"Я сплю, и мне все снится, — подумал Шаста. — Готов поклясться: другая лошадь тоже Говорящая!"

 Лошади уже больше не плыли, а шли вброд. Было слышно, как вода ручьем стекает с их боков и хвостов и скрипит галька под восемью копытами. Они выбрались на другой берег залива. Тархан, к великому удивлению Шасты, совсем не спешил задавать вопросы. Он, кажется, даже не глядел на Шасту, а был занят тем, что всячески понукал свою лошадь идти дальше. Но Бри встал у них на пути.

 — Бру-ху-хах! — фыркнул он. — А ну, постой! Я же слышал, как ты говорила! Здесь бессмысленно притворяться, сударыня! Я слышал, ты — Говорящая Лошадь. Такая же нарнианская Лошадь, как и я!

 — Пусть даже она и Говорящая, тебе-то какое дело? — свирепо крикнул всадник, хватаясь за рукоять меча.

 И этот голос тоже кое-что сказал Шасте.

 — Да это всего-навсего девчонка! — воскликнул он.

 — А тебя это не касается, девчонка я или нет! — еще свирепее огрызнулась незнакомка. — Ты-то сам всего лишь мальчишка! Грубый, грязный, нахальный мальчишка! Наверно, раб, укравший господского коня!

 — Ну, видно, ты про это лучше знаешь! — сказал Шаста.

 — Он не вор, маленькая тархина, — стал защищать его Бри. — Если и было какое воровство, то с большим основанием можно сказать, что это я украл его. И хотя нехорошо вмешиваться в чужие дела, неужели ты думаешь, что, встретив в чужой стране свою соплеменницу, я пройду мимо, даже не поговорив с нею? Ведь это же было бы неестественно.

 — Я думаю, что не очень естественно, — согласилась с ним Кобыла.

 — Ты поменьше давай волю языку, Хвин, — приказала девочка. — Смотри, сколько хлопот из-за твоей болтливости.

 — Я ничего не знаю о ваших хлопотах, — сказал Шаста. — Если вам здесь не нравится, сматывайтесь отсюда, куда угодно. Мы вас удерживать не станем.

 — Хотела бы я поглядеть, как вы нас удержите! — ответила девочка.

 — До чего же вздорный и сварливый народ эти люди! — обратился Бри к Кобыле. — Хуже мулов. Давайте хоть мы постараемся быть чуточку благоразумнее. Полагаю, сударыня, что ваша история мало отличается от моей. Вы попали в плен в самом нежном возрасте, а потом провели годы рабства среди калорменцев, не так ли?

 — Увы, сударь, все это слишком правдиво! — сказала Кобыла и меланхолично заржала.

 — А теперь, судя по всему, побег?

 — Скажи ему, Хвин, чтоб он больше думал о своих делах и поостерегся совать нос в чужие!

 — Нет, Аравис, я не стану ему этого говорить, — сказала Кобыла, прижимая уши. — Этот побег не только твой, но и мой. Я уверена, что мы можем довериться такому благородному боевому Коню. Он нас не выдаст. Да, мы бежали и теперь стараемся достичь Нарнии.

 — И мы, разумеется, стремимся туда же, — не заставил себя ждать Бри, — Я вижу, сударыня, что вы догадались о нашем побеге сразу. Да и как тут не догадаться: мальчик в лохмотьях едет (или старается ехать) на боевом коне, да еще в глухую ночь... И если мне позволят такую дерзость, то я скажу: когда высокородная тархина едет одна ночью, одетая в доспехи своего брата и очень озабоченная тем, чтобы все думали о своих делах и не задавали ей вопросов, то это вызывает подозрения. Но если я не прав, соглашусь всю жизнь называться капустной кочерыжкой.

 — Что ж, вы угадали, — созналась Аравис. — Я и Хвин бежали. И пытаемся попасть в Нарнию. Что нам теперь делать?

 — Почему бы нам не продолжить путь вместе? — спросил Бри. — Надеюсь, госпожа Хвин, вы не откажетесь принять мою скромную помощь и защиту во время путешествия?

 — Почему ты все время говоришь с моей Лошадью вместо того, чтобы спросить меня? — возмутилась девочка.

 — Извини меня, тархина, — ответил Бри (так же, как и Кобыла, прижав уши), — но все это калорменские речи. Я и Хвин — вольные нарнианцы. И если ты бежишь в Нарнию, то, вероятно, тоже хочешь стать вольной нарнианкой. В таком случае Хвин не может быть больше твоей Лошадью, потому что она с таким же основанием может называть тебя своей девочкой.

 Девочка уже было открыла рот, чтобы возразить, но сдержалась. Очевидно, раньше она просто не задумывалась над такими вещами.

