— Тогда я убегу, — пробормотал побледневший Шаста.

 — Да, это будет лучше, — согласился Конь. — Но почему бы тебе не убежать вместе со мной?

 — А ты тоже хочешь бежать? — спросил его Шаста.

 — Да, если ты согласен бежать вместе со мною, — отвечал Конь.

 — Это редкая удача для нас обоих. Ты же понимаешь, если я убегу без всадника, всякий, кто меня увидит, подумает: “Это потерявшийся конь” — и начнет меня сразу же ловить. А если со мною будет всадник, у меня появится шанс пройти через всю их страну. Поэтому ты можешь очень помочь мне. Но если ты убежишь один, подумай, далеко ли ты уйдешь на этих твоих нелепых человеческих ногах (глупее ничего не придумаешь — вот что я думаю о таких ногах)... Тебя нагонят и поймают в два счета. Но со мною ты уйдешь от любой погони. Значит, я могу помочь тебе. Надеюсь, ты умеешь ездить верхом?

 — Конечно, — сказал Шаста. — Я часто езжу верхом на нашем осле...

 — Верхом — вот на нем? — фыркнул Конь с выражением крайнего презрения. И он хотел еще что-то добавить, но вместо слов у него получилось резкое, отрывистое ржание. — Это ты называешь — верхом! Йо-го-го-го!

 Говорящие Лошади, когда сильно рассержены, всегда начинают говорить с сильным лошадиным акцентом. Успокоившись, Конь продолжал:

 — Короче говоря, ездить верхом ты не умеешь. Это серьезное препятствие для наших планов. Когда мы отъедем подальше, мне придется научить тебя этому. Но, надеюсь, хоть падать-то ты можешь?

 — Ну, упасть сумеет каждый, — сказал Шаста.

 — Нет, я спрашиваю не о том, сумеешь ли ты свалиться на землю. А о том, сумеешь ли ты потом встать сразу на ноги, не реветь, и снова влезть, и снова упасть, и снова встать и влезть, и не бояться, что упадешь снова?

 — Я ... я постараюсь, — неуверенно промямлил Шаста.

 — Бедный детеныш! — сказал Конь уже мягче. — Я и забыл, что ты еще жеребенок! Со временем я сделаю из тебя превосходного наездника... Но вернемся к нашему теперешнему положению. Нам нельзя пускаться в путь, пока те двое, в хижине, не уснут. Чтобы не тратить время понапрасну, обговорим наши планы. Мой тархан сейчас держит путь на север, к огромному городу, который они называют Ташбаан, ко двору их тисрока...

 — Послушай, — Шаста был поражен тоном, каким Конь произнес это слово. — Ты забыл добавить: да живет он вечно!

 — Зачем? — возмутился Конь. — Я — свободный нарнианин, почему же я должен говорить так, как говорят рабы и дураки? Я же не хочу, чтобы он жил вечно, и знаю, что не будет он жить вечно, желай я ему это или не не желай... А ты, как я вижу, тоже с нашего вольного Севера, поэтому пусть в наших беседах с тобой больше не будет этого рабского южного языка!.. Так вот, как я уже сказал, мой хозяин держит путь на север, в Ташбаан.

 — Значит, нам лучше бежать на юг?

 — Ни в коем случае, — отрезал Конь. — Видишь ли, он считает, что я такой же немой и неразумный, как все их кони. А если бы я и в самом деле был таким, то, оказавшись на воле, я пошел бы назад, домой, к своему стойлу в своей конюшне — то есть к его дворцу, который к югу отсюда, в двух днях пути. Ему никогда не взбредет в голову, что я могу сам отправиться на север. Ну, а если не найдет меня дома, то решит, что кто-то из той деревни, что мы недавно проехали, выследил и украл меня.

 — Уррра! — воскликнул Шаста. — Значит, на север! Всю жизнь меня тянуло на север!

 — Разумеется, — ответил Конь. — Так и должно было быть. В тебе говорила вольная кровь северянина. Только не надо так громко кричать об этом... Впрочем, мне кажется, им уже пора заснуть.

 — Я подкрадусь и гляну, — сказал Шаста.

 — Хорошая мысль, — одобрил Конь. — Только осторожнее, чтобы не заметили.

