Вена, 7 декабря 1787 года Иоганн Торварт».

Итак, то, о чем так страстно мечтал Папа, ради чего лихорадочно трудился всю жизнь, наконец осуществилось. Но слишком поздно, чтобы порадовать его. Многое в жизни случается слишком поздно, с горечью размышлял Вольфганг. Он сообщил эту новость Наннерль – ему нужно было поделиться с кем-нибудь в Зальцбурге, и за неимением Папы он избрал сестру. Однако радости его сильно поубавилось, когда он узнал, что Глюк получал две тысячи гульденов в год. Констанца напомнила Вольфгангу, что в Зальцбурге ему платили в два раза меньше. Но ведь жизнь с тех пор сильно вздорожала, и разве сам он не стоит тех же денег, что и Глюк, ответил Вольфганг.

Уверенный, что сокращение жалованья дело рук Торварта, Вольфганг с рассерженным видом вошел в кабинет казначея, исполненный решимости добиться своего.

Торварт поздоровался, улыбаясь, поздравил Моцарта с высоким назначением, но, когда Вольфганг пожаловался на низкое жалованье – Глюк получал в два с половиной раза больше, – Торварт сказал:

– Но вы ведь в два с половиной раза моложе его.

– Но зато таланта у меня вдвое больше, – вызывающе отпарировал Вольфганг.

– Вдвое меньше. А в отношении своих обязанностей вы заблуждаетесь.

– Значит, я не являюсь придворным композитором императора?

– Вы не являетесь также его первым камер-композитором и капельмейстером. Глюк был первым камер-композитором, а Бонно – придворный капельмейстер.

– Но Бонно уже семьдесят восемь лет!

– Я уверен, что в вашем возрасте он не проявлял такого нетерпения.

– Кто же будет выполнять обязанности Глюка?

– Сальери.

– А что должен делать я?

– Писать менуэты для королевских балов, немецкие танцы, контрдансы. Вы являетесь третьим камер-композитором, после Бонно и после Сальери. В сущности, вам повезло: далеко не все были согласны с выбором императора.

Большинство друзей согласились с Торвартом. Вольфгангу повезло, а да Понте уверял, что все это произошло исключительно благодаря его, да Понте, стараниям.

– Я рассказал Иосифу об успехе «Дон-Жуана», и он очень заинтересовался оперой.

– Какое отношение это имеет к моему назначению?

– В газетах появились статьи, что господин Моцарт, наш выдающийся композитор, намерен переехать в Лондон или Прагу. Я сумел убедить императора, что это будет национальным бедствием.

– Бедствием? – Вольфганг скорчил скептическую гримасу. – И Иосиф согласился с вами?

– Ну, он выразил это не в таких словах, но сказал, что ваш отъезд явится для нас потерей. И когда «Дон-Жуана» снова поставят в Вене, нам заплатят, что бывает чрезвычайно редко.

Действительно, чрезвычайно редко, подумал Вольфганг. «Похищение из сераля» обошло в свое время всю Европу, а он не получил за него ни единого крейцера. Теперь то же происходит со «Свадьбой Фигаро». Но какие бы чувства он ни испытывал, надо прикинуться благодарным. Без благодарности не проживешь на этом свете.

– Спасибо вам, Лоренцо, за все, что вы для меня сделали.

Жалованье, которое Вольфганг стал получать на новом месте, позволило ему снова переехать в город. Он снял небольшую квартиру поблизости от дома, где писался «Фигаро». А когда Констанца родила дочь – они назвали ее Те-резией в честь крестной матери, Терезии фон Траттнер, – он почувствовал себя совсем счастливым. С тех пор как родился Карл Томас, Вольфганг все время мечтал о дочери. Он счел ее рождение добрым знаком, и действительно, скоро ему выпала еще одна радость – Иосиф II распорядился поставить на венской сцене «Дон-Жуана».

Но прежде чем успели осуществить постановку, Австрия и Россия объявили войну Турции, и император, возглавив свои войска, покинул Вену.

Вольфгангу пришлось скрыть разочарование и сочинять военные марши и боевые песни для императора.

Все же 7 мая 1788 года оперу «Дон-Жуан» по распоряжению императора поставили в Вене. В последний момент, правда, выяснилось, что император не сможет присутствовать на премьере – ему пришлось отбыть на место военных действий, где австрийская армия потерпела новое поражение.

