– Хотела.

– О чем?

– О Толике этом.

– Кто такой?

– Недавно появился в нашей компании. Его Гарик привел.

– Какой Гарик?

– Остроухов.

– Его адрес?

– Телефон Д 1–52–54.

– Продолжайте.

– Этот Толик ломаный какой-то, нечистый. Мы в Серебряный Бор купаться поехали, он разделся. Ужас… Гадость какая – весь в татуировках.

– Не помните в каких?

– У него, когда он перчатки снял, надпись «Толик». На груди – голые женщины, кинжалы, звезды какие-то.

– А он всегда в перчатках?

– Да. В желтых лайковых, он их снимает только тогда, когда на гитаре играет или в ресторане. Мерзавец. Проповедовал, что в блатной компании все общее. И одежда, и деньги, и женщины. У нас еще три девочки есть, так они от него в восторге. Он и ко мне лез. Но Витя не дал. Потом Толик Гарику пистолет принес.

– Какой?

– Настоящий. Вы не думайте. Виктор с ним не дружит. Он поругался с Толиком, и тот его избил. При мне. Виктор с тех пор избегает меня.

– А с другими Толик встречается?

– Да. Гарик Остроухов и Леша Минаев вместе с Виктором учатся во Внешторге, а Алик Тарасов в университете на истфаке. А Виктор…

– Лена. Вы уж крепитесь. Не знаю, как и сказать вам. – Данилов встал, заранее налил воды в стакан.

– Витю избили опять? – крикнула Лена.

– Убили его.

Той же ночью опергруппа приехала на квартиру Тимохина. Дверь была закрыта на английский замок и поддалась удивительно легко.

Данилов вошел в квартиру и все понял. Здесь побывали грабители. Валялись на полу раскиданные вещи. Шкафы с распахнутыми дверями напоминали не столь далекие годы эвакуации, под ногами трещало разбитое стекло.

До приезда родителей Виктора никто не мог сказать, что пропало в квартире.

К утру опергруппа разыскала дачу Тимохина во Внукове. Стояла она в приличном поселке, соседи были знатные композиторы. С трудом удалось разыскать понятых. Когда вскрыли ворота, увидели «победу», стоящую прямо на участке.

В ней эксперты обнаружили бурые пятна, похожие на кровь. Такие же точно были на полу, а в гостиной ковер набух и заскоруз от крови. Нашли гильзу. Теперь не оставалось сомнений, что стреляли из спортивного мелкокалиберного пистолета Марголина.

Нашли обрезанный портьерный шнур, и синий материал, в который завернули голову убитого, разыскался. Виктора убили на даче и повезли в райцентр. Наверное, хотели свалить убийство на дикие нравы сто первого километра.

За квартирами Гарика Остроухова, Алексея Минаева и Альберта Тарасова было установлено наружное наблюдение.

Телефоны поставить на подслушку не разрешили. Папа Остроухова был академиком и четырежды лауреатом Сталинской премии. Минаев-старший оказался замминистра химического машиностроения, а Тарасов занимал ответственный пост в аппарате Президиума Верховного Совета СССР. Наверняка их телефоны прослушивало вездесущее МГБ, а они никогда не делились информацией с милицией.

В Москву Данилов вернулся поздно вечером. Он вылез из машины на Пушкинской площади и пошел пешком домой. Стояла хорошая, добрая осень. Было прохладно, но дни выдались солнечные, а вечера – тихие и ясные.

Данилов через проходной двор решил пройти в Козихинский, а потом на пруды.

Во дворе играла радиола. На асфальтовом пятачке танцевали несколько пар. Сидели на лавочке степенные обитатели дома.

– Витька! – крикнул хрипловатый мужской голос. – Кончай свою джазягу. Поставь Козина.

– Сделаем, дядя Гриша.

И заиграла радиола запрещенную мелодию.

душевно запел нынешний лагерный узник, враг народа Вадим Козин.

Данилов шел через двор, обходя танцующих, и ему было необыкновенно радостно оттого, что он снова в своем любимом городе, что слышит эту печальную музыку, идет по милым сердцу улицам.

