Когда проехали километров сорок, Полесов, до сих пор не сказавший ни одного слова, толкнул Быкова в спину:

— Видишь съезд, проселочек?

— Вижу.

— Сворачивай.

— Это еще зачем? — повернулся Данилов.

— Мы же не железные, Иван Александрович, — так же спокойно ответил Степан.

— Ладно, только недолго.

Машина свернула с дороги и, проехав метров сорок, остановилась. Все вышли.

— Иван Александрович! — позвал откуда-то Белов. — Идите сюда, я криничку нашел.

Данилов пошел на голос и через несколько шагов увидел, что прямо из земли начинается маленький ручеек, вода его, наполняя деревянную бочку, переливалась из нее в маленький прудик.

— Вода чистая, — поднял мокрое лицо Сергей, — и холодная: зубы ломит.

Иван Александрович подошел к криничке, снял гимнастерку и с удовольствием опустил руки в ледяную воду. Набрал пригоршню и с наслаждением кинул в ладони разгоряченное лицо. У родника был странный вкус. Вместе с водой в Данилова входила свежесть, и запах травы входил в него, и цветов, и даже неба, которое отражалось в прозрачной воде. И он лег на траву и, прищурив глаза, начал смотреть в это небо и увидел белые, словно ватные, облака. Они то приближались к земле, то вновь поднимались в бесконечную голубизну. Такие облака он видел только в детстве, приезжая на каникулы из города в лесничество к отцу. И мать он вспомнил. Она шла в белоснежном, словно сшитом из облаков, платье, шла по полю и медленно крутила над головой пестрый зонтик.

Все это вспомнил он, лежа на траве в нескольких десятках метров от фронтовой дороги. Вспомнил и пожалел, что так рано кончилось детство. И грустно ему стало, и ощущение это, внезапное и острое, затуманило глаза и сладкой тоской сжало сердце.

— Какое сегодня число? — спросил он Белова.

— Восьмое августа.

«Так, — подумал Данилов, — все правильно. Сегодня мне сорок два исполнилось».

Он сел и начал натягивать гимнастерку. «Сорок два, из них двадцать четыре года в органах. Такие-то дела, брат».

Он еще раз поглядел на небо, но теперь оно стало самым обыкновенным. Иван Александрович поправил ремень и зашагал к машине. Он, раздвигая руками кусты, вышел к дороге и с недоумением остановился. На земле, рядом с машиной, была постелена клеенка. Обыкновенная клеенка в цветочек, которой обычно покрывают столы на кухне. На ней на листах бумаги лежала крупно нарезанная копченая колбаса, стояли открытые банки консервов, лежала почищенная селедка, посыпанная лучком. В котелке виднелась картошка.

— Это что же такое? — удивился Данилов. — По какому случаю банкет?

Ребята молчали, только Быков, как всегда мрачно, сказал:

— Случай имеет место быть, товарищ начальник, замечательный, прямо скажем, случай.

Он залез в машину и вынул две бутылки коньяку. Данилов молчал, он все понял. Ребята специально съехали с шоссе, и Сережа Белов нарочно позвал его. И ему стало легко и хорошо. Он хотел сказать что-нибудь строгое, чтобы скрыть смущение, но так ничего и не сказал, просто махнул рукой и опустился на землю.

Все расселись, разлили коньяк.

— Иван Александрович, — Игорь поднял кружку, — дорогой наш Иван Александрович, мы хотим за вас выпить.

— Счастья вам, — прогудел Быков.

— Долгих лет, — добавил Степан.

Только один Сережа молчал, глядя на начальника влюбленными глазами.

Коньяк огнем прошел по жилам, и сразу стало радостно на душе. Данилов обвел своих ребят чуть увлажненными глазами.

— Вы закусывайте, — улыбнулся он. — На масло жмите, а то скажут потом, что я в командировке пьянку организовал.

— Эх вы, — почти крикнул Белов, — а подарок-то.

— Точно, — хлопнул себя по лбу Муравьев. — Забыли.

Он достал чемодан и вынул из него кожаную светлую кобуру.

— Вот, Иван Александрович, это от нас.

Данилов взял протянутую кобуру, расстегнул ее, вынул вороненый «вальтер».

— Заряжен, — предупредил Белов, — бьет исключительно. Сам пристреливал.

