Я руководил атакой левой стены. Латники приставили четыре лестницы и начали подниматься по ним. Мои арбалетчики прикрывали их, отгоняя от края стены защитников замка. Вражеские арбалетчики тоже не дремали, стреляли из башни через бойницу в виде креста. Вертикальная щель предназначалась для стрельбы из лука, а горизонтальная — для двух арбалетчиков, по одному на «перекладину» креста. За короткое время положили шестерых наших латников, которые поднимались по ближним к башне лестницам. С расстояния в десяток метров болт прошибал даже самую надежную бригандину. Из щели вылетал болт — и пронзенный латник валился на склон под стеной, а потом скатывался в ров, засыпанный в этом месте. Самих стрелков не было видно. Я заметил интервал, с каким они стреляли, и с упреждением по времени пустил в горизонтальную бойницу две стрелы. В итоге в следующий раз выстрелил всего один арбалетчик, да и тот промазал. В этот момент наши латники уже перебрались на сторожевой ход стены и начали зачищать башню и теснить защитников к донжону. Примерно через час мы с Бертраном дю Гекленом въехали в замок. По приказу бретонца гарнизон и слуги-мужчины были перебиты, даже оруженосца не пощадили. Женщин отдали на потеху солдатам. К двум молодым в очереди стояло по полсотни человек, если не больше.

Донжон немного отличался от тех, к которым я привык. Это уже было не просто оборонительное сооружение, но и жилье с удобствами. Он был больше. Как на втором, так и на третьем этаже появились изолированные комнаты с каменными стенами, облицованными деревянными панелями и сверху кое-где оббитыми яркой цветной материей. Раньше личное пространство выгораживали коврами или кусками плотной ткани. Больше стало мебели, и почти каждый предмет украшала красивая резьбы, что раньше встречалось только у богатых и знатных сеньоров. Впрочем, пол до сих пор устилали соломой или камышом.

По приказу Бертрана дю Геклена из замка выскребли все мало-мальски ценное, остальное подожгли, а что не сгорело, разрушили ломами и кирками крестьяне. После нашего ухода на холме осталась груда камней, покрытых копотью. Крестьяне растаскивали их на собственные нужды. Вряд ли у владельца найдутся деньги, чтобы восстановить замок. Нет замка — нет власти, нет власти — нет денег. Что-то он, конечно, поимеет со своих крестьян, но меньше, чем раньше, потому что вынужден будет жить в защищенном месте, в городе, вдалеке от них.

Моя эффективная стрельба из лука поразила не только латников, но и самого Бертрана дю Геклена, который берег своих бойцы, хотя время от времени цинично заявлял, что чем больше погибших, тем больше добычи достанется живым.

— Не похож ты на рыцаря, — сделал он вывод.

— На тех, что сейчас, — не похож, согласен, — сказал я. — Зато похож на тех, какими были рыцари лет двести-триста назад.

— Да, славные тогда были времена! — мечтательно произнес Бертран дю Геклен.

Я заметил, что во все эпохи люди считают, что раньше жизнь была лучше. Если бы знали, какой она была на самом деле, мечтали бы о будущем. Впрочем, вполне возможно, что информация о будущем заставила бы радоваться настоящему.

Показательная расправа подействовала на остальных защитников городов и замков. Нам сдавались без боя. Больше времени у нас уходило на ожидание новых гарнизонов от графини Пентьеврской. Бертран дю Геклен порой оставлял своих бойцов, чтобы не задерживаться надолго. За месяц с небольшим, который принц Эдуард потратил на осаду лиможского Сите, мы захватили почти два десятка городков и замков. Как по численности населения, так и по значимости захваченного, наши победы были внушительнее.

Впрочем, для Черного Принца важнее было наказать предателей. Умирающий старается утащить с собой в могилу как можно больше людей. Саперы сделали подкоп, обрушили часть крепостной стены. В пролом хлынули солдаты. По приказу английского принца они перебили всех жителей Сите, в том числе женщин и детей, всего около трех тысяч человек. Говорят, улицы были завалены трупами. Пощадили только епископа, который подбил горожан перейти на сторону французов, потому что за него похлопотал Папа Римский, и трех рыцарей, оставленных защищать Сите. Рыцари ведь не предавали принца Уэльского и Аквитанского. Город был разграблен, сожжен и разрушен. Такое впечатление, что принц Эдуард последовал примеру Бертрана дю Геклена. После этого Черный Принц не стал гоняться за нашим отрядом, как мы опасались, а пошел в город Коньяк, где находилась принцесса Джоанна по прозвищу Прекрасная Дева Кента и сыновья Эдуард и Ричард. Там принц распустил армию.

