Потом он задумался, как раздобыть что-нибудь поесть и попить. Он рысцой побежал сквозь скопление Гробниц обратно к реке. Днем, при солнечном свете, все они выглядели самыми обыкновенными заброшенными строениями, и он удивлялся — чего он так испугался ночью?

 Шаста спустился вниз, к полосе возделанной земли на берегу реки. По дороге ему попалось всего несколько человек — совсем немного, потому что городские ворота были давно открыты, и народ, собравшийся перед ними с утра, уже был в городе. Поэтому ему не составило особого труда совершить небольшой “рейд” (как назвал бы это Бри) то есть перелезть через садовую ограду и выбраться обратно с тремя апельсинами, дыней, горстью фиг и большим гранатом.

 Покончив с трапезой, он спустился к реке, стараясь выбрать заводь, которую не видно с моста, и напился. Вода была приятна на вкус и такая прохладная, что он сбросил с себя грязную, пропотевшую одежду и спрыгнул с берега в воду. Разумеется, Шаста, прожив всю жизнь на морском берегу, выучился плавать едва ли не раньше, чем ходить. Выйдя из воды, он лег на траве и начал через реку разглядывать Ташбаан — такой великолепный, могучий, сверкающий, но, как он знал, и опасный.

 Вдруг ему пришло в голову, что друзья подошли к Гробницам как раз в то время, пока он купался ("и, наверно, уже ушли без меня, с них станется!"). Поэтому он вскочил, испуганный, поспешно натянул на себя одежонку и стремглав побежал назад. Добежав до Гробниц, он снова весь вспотел и захотел пить. Так что, можно считать, купание его оказалось совершенно бесполезным.

 Как и всякий день, который мы проводим в одиночестве, дожидаясь кого-нибудь, — этот день, казалось, состоял из доброй сотни часов. Шасте оставалось сидеть в тени и думать. Думал он действительно много, но даже мысли в одиночестве текли медленно. Чаще всего он думал о Нарнии и Корине. Ему хотелось знать, что произошло, когда король и другие нарнианцы узнали, что мальчик, лежавший на диване и выслушивавший все их планы, не был настоящим Корином. Ему было неприятно думать, что эти славные люди могли принять его за шпиона и предателя.

 Солнце медленно, очень медленно поднималось, а потом еще медленнее начало клониться к закату. Но никто не приходил и ничего не происходило. Шаста испытывал все большую тревогу. Он вдруг вспомнил, что, когда они условились дожидаться друг друга у Гробниц, никто не уточнил, а сколько же времени надо ждать. Не может же он дожидаться их здесь до конца своей жизни. А скоро снова стемнеет, и ему придется провести здесь еще одну ночь — такую же, как и прошлая.

 Эта перспектива заставила его серьезно задуматься. В голову приходил один план за другим. Наконец он остановился на самом скверном из них. Шаста решил подождать, пока совсем стемнеет, потом снова вернуться к реке, набрать дынь, сколько сумеет унести, и затем одному направиться к горе Пир по линии, которую он утром прочертил на песке. Разумеется, это была никчемная идея, и если бы он прочитал про путешествия в пустыне столько книг, сколько мы с вами, она бы ему и в голову не пришла. Но за всю жизнь Шаста не прочел ни одной книжки.

 А до захода солнца случилось еще кое-что. Шаста, уже ничего не ожидая, сидел в тени одной из Гробниц и, случайно повернув голову в сторону города, увидел, как оттуда идут к нему две лошади. Сердце его бешено заколотилось — он сразу узнал Бри и Хвин. Но тут же сердце его оборвалось — вела их не Аравис, а совсем чужой человек, в красивой одежде, с оружием — по виду доверенный раб какого-нибудь знатного семейства. Бри и Хвин больше не были выряжены под вьючных лошадей — они были в своих прежних нарядных седлах и уздечках. Что все это значило?

 "Это ловушка, — думал Шаста. — Аравис попалась, ее, может быть, пытали, и она выдала остальных. Чего еще ждать от девчонки?.. Они думают, что я подбегу к ним, заговорю с Бри и Хвин. Тогда они схватят и меня!.. А если не подбегу, может быть, потеряю последний шанс увидеться с ними... Ох, если б знать, что там на самом деле случилось!"

