Вот и сейчас мне начинает казаться, что мы словно играем с Виктором Арсентьевичем в известную детскую игру «тепло — холодно». Я то приближаюсь к чему-то важному, и становится «теплее», то невольно или сознательно удаляюсь в сторону, и тогда становится «холодно». И у Виктора Арсентьевича происходит то же самое, с той лишь разницей, что он, по-моему, знает, где «горячо», но пускать меня туда не собирается. Да, он явно чего-то недоговаривает. Боится? Но чего? Скорей всего, быть замешанным в какую-нибудь историю. Ведь подозрительным знакомым обзавелся он, что ни говори. Вот тот и устроил ему сюрприз.

Мы оба наконец устаем и по обоюдному согласию откладываем разговор до следующего раза, условившись о новой встрече.

— Скажите, по работе вы с Гвимаром Ивановичем не сталкивались? — мельком спрашиваю я напоследок.

— Нет, что вы, — снисходительно улыбается Виктор Арсентьевич.

Мы прощаемся.

Да, какой-то странный происходит у меня в тот вечер разговор. Однако дальнейшие события запутывают все еще больше.

Допрос Музы Кузьмич провел сразу после задержания Чумы. Сам провел, лично. Ведь он был полностью в курсе дела. А я в это время еще только шел на свидание с Виктором Арсентьевичем, ничего не ведая о случившихся в этот день важных событиях. Да и все равно допрашивать Музу мне не следовало. У нас с ней возникли «свои» отношения, ведь она меня обманула и предала. У Денисова тоже отношения с ней были непростые. Правда, обманул ее он, хотя и не предал, а скорее даже спас от Чумы, помешал отъезду из Москвы, которого она и сама не хотела. Но все равно нужного разговора с ней у Вали могло не получиться. А вот Кузьмич — другое дело, его Муза вообще не знала. Кроме того, разговор с ней следовало провести очень тщательно, ведь Музу потом предстояло отпустить. И кто знает, с кем она после этого встретится, чтобы рассказать о случившемся. Веры ей нет никакой. И потому каждое необдуманное слово, сказанное ей, может привести к неприятности, а то и к беде.

…Музу попросили подождать в коридоре, возле кабинета Цветкова. Она все еще находилась в каком-то шоковом состоянии и не могла прийти в себя после всего, что случилось, особенно, конечно, после сцены задержания у нее на глазах Кольки-Чумы. Первые минуты в машине (ее везли, естественно, отдельно от Чумы) она рыдала в три ручья, и ребята дали ей выплакаться, никак не пытаясь успокоить. Последнее обстоятельство Музу, очевидно, раздосадовало, она не привыкла к такому безразличному отношению к себе мужчин. Она постепенно перестала плакать и, лишь обиженно всхлипывая и осторожно промокая глаза скомканным платочком, попыталась узнать, что же все-таки произошло и куда ее везут. Вид у нее был растерянный, испуганный и чуть заискивающий. Видно было, что она и в самом деле не понимает, что произошло. Ей коротко сказали, что везут ее в милицию и там все объяснят.

— Не имеете права! — раздраженно воскликнула Муза. — Вы за это ответите! И за Колю тоже, вот увидите.

Уже в коридоре, перед кабинетом Цветкова, она судорожно схватила одного из сотрудников за рукав и испуганно спросила:

— Меня отпустят? Имейте в виду, у меня маленький ребенок один дома. Мне надо к нему.

— Уж как-нибудь мама ваша за ним присмотрит, — насмешливо ответил сотрудник. — Ей, кажется, не привыкать.

— А вам какое дело, кто за моим ребенком смотрит! — прицепилась к нему Муза. — Вам-то что? Я вас о другом спрашиваю!

Но крикнула она это все ему вдогонку и ответа не дождалась, а больше прицепиться в этот момент было не к кому.

Через минуту ее пригласили в кабинет Кузьмича. И она сразу притихла, снова став робкой и испуганной.

Вид Кузьмича, седая его голова и спокойный, твердый взгляд к ссоре и истерике не располагали.

— Садитесь, Муза Владимировна, побеседуем, — негромко сказал Кузьмич, указывая на стул возле своего стола.

Муза послушно и молча опустилась на самый краешек стула. Она с трудом сдерживалась, чтобы снова не разрыдаться, и машинально продолжала мять в руке мокрый от слез платочек.

