— Ведь весь этот народ, — рассуждал он, — который говорит о ней такие отвратительные вещи, — сплошь ее враги, а они, очевидно, половину всего придумали. Со мною-то она была очень мила и, что ни говори, обошлась куда лучше, чем они все. Она и в самом деле законная королева. Уж во всяком случае лучше, чем этот жуткий Аслан.
Так он оправдывал перед собою то, что собирался сделать. Конечно, оправдания были слабоваты... Сколько Эдмунд ни старался себе внушить, что Колдунья хорошая, в глубине души он понимал: она плохая и очень жестокая.
Как только он очутился за дверью, в снегу, и увидел, что все вокруг засыпано снегом, сразу вспомнил забытое в доме Бобров пальто. Но, разумеется, не мог вернуться за ним. Потом он заметил, что уже стемнело (ведь когда они сели обедать, было три часа дня, а зимние дни, сами понимаете, очень короткие). Об этом он раньше как-то не подумал, теперь же Эдмунд сделал лучшее, что было возможно в его незавидном положении: поднял воротник и побрел, волоча ноги, по гребню плотины (к счастью, теперь уже не такому скользкому из-за выпавшего снега) к одному из скрытых белой пеленой берегов.
Когда он добрался до берега, то почувствовал себя отвратительно. С каждой минутой становилось все темнее, мела метель, он видел не дальше, чем на три фута перед собою. К тому же шел он безо всякой дороги, то и дело соскальзывал с твердого наста в глубокие сугробы или падал, поскользнувшись на замерзшей луже, или бежал вприпрыжку по стволам упавших деревьев, или скатывался куда-то вниз с крутых обрывов, — так что вскоре ободрал о камни колени, промок насквозь и покрьися синяками с ног до головы. Он был совсем один, в кромешной темноте и тишине, и это ужасно угнетало его. Сказать по правде, я думаю, он уже готов был отказаться от всех своих планов, вернуться назад, откровенно во всем признаться, попросить прощения, и так бы поступил, если б в его голове вдруг не мелькнула шальная мысль:
— Когда я стану королем Нарнии, то первым делом прикажу проложить несколько приличных дорог!
После этого, разумеется, он думал только о том, как он будет королем и что еще сделает. Настроение его сразу поднялось. Он уже начал мысленно строить себе дворец, подсчитывал, сколько сможет там держать кошек, обдумывал, не устроить ли ему свое собственное кино и где проложить главную железную дорогу, и какие законы издать против бобров и бобровых плотин; потом начал рисовать соблазнительные картины, как поставит на место Питера... Так, с этими мыслями, он продвигался вперед, почти не замечая, что происходит вокруг. Но тут погода переменилась. Сначала перестал падать снег, потом задул ветер и принес с собою ледяную стужу. Вскоре небо очистилось от облаков, и вышла луна. Луна была полная, снег ярко засверкал, вокруг стало светло, почти как днем, вот только тени стали еще гуще и страшнее.
Никогда не нашел бы он дорогу, если бы луна не появилась как раз в тот момент, когда он дошел до другой речки (вы помните, что когда они подходили к плотине Бобров, Эдмунд увидел, что ниже по течению в большую реку впадает речка поменьше?). Теперь, оказавшись здесь, Эдмунд повернул и пошел вверх по течению. Но долина, по которой текла эта речка, была вся усыпана большими камнями, к тому же заросла густым кустарником, и если бы по-прежнему было темно, мальчик бы там быстро заплутался. Путешествие осложнялось тем, что он шел весь мокрый, пригибаясь под деревьями. Всякий раз, когда он их задевал, ветки обрушивали на него лавину снега, и он со все большей ненавистью думал о Питере, словно Питер навлек на него все эти несчастья.
Наконец он выбрался на местность, где земля была ровнее, а вскоре и склоны долины раздвинулись. Почти рядом, на другом берегу речки, он увидел два невысоких холма, между ними равнину, а на ней строение, должно быть, дом Белой Колдуньи. Ему показалось, что в этот миг даже луна засветила ярче, чем прежде. Это был настоящий маленький замок. Казалось, весь он состоит из высоких башенок, острые шпили которых вонзались в небо. Эти башни напоминали Эдмунду огромные дурацкие колпаки, которые у них в школе надевали на провинившихся ребят. И еще они были похожи на шапки сказочных чародеев. Башни сверкали в лунном свете, отбрасывая на снег длинные странные тени. Эдмунд оробел при виде такого дома.
