– Из-за чего? – Вольфганг думал, как лучше построить зингшпиль.

Леопольд замялся, боясь ответа.

– Вы имеете в виду вранье Афлиджио?

– Ты знаешь, что он врал нам, Вольфганг?

– Ну, конечно. Он только и делает, что врет.

– Тебе хочется сочинять зингшпиль и мессу? Вольфганг с жаром обнял отца:

– Ну, конечно же, Папа. Мне все равно, что сочинять, лишь бы сочинять музыку.

Леопольд с облегчением вздохнул. Афлиджио пытался подорвать его веру в себя, а Вольфганг позволил ему вновь обрести прежнюю гордость и радость. Как можно было доверять Афлиджио, этому низкому и подлому человеку? Леопольд крепко обнял сына.

На следующий день Леопольд попросил аудиенции у императора. Он получил ее и через неделю представил Иосифу II пространную жалобу на графа Афлиджио. А Хагенауэру написал:

«Его величество был ко мне чрезвычайно милостив и заверил, что справедливость будет восстановлена. Он обещал приказать расследовать, дело, а Афлиджио заплатить сто дукатов, которые тот задолжал нам за оперу. Кроме того, я требую оплаты расходов, вызванных задержкой постановки оперы, и надеюсь, что это будет скоро улажено».

Состоялись премьеры двух опер Пиччинни, а затем появилось объявление о грандиозном великолепном зрелище с участием свирепых зверей в постановке несравненного импресарио графа Афлиджио, но вопреки надеждам, появившимся у Леопольда после аудиенции у императора, этот театральный деятель никак не давал о себе знать.

Встревоженный Леопольд решил обсудить все с Готфридом ван Свитеном.

– Наверное, это Глюк повлиял на императора, – сказал Леопольд, на что ван Свитен ответил:

– Сомневаюсь. Хотя его последнюю оперу «Альцеста» и считали успешной, она не сделала полного сбора – одна из причин, почему оперный театр передали Афлиджио. Нет, Глюк тут ни при чем.

– А что же князь Кауниц? Я думал, он обладает куда большим влиянием.

– Все это так. Но император не собирается вкладывать деньги в постановку оперы. И поскольку Афлиджио тратит свои средства, какими бы путями он их ни добывал, ни император, ни князь Кауниц ничего с ним поделать не могут.

– А если я поговорю с самой императрицей?

– Не надо.

– Она любит Вольфганга. И всегда с ним ласкова.

– До тех пор, пока ей это ничего не стоит.

Леопольд не последовал совету ван Свитена. Успех одноактного зингшпиля «Бастьен и Бастьенна», написанного Вольфгангом по заказу доктора Месмера на сюжет «Деревенского колдуна» Руссо, вдохновил его па дальнейшую борьбу против Афлиджио. Ибо не успела еще кончиться ария, открывающая эту незатейливую сказочку из деревенской жизни, как доктор Месмер повернулся к сидевшему рядом Леопольду и воскликнул:

– Это же музыка! Настоящая музыка! Неужели ему только двенадцать лет!

– Да!

– Удивительно! Просто удивительно!

Дифирамбы «Бастьену и Бастьенне» гремели по всей Вене, а тем временем Вольфганг удостоился еще одной похвалы от императрицы и венского архиепископа, присутствовавших на освящении церкви при сиротском приюте.

Императрица похвалила Вольфганга за благочестие, и Леопольд решил, что теперь-то его враги будут посрамлены. Мария Терезия была в прекрасном расположении духа, растроганная и просветленная, как и сам Леопольд.

– Ваше величество, есть ли надежда, что «Мнимая простушка» будет поставлена? – отважился он.

– Надежда? – переспросила она.

Почему она так нахмурилась? Собравшись с духом, он продолжил:

– Да, надежда. Разве вы не согласны, что маленький Вольфганг написал чудесную музыку?

Мария Терезия ничего не ответила, но, обратившись к Паргамеру, поздравила его с отличным исполнением торжественной мессы.

– Благодарю вас, ваше величество, – поклонился отец Паргамер, – это все потому, что Вольфганг Моцарт дирижировал сиротским хором с такой старательностью и благоговением.

– Благоговением! – Она задумалась, словно стараясь вникнуть в смысл слова.

