Куда приятней было подниматься на густо дымящийся Везувий, осматривать Помпею, Геркуланум, гробницу Виргилия, бани Нерона, наслаждаться видами Адриатики.

А пока он с нетерпением ждал либретто и разрешения архиепископа писать оперу для Миланского театра (надо сказать, что недовольство Неаполитанской оперой только усилило его желание сочинять), пришло письмо от кардинала Паллавичини.

Папа с видом, весьма довольным, хотя и несколько таинственным, тотчас приступил к сборам в дорогу.

Они выехали самым быстрым дилижансом. Леопольд повсюду объявлял себя уполномоченным имперского посла, и ему немедленно предоставляли лучших лошадей и карету, а в Риме им даже не пришлось заходить в таможню. Чиновники с поклонами предложили им продолжать путь. При последней смене лошадей – одна из них взвилась на дыбы, и Леопольд получил ранение: крылом экипажа ему до кости рассекло голень, но он скрыл это от сына. Он гордился своим стоицизмом и тем, что расстояние от Неаполя до Рима они покрыли за двадцать семь часов, в то время как раньше на это уходило четыре дня. Оба не спали всю дорогу, и в гостинице в Риме Вольфганг заснул прямо на стуле. Леопольд раздел сына, уложил в постель, а тот даже не пошевельнулся. Проснувшись утром, Вольфганг никак не мог понять, каким образом очутился в кровати. Он заметил, что Папа прихрамывает, но Папа успокоил его:

– Чепуха. Нам надо спешить к кардиналу. Мы приглашены на обед.

– Об этом он и писал вам?

– Да, и еще кое о чем. – Папа редко бывал так воодушевлен.

За обедом кардинал Паллавичини, обращаясь к Вольфгангу, называл его «Signor Cavaliere[7]» к немалому удивлению Леопольда, который полагал, что папский государственный секретарь пригласил их затем, чтобы сообщить об аудиенции у папы. С таинственным видом, совсем как Леопольд в Неаполе, кардинал поблагодарил их за скорое возвращение и обещал пригласить снова в ближайшие дни. Леопольду не оставалось ничего другого, как ждать, а Вольфганг занялся сочинением новых арий для Миланской оперы. Прошла неделя, кардинал так и не дал о себе знать, и Леопольд уже начал проклинать непонятную загадочность кардинала, а заодно и свою доверчивость.

Когда, наконец, их пригласили в палаццо Квиринале, резиденцию кардинала Паллавичини, Леопольд с трудом сдержал свое нетерпение.

Спокойным голосом, однако с оттенком торжества, кардинал произнес:

– Двадцать шестого июня его святейшество пожаловал Амадео Вольфгаго Моцарту, жителю Зальцбурга, орден Золотой шпоры.

– Двадцать шестого июня! – изумленно повторил Леопольд. Именно в этот день они вернулись в Рим.

– Да, двадцать шестого, но нам надо было подготовить соответствующие бумаги.

– Ваше преосвященство, это великая честь!

– Величайшая, какой может удостоиться музыкант. Вольфганг сказал тихо:

– Благодарю вас, ваше преосвященство!

– Не за что. Прежде чем это решение было принято, вопрос подвергся самому серьезному обсуждению. Послушайте, Амадео! – И кардинал зачитал часть папского патента: «Нашей апостольской властью Мы возводим тебя, который, как Мы знаем, с самых ранних лет совершенствовался в сладчайшем искусстве игры на клавесине, в ранг рыцаря Золотого ордена».

Самый высокий ранг, ликовал Леопольд.

Вольфганг преклонил колена перед кардиналом, и тот надел ему на шею красивый золотой крест на красной ленте и произнес:

– Синьор кавалер, отныне вы рыцарь Золотой шпоры. Вольфганг был рад за Папу.

– Носите его с честью и достоинством, – продолжал кардинал.

– Он будет носить его с честью и достоинством, обязательно будет! – подхватил Леопольд. – Нет слов, чтобы выразить вам нашу благодарность, ваше преосвященство!

Посмотрим, посмеет ли Шраттенбах теперь ему отказать!

– Через несколько дней вы будете приняты его святейшеством.

Через три дня Вольфганг, с золотым крестом ордена на шее, предстал перед папой Клементом XIV в его временной резиденции – палаццо Санта Мария Маджиоре. В зале находился также управляющий графа Фирмиана дон Фернандо, и вид у него был такой, будто награда эта распространялась и на его хозяина; присутствовали здесь и кардинал Паллавичини, и еще целый ряд духовных и светских лиц высокого звания.