 Теперь уже совсем стемнело, и воцарилась тишина, нарушаемая только плеском воды у берега. Но Шаста почти не замечал этого шума, так как тот преследовал его день и ночь, всю жизнь. Он подошел к дому и увидел, что света уже нет, а когда прислушался, то не различил ни звука. Он свернул за угол, к единственному окошку, и, спустя минуту, уловил знакомый звук — громкий, с присвистом храп старого рыбака. С каким-то странным весельем мальчик подумал, что если все сложится хорошо, никогда уже больше не услышит он этого храпа. Затаив дыхание, Шаста прокрался по траве назад, к стойлу ослика. Сейчас он почувствовал и некоторую грусть, но радость была все-таки сильнее. Он нащупал на стене стойла место, где был спрятан ключ. Отпер дверь, нашел в темноте седло и другое убранство Коня, оставленное хозяином на ночь в стойле. Нагнувшись, мальчик поцеловал ослика в нос.

 — Прощай, — сказал он. — Жалко, что нельзя взять тебя с собою.

 — Ну, наконец-то, — успокоился Конь, когда Шаста вернулся к нему. — А я уже начал думать, не вышла ли какая-нибудь заминка.

 — Я забрал из стойла твои вещи, — сказал Шаста. — Объясни, как их надеть на тебя?

 За несколько минут мальчик снарядил Коня, причем он больше всего боялся нечаянно звякнуть сбруей, а Конь все время приговаривал:

 — Эту подпругу надо затянуть потуже... Застегни ее на пряжку, она должна быть где-то ниже... Подтяни стремена покороче, себе по росту...

 Когда приготовления закончились, Конь добавил:

 — А теперь запомни: удила, так и быть, пусть останутся — но только для видимости. Все равно ты не умеешь ими пользоваться. Привяжи их сразу к луке седла... Да не затягивай, сделай свободнее, чтоб ничто не мешало мне поворачивать голову... И ни в коем случае не прикасайся к ним!

 — Тогда зачем же они? — удивился Шаста.

 — Для того чтобы направлять меня, — отвечал Конь. — Но в нашем путешествии я сам буду решать, куда нам идти, поэтому держи руки от них подальше. И еще — прошу тебя, не хватайся за мою гриву.

 — Но как же так, — растерянно сказал Шаста, — если нельзя держаться ни за удила, ни за гриву, как же мне тогда усидеть?

 — Держись руками за свои колени, — посоветовал Конь. — Сожми коленями мои бока со всей силой, какая у тебя найдется, а сам сиди прямо, как палка. Кстати, что ты там делаешь со шпорами?

 — Привязываю к пяткам — что еще с ними можно делать?

 — Будет лучше, если ты их сразу снимешь и положишь в седельную сумку. Когда приедем в Ташбаан, продай их... Готово? Ну, думаю, теперь тебе можно садиться на меня.

 —Ой! Какой ты страшно высокий! — сказал Шаста, когда к нему вернулось дыхание после первой неудачной попытки.

 — Не забывай, что я Конь, — услышал он в ответ. — Если бы кто-нибудь увидел, как ты на меня взбираешься, он бы в темноте решил, что я стог сена... Ну, на этот раз было чуть получше... А теперь сядь прямо и не забывай о коленях... Святые небеса! Не смешно ли — Конь, который вел конный полк в атаку и выигрывал гонки, заполучил себе в седло такой вот мешок с картошкой! Но, как бы там ни было, нам пора уходить отсюда.

 И он тихонько не то заржал, не то хихикнул, и не совсем уж неласково.

 Так началось их ночное путешествие. Сначала они предприняли массу предосторожностей: направились прямо на юг и прошли от избушки рыбака до небольшой речки, впадавшей в море. Там Конь постарался оставить в прибрежной грязи несколько совершенно отчетливых отпечатков копыт, да так, чтобы всем было ясно: конь шел на юг. Затем беглецы пошли вброд через речку, но, дойдя до середины, повернули вверх по течению и так продвигались по реке, пока не поднялись на сотню ярдов выше того места, где был дом. После этого они присмотрели на берегу местечко, покрытое твердой галькой, — там не могло остаться следов. И только тогда выбрались на берег. Потом, не убыстряя шага, Конь с Шастой направился на север и так шел до тех пор, пока все, что составляло мир мальчика: дом, дерево, стойло ослика — не потонуло в серебристом мраке летней ночи.

 Они поднимались все выше и выше по склону и оказались на самой вершине гребня — того самого гребня, на котором заканчивался известный Шасте мир. Но сейчас Шаста не видел там ничего, кроме серого степного пространства, поросшего травой. Оно, казалось, было бесконечным — дикое, пустынное и привольное.