– На днях.

– Ишь ты, на днях, – передразнил Власик. – А что мне Василию Иосифовичу сказать? А? Молчишь. Ну так слушай. Генерал Сталин мне сказал так: «Найдут убийцу – орден». Ты анекдоты любишь?

– Смотря какие, товарищ комиссар.

– Веселые.

– Люблю.

– Так слушай. Приходит подполковник домой и говорит жене: ты, мол, возьми мой китель и еще одну дырку на погонах проколи. Жена обрадовалась. Говорит, никак тебе, Ваня, полковника присвоили, а он ей в ответ со слезами: дура, в майора разжаловали. Понял, Данилов?

– Так точно, товарищ комиссар.

– Срок – неделя. Тебе дадут телефон, позвонишь по нему в любое время, хочешь днем, хочешь ночью. Доложишь, что взял этого, как его…

– Грека, товарищ комиссар.

– Точно. Грека. Уложишься в срок – орден, не уложишься – звезду долой. У меня все.

Власик махнул рукой.

Данилов четко повернулся через левое плечо и вышел. В приемной его ожидал все тот же тощий капитан, он молча протянул ему бумажку с телефоном и сказал:

– Прошу.

И снова мимо постов, сквозь строй подозрительных глаз. Поворот – офицер. Потом брусчатка кремлевской мостовой, потом пост у ворот.

Данилов вышел на Красную площадь и расстегнул китель. Нижняя рубашка была мокрая, хоть выжимай.

Он стоял рядом с храмом Василия Блаженного и обмахивался полами кителя.

Мимо, удивленно поглядев на него, прошла серьезная женщина в очках. Оглянулась, покачала головой неодобрительно и двинулась дальше.

Данилов застегнул пуговицы, а крючки на воротнике трогать не стал. Закурил и почувствовал внезапно смертельную усталость. Она была свинцово ощутима, словно кто-то навешал на плечи мешки с песком.

«Что же это такое? Почему? Как мог, пусть даже всесильный, главный охранник так разговаривать со мной? С прислугой в хороших домах разговаривают вежливее. Двадцать шесть лет я ловлю бандитов. Пришел в МЧК в восемнадцатом, когда Власик этот не знал, как в сортир сходить. И что?»

Данилов оглянулся. Кремлевская стена славно придавила его. Он впервые почувствовал свою полную незащищенность.

«От таких, как Власик и его ребята, не спасут ни погоны, ни ордена, ни заслуги. Для них этого не существует. Для них вообще ничего не существует. Они хозяева. Они награждают и милуют. И власть им дал не Берия и Меркулов, а человек, которого все восторженно, с придыханием называют Вождем».

Данилов никогда не видел его. Слышал от друзей-чекистов, что он маленького роста, сухорук, рябоват и властен. Данилов никогда не задумывался, как он относится к Сталину. Существовала официальная форма, принятая на партсобраниях. Он много лет свято придерживался ее и только сегодня понял, что боится этого человека.

Папироса догорела до мундштука, и во рту появился кисловатый привкус жженой бумаги.

Данилов бросил окурок в урну и пошел к Историческому музею.

И вдруг на углу Никольской он увидел Володю Муштакова, начальника отдела по борьбе с мошенничеством.

– Володя, ты что здесь делаешь? – обрадовался Данилов.

– Ваня, я нашу машину увидел и решил подождать тебя.

– А где машина?

– Я ее отпустил.

– Значит, ты меня ждал?

– Ждал, Ваня. Когда-то я так же брата ждал, но не дождался.

– Но ведь он на свободе.

– Да, ему вернули генеральское звание, ордена, отправили на фронт. А меня после ранения под Ельней вернули обратно в МУР.

Данилов хорошо знал Сергея, брата Володи. Его арестовали в тридцать восьмом. Володю тогда выгнали из МУРа и перевели во вневедомственную охрану.

В сорок первом Володя Муштаков добровольно ушел на фронт. А после ранения его опять взяли в МУР, даже начальником отдела сделали.

Но тридцатые словно печать поставили невидимую, и ходил Володя в капитанах, хотя трижды уже подавали бумаги на присвоение ему очередного звания.

– Тебя, как видишь, дождался. – Муштаков достал трубку, раскурил.

– Спасибо, Володя.

