— Видите ли, Павел Николаевич, — Данилов говорил нарочито медленно, тщательно обдумывая каждое слово, — все зависит от того, как следует понимать эту формулировку.

— Все дело в том, что — вы и сами прекрасно видите, — вы вторглись в сферу нашей деятельности. Нет. Ни в коем случае я вас не виню. Мы, сотрудники госбезопасности, благодарны вам за помощь, но, естественно, возникает вопрос: как быть дальше?

— Павел Николаевич, — Данилов поднялся, — я понимаю, о чем вы хотите сказать. Мол, это не ваше дело...

— Товарищ Данилов, — перебил капитан, — ну что вы говорите...

— Вы уж извините меня, — Данилов сделал несколько шагов по кабинету, — все, что касается этой мрази, которую мы сегодня арестовали, это, конечно, не наша «клиентура». Но Широкова все-таки позвольте взять нам.

— Правильно, — поддержал Данилова начальник МУРа, — дело об убийстве художника Грасса — наше дело.

Павел Николаевич достал новую папиросу, постучал мундштуком о коробку.

— Я все понимаю, товарищи. И вы и мы — чекисты, и делаем одинаково нужное дело. Кстати, я направил вам информацию о резиденте по кличке Отец.

— Да, мы получили ее, внимательно ознакомились, проверили кое-что. У товарища Данилова есть предположение, что Широков связан с этим самым Отцом, — сказал начальник МУРа.

— Это точно? — повернулся старший майор к Данилову.

— Пока только версия, но версия прочная.

— Значит, так, — Павел Николаевич вынул из кармана авторучку. — Дело это будем вести совместно. От госбезопасности к вам подключается капитан Королев. Я думаю, что он быстро войдет в курс дела. Это первое. Второе, мы вам, естественно, поможем людьми. Создадим совместную оперативную группу. А теперь расскажите подробнее о сегодняшнем задержании.

— Докладывай, Данилов, — сказал начальник МУРа.

Иван Александрович начал с последнего допроса. Рассказал о том, что в Москву из минского разведцентра переброшен некто Носов, явка у него была в фотоателье, в котором работал Харитонов. Носов должен был связаться с группой ракетчиков, явка к ним у того же Харитонова.

— Так, — старший майор сделал какую-то пометку в записной книжке, вы нам передайте этих людей.

— Я бы просил, Павел Николаевич, забрать одного Носова.

— У вас есть соображения по второй кандидатуре?

— Есть, — Данилов закурил и начал излагать свой план.

Его вели по узкому коридору внутренней тюрьмы. Мишка шел независимо, в такт веселому мотивчику, бившемуся в памяти: «К ней подходит один симпатичный, кепка набок и зуб золотой...»

— Ты иди спокойно, — зло сказал конвоир, — спокойно иди. Небось не на свадьбу сейчас повезут, а в «Таганку».

— Скучный ты человек, начальник. «Таганка» — все ночи полные огня...» — запел Мишка. — Это ты ее бойся, ты там не был. А я...

— Сволочь ты, — просто сказал конвоир, — люди на фронте. Руки назад, иди!

Мишка шагнул в темноту. Постепенно глаза его привыкли к ночному мраку, а память услужливо дорисовывала детали двора.

«Эх, неволя, неволя!» Он вздохнул и шагнул вперед. И сразу же за спиной раздался холодный, словно металлический, голос:

— Шаг вправо, шаг влево расцениваю как попытку к бегству, стреляю без предупреждения.

— Понятно, — Мишка потянулся так, что суставы хрустнули, и поглядел на небо. Темно, ни звездочки. И вдруг он подумал, что именно сейчас в этом дворе произойдет самое важное событие в его жизни. С этой минуты она полностью переменится и побежит по неведомому ему, но прекрасному руслу.

За спиной опять лязгнул дверной засов, еще кто-то шагнул через порог и стал рядом с Мишкой, Он покосился, но смог увидеть в темноте только высокую грузную фигуру.

Откуда-то из темноты, урча мотором, подкатил «черный ворон».

— Садись! — скомандовал конвоир.

Сначала Мишка, потом тот, второй, влезли в душную металлическую коробку. Автозак тронулся.

Костров удобно устроился в темноте и спросил:

— Что, едем в «Таганку»?