Леопольд заколебался. Он не чувствовал в Марии Терезии искреннего расположения. Ему вспомнился разговор с графиней Тун! «Мария Терезия – это сочетание противоположностей. Она обожает своих детей и в то же время бессердечно устраивает их браки, руководствуясь исключительно политическими соображениями и нисколько не считаясь с их чувствами. После смерти мужа она погрузилась в глубокий мрак, по четыре часа в день молится о спасении души, но стоит только Иосифу пойти против ее воли, она тут же превращается в настоящего деспота. У них одна лишь общая черта: оба терпеть не могут тратить деньги. И это движет всеми их поступками». – «Но я думал, музыкальный вечер у ван Свитенов сыграет какую-то роль. Ведь как-никак доктор ван Свитен спас ей жизнь, когда она болела оспой». – «Она не забывает об этом. И благодарна ему. Но не настолько, чтобы затратить деньги на постановку оперы, сочини ее хоть сам ван Свитен».

И все же, когда Мария Терезия погладила Вольфганга по голове и ласково посмотрела на него, Леопольд не удержался.

– Ваше величество, музыка маленького Вольфганга всегда исполнена благочестия, – сказал он. – Даже его оперная музыка.

– Опера находится в ведении моего сына, – неожиданно резко и высокомерно ответила императрица. – Но за музыку, которая исполнилась здесь, мальчик получит подарок.

Неприязненный тон Марии Терезии не на шутку обеспокоил Леопольда; в тревоге прошло несколько дней, пока не был получен щедрый подарок. И тем не менее и Афлиджио и все остальные словно забыли о. «Мнимой простушке». В Вене много говорили о чести, которую оказала императрица Моцартам, почтив своим присутствием мессу, но новых заказов они не получали. Поэтому через шестнадцать месяцев после того, как они покинули Зальцбург, Леопольд решил вернуться домой.

Несколько недель спустя Вольфганг стоял у окна своей комнаты и смотрел на Гетрейдегассе, жадно вглядываясь в то, на что раньше не обращал внимания.

После неудобств, испытанных в поездке, он наслаждался домашним уютом. Он радовался и своей кровати, и знакомым предметам обстановки, и старым друзьям, особенно девочкам, которые, как и он, взрослели с каждым днем. Ему только что исполнилось тринадцать, и он чувствовал себя совсем взрослым. И в довершение ко всему стоял чудесный зимний день.

Небо, сиявшее голубизной, не угрожало снегопадом, и, хотя было холодно, ледяной ветер, обычно дующий с окрестных гор, на этот раз стих. Белые пушистые облачка, плывшие над Лохельплац, напоминали нежные воздушные мелодии. Интересно, на каких инструментах можно было бы их исполнить? Он приметил одно, размером с носовой платок, затем второе, напоминающее шпиль францисканской церкви в «Городе суверена», и еще одно, формой походившее на маленькую скрипку, на которой он когда-то играл.

Видения превращались в звуки. Ему слышались призывные голоса. Музыка переполняла его. Большинство людей совсем не разбираются в окружающих их звуках, просто не г замечают их, а ведь главное – это уметь слышать. Музыка витает повсюду. Хотя нет, слышать звуки – это еще не все. Бот, например, он сам: сначала прислушивается, а затем внутри у него рождается мелодия. Как будто настоящий творец живет где-то в нем и, чтобы он начал творить, нужно лишь вызвать его к жизни.

Взрослые толковали о каком-то «вдохновении», озарявшем его, подобно вспышкам молнии, но они ошибались, вдохновение всегда с ним, только необходимо пробуждать его и направлять, не полагаясь на случай или удачу. И потом, создать мелодию – это еще не самое главное.

Иногда этих мелодий рождалось столько, что Вольфганг терялся перед их наплывом. Приходилось выбирать. Выбирать лучшую. Ну, а выбор, что там ни говори, дело вкуса. Как бы ему хотелось самому решать, какую вещь сочинять следующей, хотя в Вене он и сказал Папе, что всецело полагается на него. Но ведь скажи он другое, Папа обидится, а обидеть Папу он просто не смеет.

Он увидел Папу, который шел по Гетрейдегассе со стороны дворца. Папа шел энергичной, упругой походкой и, честное слово, вполне заслуживал того, чтобы написать для него марш. Папа ходил во дворец по приглашению архиепископа, и по его спешной походке Вольфганг догадался: у Папы какие-то важные новости.