Мне удалось, таким образом, начать занятия по подготовке диссертации. Правда, по-прежнему еще урывками. К тому же места в лаборатории не было и работать приходилось «на краешке стола». Однако работа началась, были получены первые, правда мизерные, результаты, что давало мне возможность прослыть специалистом по пористым телам. В Москве была какая-то конференция по сорбции и сорбентам. Помню, на ней выступал небезызвестный изобретатель Кислицын с торфяным углем, оказавшимся, по правде говоря, чепуховым сорбентом с огромной зольностью. Все это, конечно, для меня не представляло никакого интереса, но на конференции мной заинтересовались представители специального института. Один из них, Н.П.Ивонин, которого я и раньше знал, расспросил меня о моих целях и, узнав о крайне неблагоприятных условиях работы в Горьком, предложил мне «засекретить» работу, с тем, чтобы получить несколько больше возможностей (привилегий) для ее выполнения. Таким образом, в Политехническом институте была получена соответствующая бумага, и начальству стало волей-неволей необходимо обеспечить соответствующие условия работы для меня.

Я не помню сейчас всех перипетий «засекречивания», но мне вместе с М.С.Малиновским (впоследствии профессором органической химии в Львовском, а затем в Днепропетровском университетах), тогда еще молодым человеком, увлекавшимся органикой, в частности, физиологически активными веществами, был отведен сарай во дворе. Это было каменное, в общем добротное здание, в котором, однако, не успели сделать отопление и другие необходимые удобства. Это здание было отдельным и состояло из двух комнат с прихожей. Одну комнату занял я, другую Малиновский. Вот в этом-то помещении, получив к тому же некоторое оборудование (главным образом посуду), я и принялся за работу.

Помню, пришлось осваивать довольно простые методы определения плотности угля, его пористости и других характеристик. Особенно много времени заняло фотографирование картины пористости углей, освоение методики получения срезов угля с помощью микротома, который мне любезно дали биологи. Работа шла медленно, но какой-то материал очень невысокой значимости все же накапливался. Малиновский также работал, вероятно, более успешно, чем я. В такой обстановке прошло два года. Работа продвигалась медленно. Я обратился с просьбой в дирекцию о помощи, и мне выделили для многочисленных рядовых измерений пожилую сотрудницу (М.И.Аникина), которая делала кое-что, но приходилось постоянно контролировать ее работу. На третьем году, занятый до предела преподаванием и разными общественными делами (я был, в частности, два года председателем Секции научных работников), особенно в Авиахиме и т. д., я все же начал писать работу. Выходило это коряво, содержание работы даже тогда казалось мне пустяковым. Но делать было надо, особенно в связи с усложнением обстановки.

Надо сказать, что в начале 30-х годов в Горьком, особенно в Политехническом институте, появилась группа странных деятелей, философов, экономистов и т. д., приехавших из Москвы. Впоследствии стало ясно, что это были бывшие преподаватели московских вузов, уличенные в связях с троцкистами и явно сочувствовавшие троцкистам. Вели они себя очень активно и заносчиво, выступали на партийных собраниях, выдвигая хорошо замаскированные сомнительные идеи или пускаясь в критику людей, которые были всем нам известны с положительной стороны. Вначале мы не знали, собственно, с кем мы имеем дело. Оказалось, что они были просто высланы из Москвы. У нас началась серия собраний, на которых поднимались отвлеченные «философские» вопросы. Собрания были длинными и заканчивались часто после 2-х часов ночи. К несчастью, наш секретарь парторганизации сначала тайком, а потом и открыто стал высказывать сочувствие этой троцкистской группе и устраивать вместе с ней разные комбинации и диверсии.

Активность этой троцкистской группы, к счастью, исчезнувшей через несколько месяцев, проявлялась не только в чисто партийных делах, в постановке и выступлениях на собраниях с запутанной философией, но и в том, что эта группа пыталась посеять разброд в Институте. Как ни кинь, а мне почему-то представляется, что между троцкизмом и сионизмом существует теснейшая связь, а может быть даже, между ними стоит знак равенства. На эту тему возможно было бы написать целое сочинение с анализом событий того времени с привлечением объяснений только из Библии.

