— Разве Карне не показал тебе, как надо пользоваться вилкой?! — наигранно удивился я, хотя рыцарь имел смутное представление, как с ней обращаться. — Наверное, не хотел обидеть.

— Да, он очень благородный человек, — туманно произнес Жак Висан.

Вроде бы не стебался. По крайней мере, внимательно следил, как я орудую вилкой. Уверен, что с завтрашнего дня все семейство купца будет обучаться этому искусству, посчитав его обязательным для богатого человека.

Поскольку день был постный, нам подали печеные провансальские смоквы с лавровым листом; жареного лосося с латуком, привезенным, по словам хозяина, из самого Авиньона; черепаху, которая, как и бобер, не считается животным, потому что живет в воде, с тушеной капустой; соленого угря с вареным горохом; жареных карпов и щук с перечным соусом; морскую свинью в кляре с бобами; вареных мидий, приправленных уксусом; местный вариант супа, который представлял собой жидкое пюре из протертых вареных устриц, сухарей, лука, оливкового масла, имбиря, корицы, гвоздики, шафрана, перца и кислого вина; пироги с начинкой из разных рыб. На десерт подали вафли, сахарные лепешки, апельсиновые цукаты и гипокрас — вино, смешанное с корицей, белым имбирем, кардамоном, мускатным орехом, анисом и медом. Обед продолжался часа три, если не больше, с продолжительными паузами между переменами, во время которых в бокалы наливали сладкое белое вино («Самое лучшее, из Сен-Пурсена!»). Давненько я так не обжирался! К концу пиршества понял, почему Карне де Бретон растерял воинственность. После такой трапезы предпочтешь сдаться в плен, лишь бы не мешали переваривать натрамбованное в желудок.

В придачу к концу обеда я узнал цены на продукты, которые продавались на рынке Шательро, потому что к каждому блюду следовал чисто купеческий комментарий Жака Висана:

— Лосось по три су за штуку! Угорь по два су! Устрицы по три су за дюжину! Вафли по два су за дюжину! Сахарные лепешки по восемь денье! Фунт имбиря — одиннадцать су! Полфунта корицы — пять су! Унция шафрана — три су! Гипокрас по десять су за кварту!…

Чтобы не остаться в долгу, рассказал, как захватил галеру с пятьюдесятью тоннами специй, которые продал за четверть цены, а деньги якобы прогулял в Константинополе за пару недель.

— За четверть цены?! — ахнул пораженный купец. — Такой груз можно было продать за… — он долго считал, после чего произнес еще эмоциональнее: — Всего за две недели?!

— Даже меньше, — признался я. — Молодой был, умел деньги тратить.

После этого купец стал смотреть на Карне де Бретона с большим расположением. Лучше иметь старого, простого и рассудительного зятя, чем молодого и манерного транжиру. Значит, рыцарь не зря пригласил меня на обед.

— Он хочет выдать дочку за благородного человека, обещает десять тысяч приданого и дом, что строится по соседству, — рассказал Карне де Бретон, когда мы на следующий день поехали на охоту. — Я сперва показался ему слишком старым для дочери-«красавицы», но ты здорово убедил его в обратном.

— Надо было предупредить. Я бы сделал это еще лучше, — сказал я.

— Разве тебе не нужна жена с таким приданным?! — удивился Карне де Бретон.

— Я не признаю браки по расчету, — успокоил его. — Сердце считать не умеет, а что не по любви, то заканчиваются вырождением.

— Не скажи! — возразил Карне де Бретон. — Первый раз я женился тоже по расчету. Шестнадцать лет прожили душа в душу. Потом ее и детей чума прибрала.

Это и есть вырождение, поскольку у детей был слабый иммунитет, но говорить ему не стал.

— Мой замок и деревни англичане сожгли, крестьяне разбежались. Пришлось опять на войну идти, — продолжил он. — Теперь есть возможность пожить в свое удовольствие. Не хотелось бы ее упустить.

— Если будет нужна еще какая-нибудь помощь такого рода, обращайся, не стесняйся! — произнес я шутливо.

— Нужна другая помощь, — сказал Карне де Бретон. — Бриганты, которые сидели в замке Белльперш, осели на противоположном берегу реки. Сначала своих грабили, теперь к нам начали наведываться. Не помешало бы урезонить их, но у меня людей было мало, не мог оставить город без охраны. Выше по течению есть брод. Можно переправиться двумя отрядами и ударить внезапно, как ты умеешь.

