— Не так сразу, не так сразу, моя милая! — отвечал дядя Эндрю.

 — Нельзя упускать такое удачное стечение обстоятельств. Мне нужны именно двое детей. Понимаете, вы застали меня в разгаре великого эксперимента. Я старался сделать его с морскими свинками, и казалось, что все получается. Но ведь морская свинка не может ничего рассказать. И ей не объяснишь, как вернуться назад.

 — Понимаете, дядя Эндрю, — сказал Дигори, — сейчас и в самом деле пора обедать. Нас же моментально хватятся. Вы должны нас отпустить.

 — Должен? — спросил дядя Эндрю.

 Дигори и Полли быстро переглянулись. Они не смели ничего сказать друг другу, но их взгляды говорили: “Ну разве это не ужасно?” — “Нам надо к нему приноровиться!”.

 — Если вы отпустите нас к обеду, — пообещала Полли, — то после обеда мы к вам вернемся.

 — А почему я должен верить, что вы действительно вернетесь?

 — спросил дядя Эндрю и хитро улыбнулся.

 Потом, по-видимому, он изменил свои намерения.

 — Ну, хорошо, — сказал он. — Если вам действительно надо вернуться, то я считаю, что вы должны идти. Было бы самонадеянно ожидать, что такие малыши, как вы, сочтут интересной беседу со столь старым хрычом, как я. — Он вздохнул и продолжал: — Вы даже представить себе не можете, как мне порой бывает одиноко. Но это не имеет значения. Идите обедать. Но я хотел бы подарить вам что-нибудь на память. Не каждый день в моем грязном кабинете видишь маленькую девочку — особенно, позволю себе сказать, столь привлекательную юную леди, как вы.

 И Полли в первый раз подумала, что он, может быть, совсем и не чокнутый.

 — Вы не стали бы возражать против колечка? — обратился к ней дядя Эндрю.

 — Вы про эти желтые и зеленые? — спросила Полли. — Они просто прелесть!

 — О зеленых речи быть не может, — сказал дядя Эндрю. — Очень жаль, но я не могу дать зеленое тому, кто уйдет отсюда. Но мне было бы очень приятно подарить вам одно из желтых — в знак самого искреннего расположения. Подойдите и выберите сами.

 Теперь Полли справилась со всеми своими страхами и была уверена, что старый джентльмен не сумасшедший; к тому же эти сверкающие колечки были такими загадочными и привлекательными! Она склонилась над подносом.

 — Однако! — окликнула она. — Послушайте! Жужжит гораздо громче. И похоже, что именно эти кольца и жужжат!

 — Что за странная фантазия, моя милая! — рассмеялся дядя Эндрю.

 Смех прозвучал совершенно естественно, но Дигори видел, с каким нетерпеливым, жадным, почти голодным выражением старик глядел на Полли.

 — Полли! — крикнул он. — Не дури! Не трогай их!

 Но было уже поздно. В тот самый миг, как он это выкрикнул, Полли протянула руку к одному из колец. И тут же — без вспышки, грома или чего-то еще предваряющего — Полли пропала. Дигори и дядя Эндрю остались в комнате одни.

Это было так внезапно и так непохоже на все, что довелось до сих пор испытать Дигори — даже в ночных кошмарах, — что он пронзительно закричал. Тотчас же дядина рука зажала ему рот.

 — Не валяй дурака! — прошипел он в ухо Дигори.

 — Если ты поднимешь шум, твоя матушка может услышать. А ты сам знаешь, что ей нельзя волноваться.

 Дигори потом рассказывал, что когда он понял всю меру подлости старика, позволившего себе прибегнуть к такому средству, ему стало дурно и чуть не стошнило. Но, разумеется, визжать он сразу же перестал.

 — Вот так-то лучше, — сказал дядя Эндрю. — Наверно, ты просто не мог сдержаться. Когда в первый раз видишь, как что-то исчезает, это действительно потрясает. Даже мне стало немного не по себе, когда недавно это случилось с морской свинкой.

 — Это в ту ночь, когда вы вопили? — спросил Дигори.

 — А ты, выходит, это слышал? Надеюсь, ты за мною не шпионишь?

 — Да нет, больно нужно, — с негодованием ответил Дигори. — Но что с Полли?

