— Нет, нет! Только не это! Только не в осла! Хотя бы в лошадь, даже в лошадь... ддда-жжже лллошаааааа... иаааа... иааа...
Слова захлебнулись в отчаянном ослином вопле.
— Теперь выслушай меня, Рабадаш, — сказал Аслан. — Правосудие неотделимо от милосердия. Ты не навсегда стал ослом.
При этих словах, разумеется, осел замолчал и наклонил вперед уши — и выглядело это так потешно, что последовал новый взрыв хохота. Присутствующие изо всех сил старались не смеяться, но у них ничего не получалось.
— Сейчас ты взывал к Ташу. — продолжал Аслан. — Что ж, именно в храме Таша ты обретешь исцеление. В Великий Осенний Праздник этого года тебе надлежит предстать пред алтарем Таша в Ташбаане, и там, на глазах у всего Ташбаана, ослиное обличье спадет с тебя, и все узнают в тебе принца Рабадаша. Но помни: пока ты жив, тебе нельзя будет отдаляться от этого храма дальше, чем на десять миль. Иначе сразу снова станешь таким же, как сейчас. И уж тогда тебе больше вовсе не обрести человеческий облик.
Наступило недолгое молчание, а потом все сразу зашевелились и посмотрели друг на друга — будто вдруг пробудились ото сна. Аслана среди них не было. Он исчез, но по-прежнему был лучезарен воздух и ярко сверкала трава, а сердца наполнились такой радостью, что они верили: то, что они видели, не было сном. Кроме того, перед ними стоял осел.
Король Лун был очень мягкосердечным человеком. Увидев своего врага в столь жалком состоянии, он забыл свой недавний гнев.
— Ваше высочество! — сказал он. — Я искренне сожалею, что дело дошло до такой крайности, и уповаю на то, что ваше высочество сохранило здравый рассудок и понимает, что это не наших рук дело. Конечно, мы с радостью приготовим корабль, на котором ваше высочество сможет отбыть в Ташбаан ради... эээ... той лечебной процедуры, какую предписал вам Аслан. Мы обеспечим все удобства, подобающие теперешнему состоянию вашего высочества... дадим лучший корабль для перевозки скота, погрузим самую свежую морковь и отборный чертополох...
Но тут осел душераздирающе взревел и ловко пнул одного из своих стражей, показывая тем самым, что если разум в нем и сохранился, то никакой благодарности столь любезные предложения в нем не вызвали...
И чтобы уж больше эта персона не мешала развитию нашего повествования, расскажем вкратце, какова была дальнейшая история Рабадаша.
В назначенное время и со всеми подобающими почестями он был отправлен на корабле назад, в Ташбаан. Там, во время Великого Осеннего Празднества, его привели в храм Таша, и он снова стал человеком. Но поскольку при этом превращении присутствовали четыре, а то и все пять тысяч человек, скрыть это дело оказалось невозможным. И когда после смерти старого тисрока его место занял Рабадаш, он оказался самым миролюбивым властелином за всю
историю Калормена. Потому что, не смея отойти от Ташбаана дальше, чем на десять миль, он, разумеется, не мог идти на войну сам. Однако он не хотел, чтобы его тарханы завоевывали на поле боя воинскую славу — таким образом они могли бы затмить тисрока, а потом, чего доброго, и свергнуть его с престола. И хотя причины его поведения объяснялись страхом за себя, результатом были мир и спокойствие во многих небольших государствах, окружающих Калормен.
Собственный же его народ так никогда и не забыл, что принцу довелось побывать ослом. Пока длилось его правление, в лицо его называли Рабадашем Миротворцем. Но после его смерти, — а за его спиной и при жизни — его звали только Рабадашем Потешным. Если вам захочется прочитать историю Калормена (только не пытайтесь найти ее в местной библиотеке), вы найдете Рабадаша именно под этим прозвищем. А в калорменских школах, когда говорят о ребенке, сделавшем что-то исключительно тупоумное, с тех пор чаще всего заканчивают разговор словами: “Словом, второй Рабадаш!”.
В Анварде все были очень довольны, что так удачно отделались от него как раз перед началом настоящих развлечений. В тот же вечер на лужайке перед замком был устроен великолепный пир — при свете луны, которой помогали дюжины ярких фонарей. Лилось вино, звучали сказки, удивляли своим искусством фокусники.