На рукоятке пистолета была прикреплена серебряная пластинка с надписью: «И. А. Данилову от товарищей по МУРу 8.08.1942 г.». Данилов расстегнул ремень, снял старую, видавшую виды кобуру, в которой лежал наган. Ему жалко было расставаться с привычным оружием. Как-никак, а этот наган служил ему почти десять лет. Но он все же надел новый пистолет, понимая, что этим он доставляет удовольствие своим ребятам.

— Ну, Быков, наливай еще по одной, — Иван Александрович протянул кружку. — Разгонную. Вот что, мои дорогие, — Данилов поболтал коньяк, внимательно рассматривая коричневатую жидкость, — спасибо вам за внимание, за подарок, я догадываюсь, откуда он взялся, и это для меня вдвойне дорого.

Он помолчал, оглядел всех:

— Мало у нас праздников, вернее, совсем нет их. Но ничего, мы потерпим. Я не знаю, когда придет он на улицу нашу. Знаю только, что праздник этот в дороге и имя ему — Победа. Доживем ли мы до него? Постараемся, конечно. А теперь давайте о Ване Шарапове вспомним, о дорогом нашем товарище...

Данилов задумался, потом выпил содержимое кружки:

— Вот так. Те, кто доживет, за погибших выпьют на празднике нашем. А теперь все. Пора в дорогу. А вторую бутылку спрячьте. Найдем кого надо — отметим.

И снова машина бежала по военному Подмосковью. И снова пассажиры разглядывали следы войны. Опять их останавливали патрули и проверяли документы. Больше часа проторчали они у моста, где молоденький младший лейтенант, начальник переправы, пытался навести порядок. Он кричал тонким, срывающимся голосом, поминутно поправляя очки, хватался за кобуру. Но его никто не слушал. Шоферы всегда слыли народом наглым. А вблизи фронта с ними вообще сладу не было. Они каким-то шестым чувством уловили слабость лейтенанта и теперь делали что хотели. Над мостом стоял гул автомобильных гудков, грохот колес, грубая брань. Данилов неодобрительно поглядывал из окна машины на происходящее.

«Что они делают, — думал он, — словно нарочно сбивают пробку, а если налетят самолеты? Странно другое: в кабинах некоторых машин сидят командиры, и никто из них не вмешивается». Иван Александрович вышел из машины. За его спиной хлопнула дверца, оперативники следовали за ним. Они медленно шли вдоль колонны машин, и шоферы с удивлением глядели на четырех командиров милиции. Протиснувшись между радиаторами и бортами полуторок и ЗИСов, Данилов наконец добрался до середины моста. Он сразу же понял, в чем дело. Полуторка, доверху груженная какими-то ящиками, столкнулась с прицепом другой машины. Данилов еще раз мысленно выругал начальника переправы, позволившего одновременное двустороннее движение на мосту.

А младший лейтенант суетился возле человека с петлицами техника-интенданта и здоровенного шофера в мятой, промасленной гимнастерке. В воздухе висел мат, по разгоряченным лицам спорящих Иван Александрович понял, что дело может дойти до кулаков.

— А ну прекратите, — почти не повышая голоса, скомандовал он, — техник-интендант, ко мне!

— Ты кто такой? — повернулся к нему шофер. — Ты там пойди... — Он осекся, увидев ромб в петлицах и орден над карманом гимнастерки.

— Что вы сказали? — чуть растягивая слова, переспросил Данилов. — А ну повторите!

Рядом с шофером выросла фигура Полесова, он крепко взял его за руку, повернул к себе.

— Отберите у него документы. Я долго вас ждать должен, техник-интендант?

— Я, товарищ...

Видимо, тот никак не мог разобраться в знаках различия Данилова и на всякий случай начал именовать его по-армейски:

— Я здесь, товарищ комбриг!

— У вас есть люди?

— Так точно.

— Немедленно пусть расцепят машины. Муравьев, бегом на тот конец моста, остановить движение.

Через пятнадцать минут сбившиеся в кучу машины пришли в движение. Включив задние передачи, они медленно съезжали с моста. Грузовик техника-интенданта вытащил на противоположный берег разбитый прицеп. Откуда-то взялись бойцы-регулировщики, занявшие свои посты по обе стороны моста. Быков, пользуясь преимущественным правом, подогнал свою «эмку» прямо к Данилову. Все заняло не больше получаса.