Профессор скидывает свою умопомрачительную дубленку и, перехватив мой взгляд, небрежно поясняет:
— Подарок. Из Болгарии. Вице-президент прислал. Последняя мода. Видишь, какая выпушка?
Он торопливо снимает пиджак, ослабляет узел громадного, фантастически пестрого галстука и расстегивает под ним пуговичку воротничка на полной розовой шее. После этого он с облегчением разваливается в кресле напротив меня и осторожно проводит рукой по седым, словно приклеенным волосам.
— А я, понимаешь, тут всего на три дня. Оппонирую на защите. Диссертация блестящая, без дураков. Так что не стыдно. А диссертантка еще лучше. Хочешь познакомлю?
Он заливается смехом и машет короткими ручками, словно прося меня не отвечать на эти глупости.
Внезапно лицо его становится серьезным, в серых глазах, увеличенных стеклами очков, появляется уже знакомое мне любопытство, и он, подавшись ко мне, спрашивает, при этом почему-то понижая голос:
— Слушай, ну, а как все-таки с тем делом, с женщиной той? — И, успокаивающе протянув ко мне руку, добавляет многозначительно: — Можешь со мной в открытую. Я ваши дела знаю.
Чудак, он, конечно, рассчитывает услышать сейчас про жуткую драму, невероятные похождения и мои личные подвиги. Большинство людей думает, что из этого и состоит наша работа, полная секретов и опасностей. Секреты, конечно, у нас есть, хотя о главном в нашей работе уже немало рассказано и даже показано; некоторые мои товарищи даже считают, что рассказано и показано слишком много.
Впрочем, секретность некоторых приемов нашей работы понятие довольно относительное. Вот, к примеру, такой прием, как скрытное наблюдение за преступником, за его встречами, знакомствами, поступками. С одной стороны, каждому понятно, что дело это секретное и посторонним знать о нем не следует. Но, с другой стороны, в принципе, так сказать, этот прием элементарен, очевиден и используется, наверное, со времен Древнего Рима, а то и египетских фараонов. Я уж не говорю о всех мальчишках во всех дворах, которые, играя «в разбойников» или «в войну», твердо знают, что за «врагами» сперва надо следить, а потом уже их хватать. Так что, если мы будем внушать своим сотрудникам, что этот прием в принципе секретен и никому не известен, принесет ли это пользу, повысит ли наше профессиональное мастерство в трудной борьбе, которую мы ведем? Я уверен, что это может принести только вред. Ибо в принципе тут нет секрета, но это секрет, и очень важный, в каждом конкретном случае, когда ведется такое наблюдение, и ты должен проявить всю свою находчивость, ловкость, опытность, все свое искусство, чтобы остаться незамеченным, ибо преступник часто тоже далеко не дурак и принимает меры, чтобы тебя выявить. Нечистая совесть не дает ему покоя, и порой ему мерещится даже больше опасностей, чем стережет его на самом деле.
И все же секреты, конечно, у нас есть. И запреты тоже. В частности, мы не склонны рассказывать о делах, над которыми сейчас работаем. И потому я вынужден ответить весьма уклончиво на вопрос почтенного профессора:
— Видимо, несчастный случай, но работа еще не закончена, кое-что пока неясно. — И тут же перевожу разговор на другое: — А как ваше строительство продвигается?
Петр Львович в это время занят раскуриванием своей громадной трубки. Он туда натолкал табак из сигареты и теперь жжет одну спичку за другой, отчаянно сопя и чмокая губами. Но мой вопрос заставляет его бросить это занятие. Он торопливо придвигается ко мне вместе с креслом, кладет ладонь мне на колено и доверительным тоном произносит:
— Слушай. Я, ей-богу, спать с этим проклятым гаражом перестал. Хотел все вашему замминистру позвонить. Мы с ним как-то вместе в самолете летели. Прелестный мужик! Но раз уж я тебя встретил, то дай совет.
Он выпрямляется, словно собираясь с силами, напоследок сует в трубку еще одну горящую спичку, с усилием, краснея, засасывает туда воздух, в трубке что-то шипит, потрескивает, и Петр Львович наконец с удовлетворением затягивается. Эта победа настраивает его на деловой лад, и, удобно откинувшись на спинку кресла, он приступает к рассказу:
— Так вот. Прежде всего учти. Мы строим вторую очередь гаража. Первая, машин на тридцать, уже готова. Ну, сторожа там, слесарь, электрик, дворник, словом, штат. А на второй очереди — строители, водители, механизаторы и еще бог знает кто. И тут, и там происходят всякие ЧП и возникают непредвиденные, экстренные расходы. В жизни я себе такого не представлял.