Мы же продолжили отхватывать у него территорию. Нашей добычей стал город Брантом. Как ни странно, сдачу города ускорила расправа, учиненная англичанами в Лиможе. Погибших лиможцев объявили истинными мучениками. Люди этой эпохи, как и других эпох, погибать не хотели, но если смерть приобретала религиозный уклон, появлялась возможность стать мучениками, сразу находилось много желающих. Умереть за веру — это круче, чем от старости. По крайней мере, вкалывать придется меньше.

Едва мы вышли из Брантома, как нас догнал гонец от Карла, короля Франции, с приказом Бертрану дю Геклену срочно прибыть в Париж. Возле французской столицы бесчинствовал отряд англичан под командованием Роберта Ноллиса. Не знаю, от кого узнали наши бойцы, потому что гонец ни с кем из них не разговаривал, но сразу пошли слухи, что Бертрана дю Геклена собираются назначить коннетаблем — главнокомандующим всеми французскими войсками.

— Так ли это? — спросил я напрямую бретонца.

— Вроде бы, — ответил он. — Только слишком большая честь для меня. Не захотят знатные сеньоры, братья короля, его племянники, кузены подчиняться худородному рыцарю.

— Ты теперь граф Молинский, — напомнил я ему о титуле, полученном от короля Кастилии и Леона. Коннетабль любил похвастаться своим новым гербом — на серебряном поле черный двуглавый орел с распростертыми крыльями, красными когтями и лапами, а поверх красный жезл и золотая корона. — Тех, кто откажется выполнять твои приказы, будешь отправлять к королю. Пусть Карл разбирается с ними.

— Это сколько я врагов наживу! — покачал он головой.

— Врагов нет только у того, кто ничего не делает и ничего не говорит, — заметил я.

— Тут ты прав, — согласился Бертран дю Геклен. — Поэтому поедешь со мной вместе с отрядом, а свой оставлю племяннику.

Его племянник Оливье де Манни — двадцатишестилетний мужчина, стройный и среднего роста, — воинственностью пошел в дядю, но гибкости не хватает, слишком прямолинеен. Впрочем, для защиты городов большего и не надо. Бертран дю Геклен продвигал племянника по службе. В рыцари Оливье де Манни был посвящен три года назад, а его дядя — в тридцать пять лет. Теперь племянник станет баннеретом. Семейственность — одно из немногих слабых мест бретонца.

34

Париж оказался не таким уж грязным и вонючим, каким его изобразил в своем романе Зюскинд. По меркам двадцать первого века город, конечно, неряшлив, но не сильно выделяется в сравнение с другими городами Франции. Разве что размерами. Сейчас в нем проживало около ста тысяч жителей. Большинство — на правом берегу. На левом располагались университеты. В будущем этот район назовут Латинским кварталом. Главные улицы более-менее прямые, шириной метра три-четыре, мощеные, со сточной канавой посередине, но второстепенные уже, попадаются грунтовые и иногда изогнутые так, что нарочно не придумаешь. Нечистоты, если их не съели свиньи или куры — а их на городских улицах тьма! — стекают в Сену, в которой пока еще водится рыба. В богатых районах дома каменные, двух-трехэтажные. Ближе к окраинам становятся каменно-деревянными, а потом и вовсе, особенно за крепостными стенами, деревянными и с соломенными или камышовыми крышами. Часто попадаются четырех-пятиэтажные дома, и даже видел в будущем Латинском квартале один семиэтажный. Кстати, некоторые лекции проводились прямо на улице. На какой-нибудь площади заберется кандидат в профессора на перевернутую вверх дном бочку и начнет метать бисер. Вокруг него собираются школяры — так называют студентов, — желающие послушать умного и образованного человека. Или не собираются. Тогда кандидат слезает с бочки и ищет другую работу. Научную истину тоже определяли просто — путем столкновения двух или более теорий. Столкновения могли проходить в самых разных местах, в том числе и на улице, но всегда побеждал сильнейший физически. По количеству погибших и раненых судили о важности данного вопроса для науки.