— Одним отрядом легче ударить внезапно, — произнес я.

— Можешь сам, — согласился он. — Мне главное, чтобы на нас не нападали. С командиром англичан, что мост охраняет, мы договорились не беспокоить друг друга. Ему тоже лишние хлопоты не нужны. А с бригантами только мечом можно договориться.

— Не знаешь, где они держат герцогиню Изабеллу? — спросил я.

— По слухам, в каком-то замке на берегу моря, — ответил Карне де Бретон. — Нам в плен попадались только рядовые бриганты, а они толком не знают. Но все ждут выкуп за герцогиню.

— Надо будет у командиров расспросить, — сделал я вывод.

— Расспроси, — молвил он. — Окажу любую посильную помощь.

В тот день мы загнали шесть оленей. Поскольку холодильник еще не изобрели, большую часть мяса раздали своим бойцам. Это было хорошим подспорьем для них. В отличие от рыцарей и даже оруженосцев, которых угощали богатые хозяева, рядовым, размещенным на постой у бедняков, приходилось платить за питание.

На следующий день, незадолго до полудня, в город Шательро пришел проповедник. Это был монах по имени Симон, не толстый и не худой, не высокий и не низкий, не старый и не молодой. И лицо незапоминающееся, зацепиться не за что. В двадцать первом веке люди с такой внешностью считались лучшими кандидатами в шпионы. Одет в старую, порыжевшую от стирок, когда-то черную рясу из грубого холста. За плечом большая торба из разряда «Мечта оккупанта», почему-то пустая. Обычно монах, проходя через деревни, набивают торбы продуктами, выпрошенными у крестьян. Оратором он был от бога. Голос имел, как я называю, «двуоктавный», высокий и низкий одновременно, причем располагались они не рядом, а через одну октаву, из-за чего переход с одной на другую впечатлял. Начинал речь монах на низкой октаве, потом загорался, перескакивал на высокую, а в нужный момент, эмоционально напряженный, резко падал на низкую, из-за чего со слушателями случалось что-то типа катарсиса. Бабы дружно начинали реветь, мужики — смущенно тереть глаза. Он собрал на рыночной площади почти всех жителей города, от мала до велика, и начал бичевать пороки. В первую очередь досталось модницам. И то верно! Конкуренток надо лишать главного оружия. Больше всего монаху не нравились высокие колпаки. Несколько женщин, имевшие такие и одевшие их в этот день, были изгнаны с площади.

За нами побежала ребятня с криками:

— Сними колпак! Сними колпак!

Досталось и обладательницам низких декольте. Поскольку в данном случае снимать — делать еще хуже, им посоветовали прикрыться. В заключение проповедник предал анафеме жадность и сребролюбие и предложил скинуться на содержание его монастыря, расположенного где-то на юге Гаскони. Растроганные горожане поделились любимым серебром. Сделали взнос и мои арбалетчики.

Я подозвал Жака Оруженосца, расспросил о собаках, за которыми он присматривал, а затем приказал:

— Последи за монахом. Издалека, чтобы он не заметил. Куда пойдет, с кем будет разговаривать. Вечером доложишь мне.

Я уверен, что к благому надо призывать делами, а словами агитируют те, кто сам так не собирается поступать. Для них благие намерения — дорога в рай при жизни.

После проповеди монах пошел в гости к священнику, где, наверное, отобедал и поспал пару часов. После сиесты он прогулялся по городу. Больше всего проповедника интересовала та часть города, что прилегала к реке. Там сразу после нашего захвата города заделали все дыры в стенах, но лентяи напряглись и пробили новые лазы.

Поутру монах выехал из города на муле. Направился он на восток, вглубь «французской» территории, но, когда мы его догнали, скакал уже на юг. Наверное, на следующем перекрестке собирался повернуть на запад. Завидев наш небольшой отряд, сопровождаемый сворой гончих, монах отошел на обочину и любезно заулыбался, кивая головой, как китайский болванчик. Вообще-то встреча с монахом считается плохой приметой. Правда, их столько развелось, что куда ни пойди, обязательно встретишь хотя бы одного. Так что любой неприятности было объяснение. Чтобы избежать их, надо было сделать что-нибудь плохое монаху, как минимум, плюнуть ему вслед. Я решил плюнуть почти по максимуму.