Я незаметно для самого себя втягиваюсь в эту нелегкую проблему и постепенно начинаю ощущать весь драматизм сложившейся ситуации.
— Ну, и что же вы решили? — спрашиваю я.
— А что тут решить? Проанализировали все расходы. Выясняется, что никак без свободных денег не обойтись. Банк ведь только безналичные платежи разрешает, да и то не все, а строго по смете. Словом, идиотское положение, я тебе скажу. И как хозяйственники наши выкручиваются, как они еще спят по ночам, ума не приложу. Я и то спать перестал.
— Как-то все-таки выкручиваются, — с сомнением говорю я. — Вы бы посоветовались.
— Советовался. Это, я тебе скажу, надо другую голову иметь, чтобы выкручиваться, знания, связи, время. А мы в гаражных да жилищных кооперативах, между прочим, трудимся на общественных началах. Мы не хозяйственники. И на службу к себе опытных хозяйственников пригласить не можем. Так что как хочешь.
— Ну, и как же вы устроились? — сочувственно интересуюсь я. — И как другие устраиваются?
— А вот кто как сможет, поверишь? — с неиссякаемым оптимизмом восклицает Петр Львович и даже подпрыгивает в кресле от возбуждения. — У каждого свои секреты. Мы, например, нашли золотого человека. Дикие связи. Есть машина, мечтает о гараже, живет рядом. Ну, мы его без всякой очереди, конечно, приняли.
— Что же он вам обещал? — спрашиваю я, до крайности уже заинтригованный этой историей.
— Все! — азартно восклицает Петр Львович. — Все, что надо. Представляешь? И в качестве задатка он нам трубы пробил. По всей Москве искали. Полгода! А он пробил. И кран на стройку достал. Тот самый, ты его видел.
Но тут, спохватившись, он снова начинает разводить пары в своей трубке, краснея от натуги и изо всех сил чмокая губами. Добившись наконец своего, он с наслаждением затягивается и неожиданно спрашивает:
— Слушай, а может, послать мне все это к черту, а? На кой хрен мне все эти неприятности? Все-таки профессор, доктор наук, имя у меня, положение, что ни говори. Как думаешь?
— А что вам ваш консультант советует?
— Какой консультант? Ах, Станислав Христофорович? Да он…
— Кто-кто? — в изумлении переспрашиваю я. — Как вы сказали? Станислав Христофорович?
— Ну да…
— А, простите, фамилия его как?
— Фамилия? Меншутин. Вы его знаете? Между прочим, очень уважаемый человек. Крупный руководитель.
Петр Львович до крайности удивлен и заинтригован моей реакцией на это открытие. А я уже досадую на себя за то, что не смог сдержаться. Но возникновение Станислава Христофоровича было столь неожиданным и эффектным, что я на минуту забылся. Боже мой, как узок мир!
Расстаемся мы поздно, к тому же после солидной дозы коньяка, которую все-таки влил в меля уважаемый профессор, хотя я ничем не смог успокоить его встревоженную душу.
Сегодня суббота, и я позволяю себе подольше поспать. Потом не спеша завтракаю в полупустом кафе и звоню товарищу Зеликовскому, заведующему ателье, где работает Павел, уславливаюсь о встрече. В голосе заведующего чувствуется некоторая нервозность. Да и кто любит, когда его тревожит милиция, к тому же еще по неизвестному поводу.
Затем я не без труда натягиваю на себя пальто, нахлобучиваю невообразимо лохматую, прямо-таки разбойничью ушанку, которую мне тоже невесть где раздобыли ребята, и в таком непривычном виде выхожу на улицу.
Холодно, пасмурно, метет поземка. Людей и машин вокруг значительно меньше, чем вчера.
Где находится нужное мне ателье, я представляю весьма приблизительно и вынужден обращаться с расспросами к прохожим. Затем приходится воспользоваться услугами автобуса, а потом и трамвая. Впрочем, я, кажется, следую не самым кратким путем. Так всегда бывает в чужом городе, как ни расспрашивай дорогу. И мороз, по-моему, усилился.