— Мне кажется, вы не совсем поняли, что случилось? — все так же спокойно и даже чуточку участливо спросил Кузьмич.

Муза молча кивнула, боясь расплакаться.

— Что ж, я вам объясню, — едва заметно усмехнувшись, продолжал Кузьмич.

— У вас на глазах был задержан опасный преступник, трижды до этого судимый и отбывший разные сроки наказания, некий Совко Николай Иванович. Задержан он сейчас по подозрению в убийстве и краже. Вот с кем вы подружились, Муза Владимировна.

— Неправда! — вдруг с силой произнесла Муза и впервые взглянула в глаза Кузьмичу. — Он секретный сотрудник, он майор.

— Что?! — изумленно переспросил Кузьмич. — Какой он секретный сотрудник, какой он майор, да вы что?

— Да, да. Он мне сам сказал. Он в Москву только в командировку приезжает, — горячо продолжала Муза. — Здесь какая-то ошибка. И убивал… у него такое задание было. И ему выдали пистолет.

— И это все он тоже вам сказал? — хмурясь, досадливо спросил Кузьмич.

— Да. И я дала ему слово, что никому об этом не скажу. Но теперь… приходится.

Кузьмич внимательно и как бы заново посмотрел на Музу, словно желая понять, кто все-таки перед ним сидит — обманщица или вовсе сбитая с толку, глупая девчонка, и, видимо, остановился на последнем.

— Ну и ну, — он покачал головой. — Надо же суметь поверить такой чуши. Вы, простите, какое кино больше всего любите смотреть, про шпионов, да?

— Вы из меня дурочку не делайте, — осмелев, обиженно сказала Муза.

— Это не я из вас дурочку сделал, — поморщился Кузьмич. — Ну, а чтобы вам сразу стало ясно, сейчас мы кое-что вам покажем.

Он снял трубку одного из телефонов и, набрав короткий номер, сказал:

— Мария Николаевна, вы получили последние материалы на Совко и его фотографии?.. Прекрасно. Принесите их мне, пожалуйста… Да, да. Все, какие получены… Ну и отлично.

Положив трубку, он посмотрел на притихшую, испуганную Музу и досадливо потер ладонью ежик седых волос на затылке.

— Сейчас вы убедитесь, кто ваш приятель, — сказал он, вздохнув. — А пока расскажите, как вы с ним познакомились.

— Мы случайно познакомились, — тихо, не поднимая глаз, ответила Муза. — Он в наш ресторан зашел, сел за мой столик. Это год назад было.

— Один зашел?

— Нет. Еще с одним… гражданином.

— Больше вы этого гражданина не видели?

— Как-то видела. Не помню уж когда.

— А вы вспомните. Я вас не тороплю.

— Кажется, в другой Колин приезд… Они опять к нам в ресторан зашли, обедали.

— Имя его помните, этого гражданина?

— Нет…

— Постарайтесь вспомнить.

В этот момент в кабинет вошла немолодая, строгая женщина и, даже не взглянув на Музу, положила перед Кузьмичом темную папку. Тот кивком поблагодарил, и женщина вышла.

— Ну вот, — Кузьмич раскрыл папку. — Узнаете?

Он достал из папки несколько фотографий и протянул Музе. На них стандартно, анфас и профиль, прижавшись затылком к специальной стойке, был снят явно в разные годы Колька-Чума. Потухшие его глаза на отрешенном, заросшем светлой щетиной лице не вызывали сострадания, такая злая, согнутая лишь до времени сила угадывалась в этом человеке.

Муза испуганно перебрала фотографии и спросила:

— Это что такое?

— Сначала вы мне скажите, кто это такой?

— Это… Коля.

— А снят в разные годы, когда его судили. Сначала за драку, потом за кражу, наконец, за вооруженный грабеж. Вот такая распрекрасная биография. Можете посмотреть последнее обвинительное заключение, если желаете. Вот оно.

Кузьмич достал из папки толстую, прошитую стопку листов.

— Нет, нет, не надо, — Муза устало махнула рукой. — Я и так верю.

— Как угодно, — пожал плечами Кузьмич, снова пряча бумаги в папку. — Тогда вернемся к нашему разговору. Как же звали того гражданина, постарайтесь вспомнить. При вас Николай к нему как-то обращался, наверное?