Когда-то, так давно, что казалось, этого и не было вовсе, отца перевели в Брянск. Они прожили там четыре года, и каждый день Данилов тосковал по Москве, по своему дому на Сретенке, даже по ненавистному реальному училищу тосковал.

Ночью, в постели, он вспоминал дворы и переулки Сретенки, каток на Чистых прудах, где они катались под музыку граммофона с огромной трубой, рождественские елки на площади.

Вот и сейчас, вырвавшись в Москву из грязного райцентра, он переживал встречу с городом болезненно и остро.

Затихал за спиной голос Козина. Заканчивался Козихинский переулок.

Он не стал открывать дверь ключами, а позвонил, обнял Наташу, и они, прижавшись друг к другу, вошли в квартиру.

И остались за дверями все печали и огорчения, дома он был, дома.

Опергруппа разместилась в 50-м отделении милиции. Их клиенты крутились в центре, и поэтому «полтинник» был самым удобным местом.

Конечно, Дурасовский переулок, где находилось областное управление милиции, не на окраине, но нужно было постоянно крутиться на Броде. Сюда ребята из наружки докладывали о всех перемещениях объектов.

В двенадцать старший группы доложил, что все трое зашли в пивбар на Пушкинской и уютно там расположились.

Никитин немедленно прибыл к месту скопления преступного контингента.

Несмотря на утреннее время, народ в баре был. Баловались пивком и водочкой веселые современники.

Официанты тащили увесистые кружки, увенчанные белой пеной, стограммовые граненые стаканчики с водкой, нарезанную рыбу и, конечно, знаменитые сосиски.

Своих Никитин заметил сразу. Они сидели в конце зала и для конспирации пили пиво.

«Век бы так работать», – подумал Никитин, жадно вдыхая приятные запахи кухни.

Никитин подошел к топтунам, сел за стол:

– Где?

– В верхнем зале.

В баре было два зала: один большой, а второй чуть поменьше. В него вели четыре ступеньки, поэтому его и звали верхним.

Официантка поставила на стол три кружки. Никитин нахально взял одну и выпил в два глотка.

– Ну, я пошел. – Он поставил кружку.

– Ну, иди.

– Если что…

– Не маленькие. Где твои опера?

– За соседним столом.

– Дай те Бог.

Никитин встал, потянулся и не торопясь, вразвалочку пошел в соседний зал.

Вошел и огляделся. Народу не было, только за одним столом сидели его клиенты. Они только что рванули по стопарю и уткнули носы в пивную пену.

Никитин подошел, отодвинул ногой тяжелое деревянное кресло и сел.

Три кружки, как по команде, стукнули донышками о стол.

– Как сегодня пиво, не горчит? – Никитин нагло оглядел троих.

– Тебе чего? – спросил черноволосый парень. – Иди отсюда.

– Ну зачем же так грубо? Девушка! – крикнул Никитин.

– Что закажете? – подошла официантка.

– Мои друзья счет просят.

– Ты чего, падло?! – К Никитину подвинулся второй парень.

– Тихо, фраера. – Колька распахнул пиджак, расстегнул ремешок оперативной кобуры. – Тихо. Уголовный розыск. Сейчас рассчитаетесь и пойдете тихонько. Как понимаете, я здесь не один. Кто дернется – пристрелю.

– Да ты знаешь, кто мы?

– Знаю, красавцы мои, знаю. Вы убийцы.

Один из сидящих, плотный, накачанный паренек, отбросив кресло, кинулся на Никитина, но, увидев ствол ТТ, сразу обмяк.

– Жить надоело, студент? Встать и к выходу.

Рано утром ему домой позвонил Скорин и сказал, что пистолет Марголина взят в сорок девятом бандой Мишки Дремова по кличке Псих в тире ДОСОАРМ[78] в Измайлове. Данилов помнил это дело, потому что сам брал Психа на улице Второй Роты в маленьком покосившемся домике.

Пистолетов они взяли семь, нашли при обыске только шесть. Дремов никого не сдал, все взял на себя. Хотя даже ему было ясно, что работали артельно. На нем был взлом, тяжелые увечья сторожа и похищенное оружие. Сторож выжил, и это спасло Психа от вышки.