А потом воцарилось почтительное молчание. В круг вступил главный придворный поэт в сопровождении двух скрипачей. Аравис и Кор приготовились выслушать что-то нудное — потому что только такую поэзию они и знали в Калормене (да и вы, наверное, уже успели составить о ней некоторое представление). Но как только смычки ударил по струнам, в небо взвились ракеты, поэт запел старинную балладу о прекрасном Ольвине и его битве с ужасным великаном Пиром, которого он в конце концов обратил в камень. (Отсюда и название горы Пир, потому что некогда она была двухголовым великаном. Ольвин же после этого завоевал руку госпожи Лильн).
Когда поэт закончил, всем захотелось, чтобы он повторил балладу еще раз. Потом Бри, который совсем не умел петь, рассказал про битву у Залиндреха. Потом Люси рассказала историю про Платяной Шкаф и про то, как она сама, король Эдмунд, королева Сьюзен и Верховный Король Питер оказались в первый раз в Нарнии. И хотя все, кроме Кора и Аравис, уже слышали об этом, все равно попросили Люси, чтобы она рассказала эту историю снова.
А потом случилось то, чем рано или поздно заканчиваются самые лучшие праздники. Король Лун сказал, что молодым людям пора ложиться спать.
— Завтра, Кор, — обратился он к сыну, — тебе с утра предстоит много работы. Мы вместе обойдем замок, чтобы ты знал все входы и выходы, все сильные и слабые места. Ибо именно тебе, когда я уйду, предстоит охранять его.
— Но, отец, тогда королем должен стать Корин, — сказал Кор.
— Нет, мальчик, — возразил король, — мой наследник — ты. К тебе должна перейти корона.
— Но я не хочу. Уж лучше бы...
— Никто не спрашивает тебя, Кор, хочешь ты этого или не хочешь, — ответил король. — Таков закон: корона переходит к старшему.
— Но мы же близнецы, значит, одинакового возраста...
— Нет, — рассмеялся король. — Даже из близнецов кто-то появляется первым. И ты старше Корина — на целых двадцать минут. А ему самому, мне кажется, будет только лучше, если не придется восседать на троне.
И он, прищурившись, поглядел на Корина.
— Но, отец, неужели вы не можете сделать своим наследником того, кого захотите? — взмолился Кор.
— Нет. Король должен блюсти закон — потому что только закон и делает его королем. Ничто так не хранит корону, как верность законам.
— О боже мой! — воскликнул Кор. — Я же не хочу! И ничего такого мне не надо! Мне ужасно жалко Корина! Мне и в голову не приходило, что из-за меня он лишится королевского сана!
— Уррра! Урррра! — закричал Корин. — Я не буду королем! Не буду! Всю жизнь буду принцем! А быть всю жизнь принцем — это такая потеха!
— Твой брат и сам не понимает, как справедливы его слова, Кор, — сказал король Лун. — Хочешь, я скажу тебе, что значит быть королем? Так вот: первым — в любой безнадежной атаке и последним — при самом позорном отступлении. Когда в стране голод (а он, мальчик, бывает у нас не так уж редко) — носить самые изысканные одежды и смеяться за скудной трапезой громче, чем кто-либо другой в твоей стране.
Когда мальчики поднимались по лестнице наверх, в свои спальни, Кор еще раз спросил Корина, неужели этого никак нельзя изменить. И Корин ответил ему:
— Если ты скажешь об этом еще хоть слово, я... я уложу тебя на обе лопатки!
Было бы очень приятно закончить нашу историю словами, что с этого времени братья ни разу не расходились во мнении ни по какому вопросу, но, боюсь, это будет неправдой. На самом деле они и ссорились, и дрались так же часто, как любые мальчики их возраста. Все их драки обычно заканчивались (а порою и начинались) тем, что Корин укладывал Кора на обе лопатки. Правда, когда они немного подросли и начали всерьез учиться фехтованию, побеждал чаще Кор.
Когда же они выросли, не было в северных странах более умелого фехтовальщика, чем Кор, и никто не мог одолеть Корина в искусстве бокса. Он даже получил в народе прозвище Громовой Кулак — после того, как победил в великой схватке Падшего Медведя с Громовой Вершины. Медведь этот был говорящий, но потом вернулся к обычаям Диких Медведей и чинил много бед окрестным жителям. И тогда Корин взобрался к его берлоге, расположенной на нарнианской стороне Грозовой Горы, — ив зимний день, среди снегов, плотно укрывших склоны гор, боксировал с ним тридцать три раунда подряд — потому что там не было судьи. Наконец, Медведь, уже ничего не видя перед собой, сдался и с тех пор начал исправляться.
