вольфганга Ганс Гуммель. Мальчик отправился с отцом в гастрольную поездку по Германии в качестве ученика Моцарта, чудо-ребенка.

Вольфганг решил поднести Праге подарок – новую симфонию.

В этой симфонии он выразил не только свои чувства, но и чувства Констанцы. С того момента как было решено ехать в Прагу, она забыла про Энн Сторейс и изо всех сил старалась снять с Вольфганга все заботы. Ему нужно закончить симфонию – подарок Праге. Каждую ночь она зажигала свечи и наполняла чернильницу, следила за тем, чтобы у него под рукой были свежие перья и нотная бумага. Она подолгу наблюдала за ним – как он сидел, склонившись над столом, выпучив глаза и надув щеки, все внимание сосредоточив на партитуре. Вольфганг не возражал против ее присутствия, был скорее даже рад. Констанца не переставала дивиться его способности сочинять музыку, не обращая ни малейшего внимания на то, что делается вокруг. Но он объяснил ей, что сочиняет по большей части мысленно, когда остается наедине с самим собой либо когда в одиночестве бродит по улицам.

Как-то вечером в начале января 1787 года, когда Констанца сидела рядом и пришивала пуговицу к его зимнему пальто – Прага севернее Вены и там могли уже наступить холода, – он вдруг вскочил и стал танцевать, напевая тихонечко только что записанную мелодию. По-видимому, он остался доволен, потому что сразу же снова уселся за стол.

Протекло много часов. Констанца не жаловалась, ей так нравилось сидеть с ним рядом. Он писал и писал, не замечая времени. Свечи догорали, капли сала начали падать на нотную бумагу, он подвинулся к угасающему огарку, но мысль сменить свечу, очевидно, не приходила ему в голову – он не хотел отвлекаться. Зато свежие, чистые перья Вольфганг любил и гордился своим аккуратным почерком. Он умел писать ровно и без линеек.

Как странно, с нежностью думала Констанца, Вольфганг писал с лихорадочной быстротой, спеша закончить последнюю часть симфонии до отъезда в Прагу, намеченного на завтра, сидел, скрестив ноги, сдвинув на затылок парик, который в пылу чувств принимался теребить, и наносил на, бумагу крохотные значки, а она смотрела на него и даже сейчас, после стольких прожитых вместе лет, все удивлялась тому, как эти беглые записи порождают дивные, волшебные звуки. Внутренним чутьем она понимала: музыка, которую он пишет, совершенно особенная. Чувство благодарности и печали, сильное душевное волнение и сознание собственной силы переполняли его. Время от времени он взмахивал рукой, дирижируя музыкой, звучавшей в нем. Какой великолепный ритм! Он пристукивал ногой, закрывал глаза, к чему-то прислушиваясь. Склонял на минуту голову, а потом поднимал ее, и легкая улыбка скользила по губам, словно то, что он услышал, ему понравилось, и снова торопливо принимался писать. Кончит ли он когда-нибудь, думала Констанца, ведь выезжать им рано поутру, но разве уговоришь его пойти поспать. Нет, только не сегодня! Если Вольфгангу захочется иметь еще детей, думала Констанца, она подарит ему ребенка, чего бы это ей ни стоило. Левая кисть его сжалась в кулак, и ей вдруг так захотелось подбежать и сказать: этот пассаж прекрасен, он должен быть прекрасен! Но Вольфганг и сам знал. Потом вдруг кулак разжался, он развел руками, будто дирижируя оркестром, и снова встал из-за стола. Симфония окончена, подумала она, но он опять бросился к столу и со вздохом стер только что написанное. Несколько нот смазалось – это всегда его раздражало. Констанца подала чистую промокательную бумагу, он молча взял и снова погрузился в работу, и в ту самую минуту, когда она подумала, что симфонии не видно конца, Вольфганг улыбнулся и объявил; – Готово!

– Совсем? – не удержалась она. Вид у него был такой будничный.

– Разумеется. Я сказал то, что хотел сказать.

– Надеюсь, Праге симфония понравится.

– Обязательно понравится! – И он пылко поцеловал Констанцу, весь переполненный ощущением радости бытия – чувства, испытываемого им лишь в моменты наивысшего творческого удовлетворения. – И тебе понравится – моему первому слушателю.