 — И все-таки, — произнесла она после недолгой заминки, — я не думаю, что если мы дальше поедем вместе, то получим какие-то преимущества. Ведь нас могут быстрее заметить.

 — Нет, — не согласился Бри.

 А Кобыла поддержала:

 — Ах, давайте поедем вместе! Так я буду чувствовать себя намного спокойнее. Ведь мы даже не уверены, той ли дорогой едем. Надеюсь, что такой опытный Конь знает намного больше, чем мы.

 — Бри! — воскликнул Шаста. — Поедем одни. Ну их! Неужели ты не видишь, что они не хотят ехать с нами.

 — Нет, мы хотим! — сказала Хвин.

 — Смотри у меня! — пригрозила девочка, но умерив свой пыл, продолжала: — Я бы не отказалась поехать с вами, господин боевой Конь, но как быть с этим мальчишкой? Откуда мне знать, что он не шпион?

 — Почему бы не сказать просто, что я для тебя неподходящая компания? — вспылил Шаста.

 — Потише, Шаста, — попросил Бри. — Вопрос тархины вполне разумный. Я могу поручиться за этого мальчика, тархина. Он мне верен, и он очень хороший друг. К тому же и сам он родом либо из Нарнии, либо из Арченланда.

 — Тогда все в порядке, — успокоилась девочка. — Едем вместе.

 Но Шасте она ничего не сказала, показывая тем самым, что хочет ехать с Бри, а не с ним.

 — Великолепно! — просиял Бри. — А теперь, раз уж между нами и теми ужасными зверями вода, почему бы вам, люди, не расседлать нас, чтобы мы могли здесь отдохнуть и заодно рассказать друг другу о себе. 

 Дети расседлали Коней, и те принялись щипать траву, а Аравис достала из своей седельной сумки очень вкусную еду. Но Шаста насупился и сказал, словно совсем не был голоден:

 — Спасибо, не хочу!

 Он старался казаться важным и гордым, но хижина рыбака — не самое подходящее место для усвоения приличных манер. Результат его стараний был ужасен. Мальчик понимал, что выглядит нелепо, из-за чего настроение у него окончательно испортилось. Что бы он ни делал, все выходило у него неуклюже. Тем временем Лошади чувствовали себя превосходно. Они уже выяснили, что жили в Нарнии совсем рядом — на широкой равнине с густой травой, чуть повыше Бобровой Плотины, а потом обнаружили, что приходятся друг другу троюродными братом и сестрой. Детям рядом с ними становилось неловко. Наконец Бри предложил:

 — А теперь, тархина, расскажи нам свою историю. И не торопись — я чувствую, здесь нам ничто не грозит.

 Аравис начала свой рассказ. Она сидела совершенно неподвижно, а голос ее разительно отличался от того, каким она говорила только что. Ибо в Калормене рассказывание историй (все равно, истинных или придуманных) считалось благородным искусством, и этому специально учили — как в Англии мальчиков и девочек учат в школах писать сочинения. Разница только в том, что всегда найдутся любители послушать, как рассказывают историю. Тогда как тех, кому захотелось бы почитать школьные сочинения, я еще не встречал.

— Я, — начала девочка, — тархина Аравис, единственная дочь тархана Кидраша, сына тархана Ришти, сына тархана Кидраша, кто был сыном тисрока Илсомбрета, сына тисрока Ардиба, который приходился потомком по прямой линии самому богу Ташу. Отец мой — повелитель сатрапии Калавар. Он один из тех, кто имеет право стоять перед лицом тисрока (да живет он вечно!), не снимая своих туфель. Матушка моя (да пребудет она вечно в жилище богов) умерла совсем молодой, и отец мой взял себе другую жену. Один из моих братьев пал в битве с мятежниками, а другой — совсем еще ребенок. Я не знаю, почему так случилось, но жена моего отца, моя мачеха, возненавидела меня и постаралась, чтобы даже солнечный свет казался мне черным, пока я живу в доме моего отца.

 Я не буду рассказывать о всех ее злокозненных ухищрениях, скажу лишь о последнем и самом ужасном. Она убедила моего отца посватать меня за тархана Ахошту. Да будет вам известно — чего, возможно, вы не знаете — что этот Ахошта подлого происхождения, хотя сумел в последние годы добиться расположения тисрока (да живет он вечно!) льстивыми речами и коварными советами. И тисрок сделал его тарханом, отдал ему в управление много городов. Отец мой говорил мне, что, скорее всего, именно он станет великим визирем, когда нынешний великий визирь скончается от весьма преклонных лет. Но я не сказала вам главного, Ахоште, самое меньшее, шестьдесят лет, на спине у него большой горб, а лицом он похож на обезьяну.