— Проходите, — хозяйка рукой указала на полуоткрытую дверь в глубине прихожей. — Я одна.

— Если вы не возражаете, то я своего товарища здесь оставлю. У меня к вам, Валентина Сергеевна, дело деликатное.

— Ах так. А я действительно подумала, что вы из милиции, товарищ майор.

Игорь никогда не был в столь высоком звании. Он именовался оперуполномоченный МУРа и как работник центрального аппарата носил две шпалы в милицейских петлицах. То есть то же самое, что и майор РККА.

Но Муравьев никогда не разубеждал людей. Ему нравилось, когда его называли воинским званием.

Они вошли в комнату, и Игорь, продолжая начатую игру, улыбаясь самой обворожительной из всех своих улыбок, спросил:

— А вы когда видели Григория Яковлевича?

— Вот что, дорогой товарищ, покажите-ка документы.

Игры не получилось. Муравьев вздохнул и достал удостоверение. Попова прочитала его внимательно, опустилась на диван, показала рукой на кресло, приглашая гостя сесть.

— Непонятно, — в ее голосе Игорь уловил нотки раздражения, — совсем непонятно, такая серьезная организация и глупые мальчишеские шутки. Как понимать прикажете?

— Действительно, нехорошо, получилось, — сознался Игорь, — но я думаю, Валентина Сергеевна, вы меня поймете. Нам очень нужно знать, где сейчас Шантрель.

Говоря так откровенно, Игорь очень рисковал. Он просто не должен был так себя вести. Если Попова связана с Шантрелем, то все. Она немедленно бы поняла, что в угрозыске ничего не знают, и попыталась бы еще больше запутать следы. Но почему-то Игорь поверил ей. Поверил этой комнате, обставленной просто, но со вкусом, поверил веселым натюрмортам, а главное — поверил большой фотографии лейтенанта на стене. Он смотрел с нее, серьезно сдвинув густые брови, словно взглядом этим полностью отрицал, что в его доме может произойти что-то нечестное и гадкое.

— Я видела Шантреля неделю назад, ну дней пять. Я точно не помню. — Хозяйка удобнее устроилась на диване. — Он у меня вызвал странное чувство...

— Какое?

— Брезгливости и жалости одновременно. Он какой-то неестественный, ну как персонаж «Синей птицы»...

«Странные ассоциации», — мысленно усмехнулся Игорь.

— Деланный он был, как кукла тряпичная. Мне говорили, что у него горе, семья пропала без вести, а я этому не верила. У него глаза масленые, всегда противные очень. Я к нему подошла и спрашиваю, вы, мол, на Минском комбинате не знали мою подругу художницу Шкляревскую Стасю? Он говорит: конечно, знал. Я начала с ним о Минске говорить, я там работала, а он ни одной улицы не знает. Потом все за виски хватался. Мол, извините, контузия, помню плохо.

— Это очень интересно, то, что вы о Минске рассказываете. — Игорь весь подался вперед. — Ну а еще что-нибудь?

— А он действительно оказался сволочью?

— Вроде бы. Кончим следствие, точно скажу.

— Буду ждать. Вы скажите, в чем его подозревают, или это нельзя говорить?

— Вам, я думаю, можно. В грязных махинациях с ценностями и продовольствием.

— Очень похоже. Очень. Он мне несколько раз продукты предлагал. Говорил, что ему их родственники привозят. А один раз в компанию взял. В апреле. Пойдемте, говорит, Пасху праздновать.

— А куда звал, адрес, может быть, помните?

— Говорил, что к друзьям, где-то в районе Кировского метро.

— Да, не слишком точный адрес.

— Знала бы, спросила.

— Я понимаю.

— А вы, кстати, товарища вашего позовите, чего ему в коридоре-то. Я чай сейчас поставлю.

— В другой раз, Валентина Сергеевна. Как-нибудь потом обязательно. — Игорь встал, надел фуражку. — Ну, извините нас за беспокойство. Служба.

— Я понимаю. Жаль, что бестолковая я.

— Нет, вы нам с Минском помогли.

— Тогда очень рада.

На улице Белов спросил Игоря:

— Ну как?