 Он спрятался за Гробницей, но через каждые несколько минут выглядывал и спрашивал себя, что в его положении хуже — подойти или не подойти?

 Случилось же на самом деле вот что. Аравис, увидев, что нарнианцы уводят Шасту и она остается одна с двумя Лошадьми, не растерялась. У нее хватило благоразумия промолчать и вообще ничем себя не выдать. Она схватила недоуздок Бри и стояла на месте, держа обеих Лошадей. Сердце колотилось у нее в груди, как молот, но внешне она была совершенно невозмутима. Как только нарнианские вельможи прошли, она собралась было идти дальше. Но не успела сделать и шагу, закричали снова. “Как они мне все надоели!” — подумала Аравис и вдруг прислушалась к крикам внимательнее:

 — Дорогу! — кричали глашатаи. — Дорогу тархине Ласаралин!

 Сразу за глашатаями появились четыре вооруженных раба, за ними — четыре носильщика с паланкином, который был весь в развевающихся занавесях и звенел серебряными колокольчиками. От паланкина пахло так, что вся улица вскоре заблагоухала цветами и духами. За паланкином шли рабыни в нарядных одеждах. Завершали процессию конюхи, скороходы, мальчики-пажи и тому подобная челядь.

 И Аравис совершила первую свою ошибку, которая могла оказаться роковой. Она ведь неплохо знала Ласаралин. По нашим представлениям, они были вроде школьных подружек, потому что часто гостили в одних и тех же домах и проводили время в одном и том же обществе. Аравис не могла удержаться, чтобы не поднять голову и не посмотреть на нее, — ведь все выглядело так, будто Ласаралин вышла замуж и стала очень важной дамой.

 Глаза девочек встретились, и Ласаралин сразу привстала на своих носилках, крикнув тоненьким голоском:

 — Аравис! Как ты здесь оказалась? Что ты здесь делаешь? Твой отец...

 Нельзя было терять ни мгновения. Аравис тотчас отпустила поводья Лошадей, ухватилась за край носилок и через мгновение уже закачалась рядом с Ласаралин в паланкине, бешено зашептав ей в ухо:

 — Замолчи... Слышишь? Заткнись! И спрячь меня! Скажи своим людям...

 — Но, милочка, — вскричала Ласаралин, и очень громко.

 Ее ничуть не удивило, что народ уставился на эту странную пару — скорее, это даже ей нравилось.

 — Делай, что сказано, или в жизни больше не стану разговаривать с тобой! — свирепо прошипела Аравис. — И побыстрее, Лас, прошу тебя. Все очень серьезно. Скажи своим людям, пусть возьмут тех лошадей. И ведут их за нами. Задвинь все занавеси в паланкине. И поскорее куда-нибудь, где меня не найдут. Поскорее, понимаешь?

 — Не волнуйся, дорогая, — сказала Ласаралин томным голосом. — Все будет, как ты просишь. Эй, вы! — крикнула она рабам. — Пусть двое возьмут лошадей тархины. Вон тех... И несите нас скорее ко мне домой... Послушай, милочка, ты уверена, что с задернутыми занавесями будет лучше? В такой день, как сегодня?

 Но Аравис уже задернула занавеси, заключив себя и Ласаралин в палатке — роскошной, ароматной, но тем не менее душной.

 — Нельзя, чтобы меня видели, — объяснила она. — Мой отец не должен знать, что я здесь. Я убежала из дома.

 — Ах, милочка, это так интересно! — воскликнула Ласаралин.

 — Умру от нетерпения, если не узнаю все тотчас же... Дорогая, ты села мне на платье. Ты не подвинешься? Спасибо, так будет лучше. Понимаешь, оно совсем новое. Тебе не нравится? Мне его сшила...

 — Ой, Лас, ну нельзя ли посерьезнее? — сказала Аравис. — Где мой отец?

 — Ты еще не знаешь? — удивилась Ласаралин. — Разумеется, здесь. Приехал в город вчера и всех расспрашивает о тебе. Подумать только — мы здесь с тобой, а он ничего не знает! Такая забавная вещь, в жизни о таком не слыхала!

 И она принялась весело хихикать. Аравис вспомнила, что та всегда была ужасно смешлива.

 — Все это совсем не забавно, — сказала она. — Очень серьезно, просто ужасно серьезно. Сможешь ли ты где-нибудь меня спрятать?