Это новое произведение в ре мажоре стало известно как Пражская симфония. Вольфганг радовался, что создал ее торжественной и величественной, потому что, въехав в Прагу, сразу же понял – музыка, написанная им, как нельзя лучше гармонирует с великолепной древней архитектурой города. В Праге было множество прекрасных дворцов в стиле барокко и средневековых церквей, и Вольфганга совершенно покорила красота полноводной Влтавы.

Граф Тун, переехавший из Линца в Прагу, встретил Моцартов с отменным радушием и предоставил в их распоряжение несколько комнат в своем дворце. Отведенные им апартаменты были просторны и комфортабельны; Вольфганга и Констанцу тянуло отдохнуть и насладиться покоем, но хозяин разработал обширную программу развлечения дорогих гостей.

«Свадьба Фигаро» имела в Праге шумный успех, и не было человека, который не горел бы желанием познакомиться с господином Моцартом. Граф Тун, грубоватый старик, гордившийся своим музыкальным вкусом, сказал Вольфгангу:

– С тех пор как я сюда переехал, это самое примечательное событие в жизни Праги.

Свекор Вильгельмины Тун был в восторге от пребывания Вольфганга в его доме и решил немедленно дать концерт в честь приезда композитора.

Вольфганг и Констанца едва успели помыться и переодеться с дороги. Сразу после обеда перед ними должен был выступить графский оркестр – графу не терпелось узнать мнение Вольфганга относительно игры его музыкантов.

Музыканты очень старались, они играли его вещи, и Вольфгангу было приятно, но, исполняя дивертисмент ре мажор, написанный им много лет назад, оркестр пропустил целых четыре такта. Вольфганг расстроился и уже думал остановить их и поправить, но Констанца удержала его, положив руку ему на колено, – граф Тун высоко ценил игру своих музыкантов. И все же Вольфганг не сомневался, что они пропустили такты, хоть давно не слышал эту вещь.

Настроение его улучшилось, когда оркестр сыграл серенаду в правильном темпе и не пропустив ни единой ноты.

На балу в Бретфельде в тот же вечер Вольфганг был центром внимания. Он вошел в зал под гром аплодисментов. Пражские красавицы горели желанием потанцевать с прославленным композитором, все добивались его внимания, но Вольфганг, к удивлению Констанцы, танцевать отказался.

– Я слишком устал и слишком робок, чтобы волочиться за женщинами, – поддразнил он Констанцу.

Но когда оркестр заиграл вальс, а вслед за тем кадриль на мотивы «Фигаро», Вольфганг едва усидел на месте. На «бис» было_ исполнено «Мальчик резвый, кудрявый, влюбленный», и тут уж аплодисменты стали оглушительными.

Вокруг Вольфганга собралась толпа почитателей, разговор вертелся исключительно вокруг «Фигаро», другие темы никого не интересовали. Граф Тун познакомил его с синьором Паскуале Бондини, антрепренером Национального пражского театра, который поставил «Фигаро» на пражской сцене. Бондини воскликнул:

– Господин Моцарт! Во всем мире нет оперы, равной «Фигаро». Спектакль спас наш театр! И при этом опера написана немцем. Невероятно!

Вольфганг поклонился. Ему было приятно, хотя и немного смешно.

– Если вы согласитесь присутствовать, мы устроим для вас специальное представление.

– Я почту за честь.

– Что вы, маэстро, это вы нам окажете честь! И если вам понравится наша постановка и вы согласитесь потом продирижировать одним спектаклем, то доставите всем пам огромную радость.

Не успел Вольфганг ответить на эту любезность, как Даниэль Брейха, один из видных чешских писателей, а также актер и медик, вручил ему стихи, посвященные «господину Моцарту, создавшему замечательную оперу «Свадьба Фигаро».

Где бы Вольфганг ни появлялся, повсюду говорили только о «Фигаро». Ничего другого не исполняли, не пели и не насвистывали, кроме мотивов из его оперы. Он узнал, что «Фигаро» шел в Праге беспрерывно весь зимний сезон и спас Национальный театр от грозившего ему банкротства, Музыка «Фигаро» была использована в различных музыкальных формах, переложена для фортепьяно, для духовых инструментов, зазвучала в скрипичных квинтетах, в немецких танцах, в вальсах, кадрилях и контрдансах. Мелодии из «Фигаро» слышались на улицах и в городских парках. Вольфганг сидел в пивной на открытом воздухе и пил пиво, а у входа в сад слепой арфист, перебирая струны, играл «Мальчик резвый» в надежде заработать крейцер.