Так вот, с деятельностью всех этих весьма бойких и активных людей в институте начались склоки, некоторых преподавателей стали дискредитировать разными путями и т. д. Скучно упоминать обо всем этом. Но однажды дело коснулось и лично меня. За стенами секретной лаборатории я постепенно (но медленно) накапливал немудрящий экспериментальный материал. Вместе с тем я изучал и небогатую литературу по своей работе и стал писать. В то время у меня была пишущая машина — плод американской конструкторской мысли XIX в., которая называлась «Гаммонд». Она применялась главным образом в аптеках и могла печатать по-русски, по-латыни и даже по-древнегречески. Печатать на ней было, однако, возможно лишь одним пальцем. На этой-то древней машинке я «настукал» плохонький литературный обзор и изложил 2–3 главы экспериментального содержания. Рукопись хранилась, естественно, в лаборатории.

Однажды меня вызвал секретарь партбюро (фамилию его прочно забыл) и потребовал, чтобы я доложил на партбюро о своей работе и ее готовности. Я, естественно, сообщил ему, что она секретная, и я не могу ничего говорить о ее содержании без разрешения соответствующих органов. Прошло около месяца, и вдруг ко мне в лабораторию явилась комиссия во главе с секретарем, предъявила разрешение на ознакомление с работой и потребовала, чтобы я доложил обо всем подробно и показал полученные результаты. К счастью, все члены комиссии фактически ничего не понимали в физической химии и химии капиллярных явлений. Я же догадался показать им то, что было мною уже написано и перестукано на «Гаммонде», и показал также несколько фотоснимков древесных углей (микрофотографии), которые получились довольно удачными и наглядными. Все они посмотрели на работу, на кривые и на микрофотографии (как бараны на новые ворота) и ушли. Формально меня невозможно было упрекнуть в ничегонеделании и, таким образом, их попытка выставить меня из аспирантуры на основе моего «происхождения» из духовного звания, а не из рабоче-крестьянской среды, явно была беспочвенной. После этого случая примерно через неделю вся группа вышеупомянутых «деятелей» и в их числе секретарь парторганизации «исчезли». Мне, как диссертанту, можно было вздохнуть с некоторым облегчением, так как и из других источников я знал, что под меня «подкапывались».

Однако вся эта история оказала на меня определенное воздействие. Занимаясь своей диссертацией сравнительно беззаботно, в свободное от преподавательской и общественной работы время, я понял, что уделяю ей маловато внимания. Пришлось пересмотреть свое время, кое-чем пренебречь и налечь на диссертацию. Мне частенько просто везло. В то время ни я, ни кто-либо другой не представляли себе, какой объем материала должна была включать диссертация. Никаких инструкций (которых теперь множество) тогда не существовало, и мне самому предстояло решить вопрос о ее содержании и объеме.

Между тем объем моей педагогической работы отнюдь не уменьшался, а, наоборот, даже показывал тенденцию к возрастанию. Не уменьшалась и общественная работа. Помимо химического факультета Политехнического института, мне приходилось много работать и в университете. В то время туда был назначен ректором Л.А.Маньковский, икапист (Институт красной профессуры), я бы теперь сказал, несколько «попорченный» излишним изучением Гегеля и гегелианства. Он стал присматриваться ко мне и требовал, чтобы я занимался не экспериментальными исследованиями, а философией. Он приглашал меня к себе и рассказывал о том и сем, особенно о категориях Гегеля: качестве, количестве, мере, сущности, явлении и действительности и толкал меня, чтобы я всю химию рассмотрел с точки зрения диалектики Гегеля. В университете у меня была довольно большая нагрузка. Неорганическую химию я, правда, передал уже целиком С.И.Дьячковскому, зато подоспела физическая химия. На химфаке университета появились видные профессора. Зав. кафедрой физической химии был А.Ф.Капустинский⁶⁴. Органическую химию читал А.Д.Петров. Среди физиков университета появились крупные ученые А.А.Андронов, М.Т.Грехова, К.А.Путилов⁶⁵ и другие.