Вольфганг многого ждал от венской постановки оперы, потому что оперная труппа в Вене была несравненно лучше пражской. Он знал почти всех певцов и ценил их очень высоко. Половина актеров венской труппы принимала участие в постановке «Фигаро»: Бенуччи, так великолепно спевший главную роль; Лаччи, так порадовавшая его в роли графини; синьор и синьора Буссани, оба прекрасно справившиеся со своими ролями; Кавальери, неповторимая Констанца из «Похищения из сераля», выступала в роли донны Эльвиры; Алоизия Ланге должна была петь донну Анну. Только два актера – Альбертарелли – Дон-Жуан и Морелла – Оттавио были совсем незнакомы Вольфгангу. И он убедился, что Альбертарелли придал роли Дон-Жуана страстность и выразительность.

Вольфганг поднял дирижерскую палочку, давая знак оркестру начинать. Трудностей с этой постановкой оказалось не больше, чем обычно. Кавальери потребовала новую арию, и он проявил великодушие, написал более эффектную; Морелла счел, что его арии невозможно петь, и он облегчил их. И по собственному усмотрению изменил либретто. Изъял секстет в конце оперы, чувствуя, что финал излишне нравоучителен и суховат, и закончил оперу сценой, где Дон-Жуан проваливается в преисподнюю.

И все-таки с того самого момента, как раздались грозные начальные аккорды увертюры, в зале стало ощущаться беспокойство. К концу увертюры Вольфганг услышал у себя за спиной разговоры, которые не прекратились и после того, как вступили певцы, наоборот, шум все нарастал. Вольфганг прилагал все усилия, чтобы заставить публику слушать. К середине второго акта он совсем вышел из себя. Публика шумела и не слушала, словно драматизм и страстность музыки «Дон-Жуана» оказались ей не под силу, а интересовали ее лишь забавные сцены. Вольфганг слышал, как люди переходят из ложи в ложу. В конце спектакля было больше свистков и шиканья, чем аплодисментов, хотя Кавальери и Ланге встречали восторженно, словно у каждой были свои клакеры.

Вольфганг не хотел идти на банкет, устроенный в честь труппы тут же, в театре, но Гайдн, хотя и возмущенный враждебностью, с какой был встречен спектакль, сказал, что Вольфганг непременно должен пойти; публика, которая ходит па премьеры, часто мало что понимает, успокаивал Гайдн, а вот второй спектакль пройдет с успехом.

Гайдн взял его под руку, и Вольфганг не мог отказать другу.

Розенберг и Торварт с самодовольным видом потягивали вино; ван Свитен и Ветцлар сидели рядом с Констанцей, а Алоизия первой высказала свое мнение:

– Какая изнурительная музыка. На ней можно голос сорвать.

– Надо пользоваться голосом умело, тогда не сорвете, – ответил Вольфганг.

– Нет, музыка чересчур сложна. Не удивительно, что публика восприняла ее равнодушно и холодно.

Сестра неправа, сердито думала Констанца, у Вольфганга в каждой ноте гораздо больше чувства, чем Алоизия вложила во всю свою роль. Констанца сказала:

– Ты могла бы спеть лучше. Донна Анна у тебя получилась какой-то сварливой бабой, и все потому, что больше всего тебя заботило показать свои верха.

– Моя сестренка, выйдя за маэстро, сделалась крупным музыкальным авторитетом.

– Вот подожди, в новой его опере ты первая захочешь петь.

– Никто не захочет в ней петь, если публика будет скучать, как на сегодняшнем представлении, и потом, такая музыка способна развратить публику, – сказал Розенберг.

– Император выразил желание, чтобы опера стояла в репертуаре, пока он ее не прослушает, но она вряд ли ему понравится. Мне кажется, его величество сочтет оперу непристойной, – добавил Торварт.

– Музыка довольно мелодична, но разве это опера, что вы скажете, да Понте? – произнес Сальери.

Да Понте только плечами пожал. Его дело сторона.

– Маэстро Сальери, – сказала Алоизия, – я думаю, вашу новую оперу будет гораздо легче петь и она всем доставят гораздо больше удовольствия.