 — Поздравь меня, дорогой мой мальчик! — дядя Эндрю потер ладони. — Мой эксперимент блестяще удался. Девочка ушла, исчезла из этого мира!

 — Что вы с нею сделали?

 — Послал ее в... скажем, в другое место.

 — Что вы хотите сказать? — спросил Дигори.

 Дядя Эндрю сел в свое кресло и произнес:

 — Хорошо, я расскажу тебе все об этом деле. Доводилось ли тебе когда-нибудь слышать о старой миссис Лафэй?

 — Это... это ваша прабабушка... или что-то в этом роде? — спросил Дигори.

 — Это не совсем точно, — заметил дядя Эндрю, — она была мне крестной матерью. Вот она.

 Дигори посмотрел на стену и увидел фотографию очень старой женщины в допотопной шляпе. И вспомнил, что уже видел однажды это лицо на фотографии, которую отыскал как-то в комоде — еще дома, в деревне. Он тогда спросил у мамы, кто она такая, но, как ему показалось, маме совсем не хотелось говорить об этой особе. Старуха, действительно, не очень-то приятная, — подумал тогда Дигори, — хотя, конечно, по этим старым фотографиям судить нельзя.

 — Кажется, с нею что-то было... что-то неладное. Так, дядя Эндрю? — спросил он.

 — Ну, — со смешком отвечал дядя Эндрю, — это зависит от того, что ты называешь неладным. У большинства людей очень ограниченный ум, масса всяких предрассудков... Конечно, в преклонном возрасте она, на самом деле, стала немножко странной... совершала странные, скажем даже, неумные поступки. Из-за этого ее держали взаперти.

 — В психушке, хотели вы сказать?

 — Ох, нет, что ты, конечно же, нет, — возразил дядя Эндрю, и по его голосу чувствовалось, что он весьма удивлен. — Ничего подобного. Всего-навсего в тюрьме.

 — Ничего себе! — сказал Дигори. — Что она натворила?

 — Ах, бедная женщина! — вздохнул дядя Эндрю. — Она стала совсем неразумной! Много там было всякого... Но нам нет нужды углубляться во все эти дела. Ко мне она всегда была очень добра.

 — Но послушайте! Какое отношение она имеет к Полли? Я хочу знать, что вы...

 — Все в свое время, мой мальчик, — остановил его дядя Эндрю. — Так вот, они выпустили старую миссис Лафэй незадолго до ее смерти, и я был один из немногих, кого она пустила повидаться с собою во время своей последней болезни. Понимаешь, она, как и я, испытывала сильнейшую неприязнь к простым, невежественным людям. И мы с нею интересовались одними и теми же вещами... И всего за несколько дней до смерти она сказала мне, чтобы я нашел в ее старом бюро потайной ящик и достал оттуда маленькую шкатулку. И как только я взял эту шкатулку, то почувствовал легкое покалывание в пальцах и понял, что держу в руках некую великую тайну... Она вручила ее мне, заставив поклясться, что как только она умрет, я сожгу шкатулку, исполнив при этом кое-какие церемонии и ни в коем случае ее не открывая... И этой клятвы я не сдержал.

 — Должен сказать, что вы поступили нечестно, — прервал его Дигори.

 — Нечестно? — повторил дядя Эндрю с несколько озадаченным видом. — О, я понял, что ты хотел сказать. Маленький мальчик, раз уж дал обещание, должен его сдержать. Это совершенно правильно. Но ты, конечно, должен понимать, что правила такого рода, сколь бы они ни были превосходны для маленьких мальчиков, слуг, женщин и даже для всех обычных людей, вряд ли применимы к глубоким ученым и великим мыслителям. Нет, Дигори, люди, подобные мне, владеющие потаенной мудростью, стоят выше всеобщих правил — как и простонародных удовольствий. Ибо они, мой мальчик, имеют особый, высший удел, отделяющий их от всего мира...

 Он говорил все это, вздыхая, и на лице его было такое значительное, благородное и таинственное выражение, что Дигори с минуту казалось, что он на самом деле слышит нечто прекрасное. Но потом вспомнил то отвратительное выражение, с каким его дядя глядел на Полли в тот самый миг, когда она должна была вот-вот исчезнуть — теперь именно оно виделось ему за всеми торжественными речами дяди Эндрю. “Это надо понимать так, — сказал он себе. — Старик считает, что может делать что угодно, лишь бы получить то, что ему хочется”.