Леопольда удивило, с каким вниманием здесь относились к Иерониму Колоредо, епископу Гурка. Обычно епископам не оказывалось подобных почестей, тем более в присутствии кардиналов. Леопольд нашел этого высокого, стройного епископа весьма обаятельным, хотя даже для римского прелата он казался излишне светским и искушенным жизнью. Интересно, кто за ним стоит, подумал Леопольд и тут же вспомнил, что семья Колоредо занимала в Вене очень видное положение. Потом его мысли вернулись к началу аудиенции, когда пана Клемент XIV назвал Вольфганга «Кавалер Моцарт». Почему он говорил по-французски? Видимо, из тщеславия; хорошо еще, что Вольфганг знает этот язык. Леопольд не мог понять, какое впечатление произвела на Вольфганга оказанная ему честь: все держались официально, даже сам Вольфганг.

Слишком уж официально, решил Вольфганг. Вряд ли все эти люди дружески расположены к нему, разве только дон Фернандо и кардинал Паллавичини, да и то поручиться нельзя. Ему казалось, что такое событие должно сопровождаться музыкой и пением, а все были настроены на торжественный лад. Вид у Леопольда был победоносный, словно эта дань таланту сына распахнула перед ним дверь в другой, лучший мир, а Вольфгангу казалось, что, войдя в эту дверь, он вторгнется в чужие владения. В голове рождались и пели все новые мелодии, и он с трудом удерживался от смеха, когда его называли «синьор кавалер». Может, выразить это при помощи музыки? То-то будет весело!

Вечером Пана описывал Маме, как их сын стал дворянином, и Вольфганг сделал приписку для Наннерль на смеси немецкого, французского и итальянского языков: «Моя милая сестренка, я поражен тем, как хорошо ты умеешь при желании сочинять музыку. Твоя песня прелестна. Ты должна почаще заниматься этим делом. Когда будешь посылать мне шесть менуэтов Михаэля Гайдна, которые мне так нравятся, не забудь приложить и что-нибудь свое. Передай сердечный привет всем моим друзьям. Тысячу раз целую Мамины ручки, а тебя, синьорина, возвожу в ранг рыцаря Золотой шпоры. Будь здорова. Здесь стоит такой шум, что нельзя разобрать музыки. Кавалер Моцарт – тра-ля-ля – ха-ха-ха!»

Фельдмаршал Паллавичини, узнав, что Моцарты вернулись в Болонью и поселились в гостинице, пригласил их пожить у себя на вилле. Он стал особенно настойчив, когда ему сообщили, что Леопольд никуда не выходит из-за раны на ноге.

– Живите сколько вам понравится, – убеждал он, – и ногу свою подлечите.

Леопольд колебался, не хотел проявлять чрезмерную готовность.

– Может, вам надо еще куда-нибудь ехать? Например, в Венецию или Милан?

– Нет, нет, ваше высокопревосходительство. Мы намеревались остаться на лето в Болонье. Это прекрасный город, и падре Мартини хочет позаниматься с Вольфгангом.

– Тогда вы должны провести лето с нами.

– Но мне трудно передвигаться. Правая нога распухла, и я не могу ходить без трости, да и с тростью не так-то' легко.

– В вашем распоряжении один из моих экипажей и мои слуги.

Чем больше отговорок придумывал Леопольд, тем настойчивей становился фельдмаршал.

Отведенные им комнаты были просторны и красивы, с мраморными полами, высокими потолками и окнами, совсем как в Шёнбрунне. И хотя стоял август и в саду было нестерпимо жарко, в доме всегда царила прохлада. Вольфганг наслаждался тонким постельным бельем, комфортабельными широкими кроватями. К ним приставили двух слуг – камердинера и лакея, причем лакей спал в комнате рядом, чтобы находиться под рукой. Как это чудесно, когда все вокруг такое свежее, чистое и приятное, думал Вольфганг. Почему им всегда так не жить? Он понимал, что никакой указ папы римского не сделает из них настоящих аристократов, но разве это так уж важно? Он может расплачиваться за приятную жизнь своей музыкой. Вольфганг был в прекрасном расположении духа и радовался, что Папа тоже полон бодрости и почти перестал хромать.