Но думать о возвращении было уже поздно. Поэтому он перешел по льду речку и начал подниматься к дому. Его окружало безмолвие,' не слышалось и самого тихого звука. Из-за глубокого, только что выпавшего снега даже его собственные шаги были почти беззвучны. Он шел, не останавливаясь, огибая угол за углом, башенку за башенкой: искал ворота. Для этого ему пришлось обойти кругом чуть ли не весь дом, и наконец он увидел широко распахнутые железные ворота под огромной аркой.
Эдмунд тихонько прокрался под арку, заглянул во двор и обнаружил там такое, что сердце его от страха почти перестало биться. В воротах замка, блистая в лунном свете, припал к земле огромный лев. Он приготовился к прыжку. Эдмунд замер в тени под аркой, не смея двинуться ни вперед, ни назад, чувствуя, как дрожат, подгибаясь, колени. Долго стоял он так, пока зубы не застучали от страха и холода. Я не могу сказать, сколько он простоял там на самом деле, но Эдмунду показалось, что чуть ли не целый час.
Понемногу к нему вернулась способность думать, и он удивился, почему лев столько времени не двигается с места, ведь с тех пор, как Эдмунд его увидел, тот не переместился ни на дюйм. Мальчик, все еще прячась в тени, рискнул подойти поближе, и понял, что лев на него вообще не смотрит.
Лев глядел не на него, а на кого-то еще, и, проследив направление его взгляда, Эдмунд увидел маленького гнома, стоявшего в четырех футах от льва в глубине ворот замка. “Когда он прыгнет на гнома, я, может быть, успею проскочить!” — подумал Эдмунд. Но никто из них по-прежнему не шевелился — ни лев, ни гном. В этот момент Эдмунд вспомнил, что говорил Бобер о Белой Колдунье: она превращает в камень живые существа. Может быть, это и есть такой окаменевший лев. Стоило ему об этом подумать, как он сразу заметил, что спина и макушка у льва покрыты снегом. Конечно, это всего-навсего статуя! Ни одно живое существо не стерпит, чтобы на нем наросло столько снегу! Медленно-медленно (а сердце его колотилось так, что, казалось, вот-вот разорвется) Эдмунд подошел ко льву. Даже теперь всей его смелости едва хватило на то, чтобы робко прикоснуться к зверю. Он дотронулся до льва рукой и тут же отдернул ее. И едва удержался от смеха — он испугался простой статуи.
Облегчение было так велико, что, несмотря на мороз, Эдмунду стало жарко, он вспотел, а в голову ему пришла мысль, которая привела его в совершенный восторг:
— А может быть, это и есть тот самый Аслан, Великий Лев, о котором они столько болтали? Может, Колдунья его уже поймала и превратила в статую? Вот и конец всем их планам и надеждам на него. Теперь он хуже дворняги. Кому придет в голову бояться Аслана?
Эдмунд стоял и со злорадством смотрел на каменного льва, а потом додумался, до чего может додуматься лишь самый тупоумный мальчишка, — разрисовать льва. Нащупав у себя в кармане огрызок карандаша, он нарисовал на верхней губе каменного льва усы, а вокруг глаз — очки и сказал:
— И-эх! Глупый ты, старый Аслан! Ну, как тебе нравится быть камнем? Ты ведь, наверно, считал, что ужасно сильный, а что вышло? Ну и стой тут!
Несмотря на дурацкие рисунки на морде, большой каменный зверь по-прежнему выглядел так грозно, печально и благородно, что Эдмунду расхотелось продолжать свою издевательскую потеху. К тому же он вспомнил, что надо спешить. Он повернулся и вошел во двор.
Еще не дойдя до его середины, он миновал не одну дюжину статуй, стоявших по всему двору безо всякого-порядка, как фигуры на шахматной доске, когда игра перевалила уже за половину. Кого там только не было: каменные сатиры, каменные волки, медведи, лисы и рыси. Там стояли прелестные изваяния стройных молоденьких женщин (на самом деле это были духи разных деревьев). Рядом — огромная статуя кентавра и какое-то длинное и гибкое существо, которого Эдмунд принял за дракона. Все они выглядели очень странно: словно живые, и в то же время совершенно неподвижные, залитые холодным и ярким лунным светом. Поэтому, хотя Эдмунд и знал, что это всего лишь статуи, пересечь двор оказалось для него очень непростым делом. Он продвинулся дальше и замер: перед ним возвышалась огромная человеческая фигура, ростом с дерево, со свирепым лицом, заросшим косматой бородой; в правой руке у нее была чудовищная дубинка. И хоть Эдмунд и говорил себе, что каменный гигант не может его тронуть, он едва заставил себя пройти мимо него.