– Знаешь, Ваня, тебе, судя по твоему лицу, чуть расслабиться надо. Давай по стакану.

– Где?

– Пошли.

Они прошли мимо музея, перешли на другую сторону, миновали парикмахерскую и подошли к входу в Гранд-отель.

– Пошли, – сказал Муштаков.

– У меня денег нет с собой, – растерялся Данилов.

– Я угощаю, Ваня.

По истертому ковру они поднялись на второй этаж.

У дверей ресторана сидел швейцар. Увидев Муштакова, он вскочил, сдернул с головы фуражку, обшитую галуном:

– Здравия желаю, Владимир Сергеевич.

– Привет, Петрович. – Муштаков пожал швейцару руку. – Марина работает?

– У себя, у себя.

Они прошли белый, отделанный зеркалами и золотом зал и вошли в бар.

Давно здесь не был Данилов. Перед войной они с Сергеем Серебровским любили заглянуть сюда. Закусить, выпить, музыку послушать. Да что греха таить, отрывался он от семейной жизни. Отрывался. Были всякие милые дамы. Так что памятен ему стал этот лучший московский ресторан.

За стойкой прелестная брюнетка с гладкой прической.

– Здравствуйте, милый Владимир Сергеевич. – Голос низкий, волнующий.

– Привет, Мариночка, все хорошеете.

– Да уж прямо. А я ваш рассказ в журнале «Знамя» прочитала. Очень мне понравился, я прямо обревелась.

Муштаков писал уже давно. Нечасто, но в выходящих во время войны журналах появлялись его рассказы. Он даже Данилову подарил книжку. Тоненькую, в бумажной обложке, но все равно книжку.

Данилов прочел ее за один присест и позавидовал Володе. Здорово, когда человек может передать словами то, что чувствует.

– Вам надо все бросить и писать, – продолжала Марина.

– А вот война закончится, – Муштаков достал трубку, – я из милиции уйду и стану писателем.

– И уходите, Владимир Сергеевич, уходите. А я вам пачку табака «Капитанский» оставила.

– Спасибо, золотко.

– Чем угостить-то вас?

– Налей нам по фужеру водки и занюхать что-нибудь.

– По конфетке? И кофе.

– Вот и славно.

Они сели за столик у окна. Столики здесь были милые. Двухместные, словно специально изобретенные для влюбленных.

Марина принесла водку, кофе, бутылку ситро. Поставила все это на стол и посмотрела на Муштакова преданно и нежно.

– Отдыхайте. – Она отошла.

– Поехали, Ваня. – Муштаков поднял бокал.

Данилов залпом выпил водку, отхлебнул кофе и прислушался. Он внезапно почувствовал, что будто внутри него что-то сломалось. И сразу же стало легко и просто.

– Трудно было? – спросил Муштаков.

– Никогда, Володя, я не был в таком дерьме. – Данилов достал портсигар.

– Это еще не самое страшное. Тебя только к воротам ада подвели. Мне вот пришлось заглянуть туда. Но пока Бог миловал.

– После разговора с Власиком я никак не могу понять: кто же я такой?

– Помни, Ваня, мы для них пыль.

– Круто, Володя.

– Нет, Ваня. Пыль мы, а вернее, стройматериал, которым они мостят дорогу в светлое будущее.

– А для кого оно?

– Вот это, пожалуй, они сами не знают.

Сергей писал справку по делу Стукалина. Работу эту, как и каждый оперативник, он терпеть не мог. Тем более что справка писалась для начальства, а ему нужны были интересные факты.

В комнату вошел Никитин, сел за свой стол, подмигнул Белову:

– На днях, Серега, ожидается крупная пьянка. Ты мне талоны на водку не одолжишь?

– А повод?

– Повод, брат Белов, грандиозный.

– Короче.

– Я москвичом стал.

– Это как же понимать?

Никитин достал из кармана куртки зеленоватую бумажку:

– Смотри, Серега, ордер на комнату.

– Ух ты, – обрадовался Сергей.

– Жить буду в Столешниковом. Комната шестнадцать метров, окно прямо на комиссионку выходит.

– А соседей много?

– Двое. Старушка одинокая, и врач с семьей две комнаты занимает.

– Ну это, считай, как в отдельной квартире живешь.

– Вот и хочу новоселье устроить. Харчишками я разжился, а с водкой пока слабо.