После спектакля Шиканедер пригласил Вольфганга поужинать с ним.

Сидя с Шиканедером в его уборной, Вольфганг понял, что у приятеля, видимо, была особая причина повидаться с ним. Шиканедер был сегодня трезв, благоразумен, без тени напускной веселости, обычно столь ему свойственной. Прежде Шиканедер был несколько хлыщеват, вспоминал Вольфганг. Пятью годами старше Вольфганга, этот красивый, стройный мужчина вел необычайно бурный образ жизни. Он брался за все, начиная с глюковского «Орфея и Эвридики», шекспировского «Гамлета» и «Короля Лира», мольеровского «Мнимого больного» и кончая комедиями самого низкого пошиба и бьющими на эффект постановками весьма дурного вкуса. По при том, что Шиканедер любил играть комические роли и был очень недурен в пантомиме, он обладал еще прекрасным, выразительным голосом – лучшего Гамлета Вольфганг на сцене не видел, неплохо пел и был опытным режиссером и постановщиком.

Убедившись, что Шиканедер не интересуется его мнением по поводу сегодняшнего спектакля, Вольфганг с облегчением вздохнул. Шиканедер сказал:

– Вам известно, Моцарт, что с тех самых пор, как мы познакомились в Зальцбурге, где я тогда играл в театре – перед самым вашим отъездом в Вену, – я остаюсь восторженным почитателем вашей музыки.

Что-то ему от меня нужно, гадал Вольфганг, и, разумеется, даром.

– Являлась ли вам когда-нибудь мысль писать для народного театра?

В настоящее время я готов писать для кого угодно, подумал Вольфганг, лишь бы это было поставлено, только не следует показывать свою заинтересованность, иначе Шиканедер сумеет использовать ее в своих интересах.

– Все зависит от либретто, – ответил он.

– Как вы, наверное, знаете, я написал несколько либретто.

– О чем же все-таки речь?

– Самым большим успехом у нас в театре пользовался «Оберон», по либретто Гизеке, музыка Враницкого. Но и тому и другому далеко до Шиканедера и Моцарта.

– Я слышал «Оберона». Ничего особенного.

– Наша публика от него без ума. Публика вообще обожает сказки. А моя сказка, положенная на вашу музыку, может получиться очаровательной, трогательной и, уж во всяком случае, позабавит публику.

Шиканедер стал подробно излагать свой замысел, а Вольфганг задумался. Связавшись с Шиканедером, придется поставить крест на карьере при дворе. Помещение театра на Видене было немногим лучше сарая – и это после того, что все его оперы ставились в прославленных театрах Вены. Кроме того, Шиканедер, ставя комедии, зачастую бывал пошл и даже вульгарен. И хотя трудно было сказать заранее, кто возьмет в нем верх – шарлатан или артист, – в способностях Шиканедеру не откажешь.

– Итак, что вы скажете, маэстро? – Шиканедер как раз кончил излагать сюжет.

– История удивительная, – Вольфганг пропустил мимо ушей многие подробности, слишком уж путаная была интрига, но, вероятно, Шиканедер сможет все исправить. – Только почему бы вам ее не упростить? Тогда мы смогли бы продолжить наш разговор.

– Вы получите не только сотню дукатов за музыку к либретто, но также и долю от прибыли, которую принесет наша опера. Вы ведь имеете дело с разумным человеком, а не с императором.

Вольфганг с нетерпением ожидал от Шиканедера либретто, с тем, чтобы начать работу.

Текст, который он получил несколько недель спустя, оказался довольно путаный, в нем было много противоречивых мест, большая часть сюжета, видимо, была позаимствована из других источников, но в либретто содержались идеи, затронувшие Вольфганга с точки зрения музыкальной. Приятно было погрузиться в мир сказки. Еще ребенком в Англии он создавал в воображении собственное сказочное царство и, огорчившись из-за чего-нибудь, находил там убежище. То же самое предстояло сделать и сейчас.

Шиканедер назвал их произведение «Die Zauberflote» – «Волшебная флейта».