— Нет, в Сочи, — ответил невидимый попутчик. — За что?

— Грабеж. А ты?

— Спекуляция.

— «Недолго музыка играла, недолго фрайер танцевал...»

— Ты веселый больно. Закурить есть?

— Нет, все вычистили, псы.

— Плохо.

— Куда хуже!

Они замолчали. Машину нестерпимо трясло, и Мишка понял, что едут они переулками, по булыжникам. В «воронке» стало совсем нечем дышать, в углу громко сопел Харитонов.

Когда же? Долго-то как...

— Слышь, друг, — спросил Мишка попутчика, — тебя как звать-то? А то...

Он не успел договорить. Машину тряхнуло, раздался скрежет железа, на Мишку навалилось что-то липкое и тяжелое. Но все это длилось какую-то долю секунды. Очнувшись, Костров понял, что лежит на полу, придавленный тушей Харитонова. В открытую дверь сочился ночной холодный воздух.

«Пора», — понял Мишка. Он стряхнул с себя попутчика. Харитонов заворочался, застонал.

«Жив, сволочь». Мишка сильно тряхнул его за плечо.

— Бежим, слышь ты, бежим.

Мишка подтянулся на руках и спрыгнул на мостовую. За ним Харитонов. На мостовой лицом вниз лежал милиционер. Машина, ударившись о столб, нелепо накренилась, въехав в яму, зачем-то выкопанную у самого тротуара. В кабине кто-то стонал. Протяжно и страшно. Мишка наклонился, вынул из кобуры лежащего наган. А Харитонов уже поворачивал в проходной двор.

Они бежали минут двадцать. Мимо каких-то флигелей, мимо помоек и маленьких пузатых домов.

Наконец перелезли через забор и оказались в каком-то парке. Там они разыскали полуразрушенную беседку и спрятались за ее щербатой стеной.

— Данилов слушает.

— Все в порядке.

— Люди целы?

— Да.

— А машина?

— День работы.

— Хорошо. Он взял оружие?

— Взял.

— Приезжай немедленно.

— Так, — сказал Мишка, — значит, «мы бежали по тундре». А дальше?

— У тебя хата есть? — спросил Харитонов.

— Что толку, у меня там, наверное, засада. Они мою хату много лет знают.

— Вор?

— Ну зачем так грубо?

— Понятно. Сидел?

— Пять сроков, два побега, этот третий. Если возьмут, то, по военному времени, вполне могут прислонить к стенке.

— Ко мне тоже нельзя. Но есть одно место. Так что пошли, — Харитонов встал.

— Я себе не враг — ночью с «пушкой» патрулю попадаться. Надо до утра ждать.

— Резонно. Значит, давай обождем. Курить только страсть хочется. Я вздремну, пожалуй.

— Спи, я погляжу.

Мишка закутался в плащ. Все-таки холодны сентябрьские ночи. Он сидел и глядел в темноту.

Совсем рядом шумел ветер в ветках деревьев, где-то в пруду звонко плескалась вода. Ночь темная, и он был в ней один, со своими мыслями, со своим страхом. Он сидел и слушал. Ему казалось, что слышит он тяжелый басовитый гул, который с запада нес ветер. И Мишка понимал, что в этой ночи идет война и гибнут люди, а он ничем не может им помочь. Сознание своей беспомощности рождало в нем тяжелую злобу. Ему хотелось вынуть наган и всадить все семь пуль в этого гада, сопящего у противоположной стены. Ишь, сволочь, с немцами спутался. Но он вспоминал слова Данилова о том, что дело, порученное ему, поможет фронту и оно сейчас самое главное и важное для многих людей.

Под утро он задремал. Проснулся от резкого толчка. Над ним стоял Харитонов и тряс его за плечо:

— Утро. Проспал, караульщик.

— Я только полчаса. Ох и курить охота!

— Скоро покуришь. Пошли.

— Куда?

— Закудыкал. Тащить верблюда.

— А, ну если так, то я могу.

Они прошли по мокрой от росы траве. На аллеях клубился туман, солнечные лучи, с трудом пробираясь сквозь него, не доходили до земли. Было свежо.

— Пойдем побыстрей, — сказал Мишка, — а то я закоченею.

Где-то зазвонил трамвай, и они пошли на его голос мимо детской площадки, сырых скамеек, выцветших на солнце беседок.