Первый хруст веток услышал штурман. Он толкнул рукой пилота. Тот прислушался: со стороны линии фронта кто-то шел. Они вновь приготовили оружие. Теперь уже ветки трещали ближе. Наконец где-то совсем рядом крикнула кукушка.

— Наши, — штурман встал, — нашли.

Игорь сидел в землянке особого отдела дивизии и вспоминал, как вместе с группой разведчиков они переходили линию фронта. Спроси его, как это происходило, он, наверное, связно бы не ответил. Прошедшее рисовалось фрагментально, словно обрывки сна. Лес, потом рывок по нейтральной полосе, грохот автоматов, мертвенный свет ракет над головой.

Начальник особого отдела, маленький худощавый майор, допросив их по всей форме, ушел на пункт связи ВЧ докладывать в Москву. Его уже не было часа полтора. Они сидели в разных углах землянки. Напротив каждого из них по командиру-особисту.

Наконец майор пришел. Он долго смотрел на Игоря, словно жалея, что его придется отпустить, и сказал:

— Вас приказано накормить и немедленно доставить на аэродром, за вами послан самолет. Просьбы какие-нибудь имеются?

— Дай пожрать и выпить, — пилот витиевато выругался, — а то мы второй день маковой росинки во рту не держали. Разучились жевать, наверное.

— Все приготовлено, — так же, словно жалея, сказал майор. — Приведите себя в порядок и ужинайте.

Игорь брился перед маленьким зеркалом, поставив лампу почти рядом с ним. Свет падал на мокрые от воды волосы, они отливали серебром.

«Словно седые», — подумал он и, положив бритву, пошел умыться еще раз.

Когда он, умытый, свежий, в начищенных сапогах и вычищенной гимнастерке, сел за стол, штурман поглядел на него и присвистнул:

— Здорово тебя скрутило, Муравьев, полголовы поседело за один день.

Он ничего не сказал Игорю. Совсем ничего. Так никогда и не узнает Муравьев, сколько папирос выкурил его начальник за эти два дня и о чем говорил он со знакомым врачом. Никогда не узнает Муравьев, что теперь в ящике стола, там, где раньше лежали только патроны, заняла место совсем неприметная скляночка. Неприметная, но ох как теперь нужная Данилову! Без нее он слово дал шага не делать. Да и как без нее обойтись? Только защемит слева, только сожмет сердце болью, вынь пробочку, полижи языком — и все прошло.

Нет, ничего не сказал начальник отделения своему оперуполномоченному. Прибыл из командировки, доложил, как положено. Только руку в своей задержал дольше обычного и сказал:

— Ты молодец, Игорь. Красиво сработано.

И Муравьев знал, что больше начальник ничего не скажет. Зачем пустые слова? Работать надо. А работы действительно многовато поднавалило. В тот же день из архива наркомата прислали дело Гоппе. Любопытное, дело. Любопытное и поучительное. Прочитав его, Данилов еще раз убедился в том, что только война позволила таким, как Генрих Карлович, он же Геннадий Кузьмич, всплыть на поверхность. Если бы не она, недолго бы находился Гоппе в бегах, приговор бы привели в исполнение.

В материалах дела обнаружил Данилов любопытную подробность. Оказывается, Владимир Ефимович Шустер, он же Володя Гомельский, скупал и перепродавал добытые бандой Гоппе драгоценности. Вот теперь все окончательно встало на свои места. Ну а дальше что? Дальше широкая черная полоса.

В показаниях Спиридоновой фигурировала некая блондинка из торговой сети. И эту версию отработали. Дружно, всей группой. Две недели ездили по всем торговым точкам. Конечно, попадались похожие, но не те.

И снова приходилось все начинать сначала. Надежда, что где-нибудь всплывут сапфировые серьги или серебряная печать, тоже были маловероятными. Так прошел июль, время к августу приблизилось.

Но недаром Данилов твердо верил в силу улик. Не могли они кануть бесследно, как в воду. Должны выплыть. Только когда — вот вопрос.

Седьмого августа Данилову позвонил Скорин из областного угрозыска:

— Иван Александрович, извините, что беспокою. — Скорин был человеком вежливым. — В райцентре убит человек, пуля выпущена из интересующего вас нагана. Спецсообщение я вам уже послал.

Вот какие события предшествовали разговору Данилова с шофером Быковым. Поэтому сегодня Иван Александрович собирался в дорогу. В общем-то, конечно, поездка предстояла не такая уж долгая. Но все дело в том заключалось, сколько дней потребуется его группе на раскрытие очередного убийства. Найдет убийцу Ерохина, значит, выйдет на тех, кто приходил к Ивановскому. А в том, что эти два преступления одних рук дело, Данилов ни секунды не сомневался.

Так он и сказал начальнику МУРа, когда вместе с ним оговаривал командировку детально. Ехали они не просто как сотрудники милиции. Генерал Платонов прислал им бумагу, в которой группа Данилова именовалась оперативно-розыскной, и строжайше указывалось всем представителям армейских подразделений оказывать ей любую необходимую помощь. Соответственное распоряжение по всей линии дало и Московское управление госбезопасности.

Итак, Данилов открыл сейф, вспомнил добрым словом старика Рогинского. Послушал незатейливую мелодию курантов и достал из нижнего отделения маузер в деревянной кобуре и четыре коробки патронов. Оружием этим (кстати, тем самым, из которого когда-то, в двадцать пятом, всадил ему пулю под сердце Широков), пользовался Данилов редко, только тогда, когда выезжал на ответственные задержания, только тогда, когда точно знал, что придется вступать в огневой контакт. Придумали же определение. Раньше во всех документах писали: «началась перестрелка», «вступили в перестрелку», а теперь вот нате — «огневой контакт». Слова-то какие казенные, серые совсем слова, как погода в ноябре. Правда, Данилов упрямо в рапортах писал по старинке, но наверху его редактировали. Да и черт с ними, с формами этими. Какая разница, как писать, лишь бы делу не мешало.

Данилов открыл чемоданчик, маленький совсем, чуть больше портфеля, и спрятал оружие на самое дно. Сегодня утром Наташа, уложив туда две смены белья, гимнастерку, мыло, бритву, помазок, в общем, все для «первого ночлега», спросила:

— Ты надолго?

— Нет, — бодро ответил Данилов, — дней на пять, ну десять от силы.

— Дело серьезное, Ваня?

— Да что ты. Надо ребятам в райцентре службу помочь наладить...

— Только ты не ври, Данилов, ты же этого не умеешь. Как тебя жулики боятся, не понимаю.

— А они не меня боятся, а наказания.

— Это они правы, ты и есть наказание, только мое.

Целуя жену на пороге, Иван Александрович сказал на прощание:

— Да ты не бойся, Ната, всех дел — туда и обратно.

— Ладно, иди уж. Позвони или телеграмму пришли, когда надумаешь возвращаться.

Выйдя из подъезда, Данилов поднял голову и увидел лицо жены в окне за занавеской. Всю дорогу до трамвайной остановки он думал о том, что все-таки мало радости доставляет ей. Считанные разы были они в театре, редко ходили в гости к друзьям, и не потому, что он не хотел, просто времени не было у сыщика Данилова днем, а были у него только ночи, да и то не все.