– Название дает почувствовать сказочность сюжета, – пояснил либреттист. – Оперы на сюжет сказки сейчас в моде, а слово «флейта» подчеркивает, что спектакль музыкальный.

Вольфганг согласился, название звучало музыкально, оно могло произвести впечатление!

Вольфганга забавлял Папагено, ему нравился идеализм Зарастро и наивная вера романтического героя Тамино. Перед ним открывалась возможность выразить собственные мысли, не боясь императорского запрета. Либреттист, брат Вольфганга по масонской ложе, разбросал в тексте в виде намеков идеи масонов, проповедовавших терпимость, дружбу и всеобщее братство людей, и это находило отклик в душе Вольфганга. Быть может, мир быстро катится по наклонной плоскости и эпоха полного упадка не за горами, и все же, слушая его музыку, люди поймут: человек может сохранить достоинство, только поправ в себе гордыню и живя в согласии с законами совести и правды. Но когда Шиканедер спросил, что он думает о переделанном им тексте, Вольфганг ответил:

– Если опера провалится, не вините меня, я никогда в жизни не сочинял опер на сказочный сюжет.

Озабоченность Вольфганга убавила забот Шиканедеру. Раз уж композитор волнуется, он обязательно напишет прекрасную музыку.

– Я намерен открыть этой оперой осенний сезон в моем театре, – сказал Шиканедер. – Будет к этому времени готова музыка? – Леопольд Моцарт говорил когда-то, что сын его имеет склонность откладывать все на последнюю минуту.

– Партитура будет готова к первой репетиции. Возможно, и раньше.

Тем не менее Вольфганг при каждой возможности уезжал к Констанце в Баден, пока, наконец, Шиканедер не предоставил в его распоряжение домик, где композитор мог спокойно работать и где он был у либреттиста на глазах, так что тот мог подгонять его в случае необходимости.

Деревянный однокомнатный домик находился во дворе театра, там стояло фортепьяно и было прохладно. Вольфгангу нравилось его новое пристанище.

Здесь он проводил почти все время, кроме тех дней, когда уезжал в Баден. Музыка к «Волшебной флейте» писалась легко, пригодились и некоторые из тех идей, которые занимали его последние месяцы. Шиканедер дал ему двадцать пять дукатов в знак скрепления договора и обещал еще двадцать пять по окончании партитуры, и пятьдесят, когда опера будет поставлена. Но полученные деньги ушли на уплату за пребывание Констанцы и Карла Томаса в Бадене, а из долгов так и не удалось вылезти.

Вольфганг тщательно скрывал свои неприятности от Констанцы, приближались роды, правда, был еще только июль месяц. Мысли о долгах все чаще приводили его в мрачное настроение, и тогда начинало казаться, что все его труды напрасны. Но постепенно сюжет все сильнее завладевал его воображением, и в силу многолетнего опыта как замысел, так и структура всей вещи начинали принимать ясные очертания. Теперь он мог объять оперу мысленным взором всю целиком, как прекрасную картину или статую. И это придавало сил. Теперь он твердо знал: неважно, когда он занесет мысли на бумагу, их можно черпать из памяти по мере необходимости. Записать – дело недолгое. Если музыка в уме готова, на бумаге она редко претерпевала изменения. И по мере того как шел процесс созидания – так бывало и в прошлом, – он все больше убеждался: какую бы дребедень ни подсунул ему Шиканедер, его музыка будет единой по духу и по стилю – она будет моцартовской.

Однажды, когда он выходил из дома на Раухенштейнгассе, направляясь работать в свой домик, ему встретился в дверях незнакомец. Высокий худощавый человек посмотрел на него суровым взглядом и спросил:

– Вы господин Моцарт?

– Да. – Вольфганга неприятно поразила внешность незнакомца. Он был так тощ, что походил на огородное пугало: одет он был в темно-серый плащ, и суровость его наводила страх.

– Что вам угодно?

– Не могли бы вы написать реквием?

– Для кого?

– Имя должно остаться неизвестным.

Невероятно! Может, этот человек посланец самого дьявола?

– Это должна быть месса по усопшему. – Вид у незнакомца сделался совсем зловещий. – Заупокойная месса.