— Глухо. Правда, кое-что есть интересное. Понимаешь, Шантрель приехал из Минска, жил там, работал, ценности из Ювелирторга привез, а города не знает. Как ты думаешь, что сон сей означает? Вот и я не знаю.

Они шли по Тверскому бульвару, шли и удивлялись, что он такой же точно, как и до войны. Так же на лавочках сидели старички с газетами, дети играли в траве, вязали что-то старушки.

— Я из университета домой по этому бульвару каждый день ходил, — внезапно прервал молчание Белов, — так здесь все так же было. Будто войны и в помине нет.

— Война-то есть, к сожалению. — Игорь посмотрел по сторонам. — Вон она, война, видишь?

Между деревьями, словно глубокий шрам, изгибалась траншея-щель, сверху прикрытая дерном. Чуть подальше — вторая. Да, война добралась и сюда, до этой тишины, запаха липы, ярких майских листьев. И облик ее был особенно отвратительным на фоне зелени и покоя.

Когда-то давно он читал о том, что человеческая жизнь похожа на полосатый матрац. Узкие полосы — удача, широкие — неприятности. Прочтя эти строки — а был тогда Данилов совсем молодым шестнадцатилетним реалистом, — он наглядно представил мир, расчерченный по этому принципу. Потом, естественно, забыл о прочитанном но, работая в уголовном розыске, все чаще и чаще приходил к выводу, что не так уж не прав оказался тот самый литератор, написавший в журнале «Нива» за 1912 год уголовный роман «Золотая паутина».

И опять сбылись его предсказания. Начав дело Ивановского, они ступили на узкую полоску удачи. Совсем узкую, а за ней начиналось широкое черное пространство. Если первые два дня принесли его группе относительный успех, то вот уже почти месяц прошел, а они не сдвинулись ни на шаг.

Вспоминая всю цепь удачных совпадений, Иван Александрович еще раз приходил к выводу: чем сложнее дело, тем легче идет оно поначалу. Седьмого мая, что уж тут греха таить, он втайне надеялся раскрыть убийство не позже чем через неделю. И предпосылки все для этого были. Во-первых, показания Нестеровой о шофере-наводчике: только было собрались искать его, а он сам в милицию пришел. Потом уж Данилов проверил его показания, все совпало. Червяков оказался человеком честным, трусливым немного, но честным. Во-вторых, показания самого Червякова. С их помощью его ребята сразу вышли на Шантреля. И здесь, казалось, все идет как нельзя лучше: имитация кражи на комбинате, квартирная хозяйка — бывшая спекулянтка золотом. В-третьих, арестованные Муштаковым спекулянты опознали в одном из убитых человека, который приходил вместе с Володей Гомельским к ним с «обыском». Столько удачных совпадений — и сразу пустота. Дальше начиналась та самая широкая полоса неудач: за месяц дело не продвинулось ни на сантиметр.

— Что-то вы долго топчетесь на месте, орденоносная бригада, — сказал на очередном совещании начальник. — Мне это дело вот где, — он похлопал себя ладонью по шее, — вы, между прочим, по городу бегаете, воздухом дышите, а я перед начальством отдуваюсь. Молчишь?

А что Данилов мог ответить? Ничего. Совсем ничего.

После совещания начальник попросил его остаться, сел на диван, расстегнул крючки на воротнике гимнастерки.

— Ну, давай, Иван Александрович, вместе помозгуем над этим ребусом. Что же у нас есть?

— Немного.

— Это как смотреть. Есть Шантрель, есть приметы всех четырех, ну, двух можем списать. Какие размеры обмундирования похищены?

— Пятьдесят четвертый, третий, два пятьдесят вторых, четвертый и сорок восьмой, третий рост.

— А во что убитые одеты были?

— Пятьдесят четвертый, третий, пятьдесят второй, четвертый.

— Значит, остались двое: один ростом около 176, а второй — 161 — 165. Так?

— Так.

— Теперь, что дал ГУМ?

— Отпечатки принадлежат убитому, некоему Музыке Станиславу Казимировичу, проходившему по делу о вооруженном нападении на инкассатора в Брестской области.

— Новое наследие проклятого прошлого.

— Вроде того. Он к нам в картотеку попал после воссоединения западных областей. До этого, как указано в справке, промышлял контрабандой.