Я еще не знал, на чьей стороне будем воевать. Моих бойцов этот вопрос интересовал меньше всего. Французы только начинали осознавать, что они выше, чем все остальные нации. С остальными европейскими нациями происходил тот же самый процесс. Скоро они начнут доказывать это с помощью оружия. Пока воевали чисто из материальных соображений. Поэтому в моем отряде была сборная солянка из людей разных регионов. Место рождения они вспоминали, чтобы различать людей с одинаковыми именами. Почти половину отряда составляли Жаки, поэтому один был Жак Бургундец, другой Жак Ломбардец, третий Жак Лотарингец… Плюс Жак Длинный, Жак Рыжий, Жак Заика. По идее надо бы нам присоединиться к победителям, англичанам. С другой стороны, побежденные всегда платят больше. Да и находились мы на французской территории.

Пока бойцы отрабатывали индивидуальные навыки, я занимался со своим оруженосцем Хайнрицем Дермондом. Отрабатывал с ним конную атаку с длинными копьями, пеший бой плечом к плечу и спина к спине, учил сражаться двумя руками. Для последнего упражнения нам изготовили по паре тяжелых дубовых мечей. Саксонец был очень сильным малым, но не достаточно гибким, как физически, так и тактически. Мне пришлось долго учить его, что не всегда надо бить сильно, что иногда надо только показать намерение, а ударить другой рукой.

В тот день мы с саксонцем занимались в тени деревьев ближе к дороге. Я гонял Хайнрица, заставляя двумя мечами отбивать удары двух мечей с разных направлений и на разных уровнях. Стоило ему зевнуть, как получал по руке. Бил я, как мне казалось, не очень больно. Не уверен, что мой оруженосец думал также, но от боли он не кривился, терпел. А я помнил на собственном опыте, что боль — лучший учитель. Наказав оруженосца в очередной раз, понял, что пропустил удар он потому, что смотрел мне за спину.

На дороге стоял отряд из двух десятков всадников. Судя по знаменам, доспехам и лошадям, это богатые и знатные рыцари. Они, видимо, раньше смотрели на наш с саксонцем бой, а сейчас переключили внимание на конных арбалетчиков. Старшим был мужчина лет тридцати двух, в черном бацинете с поднятым забралом, к верхушке которого были приделан золотой дельфин. Лицо властное. Нос крупный, но соразмерный большой голове. Темно-русые широкие усы и короткая борода клинышком. По синему полю его сюрко располагались золотые, как мне показалось, ромбики, а по диагонали пересекала алая полоса. Арабский жеребец под рыцарем был редкой масти — альбиносом. Такие кони очень красивы, капризны и болезненны, поэтому стоят очень дорого. Его можно было обменять на пару хороших боевых жеребцов.

Я пока плохо разбирался во французских гербах, поэтому спросил Хайнрица Дермонда:

— Не знаешь, кто это?

— Людовик, герцог Бурбонский, шурин короля, — ответил мой оруженосец.

В это время герцог опять перевел взгляд на нас, и я, взяв в левую руку оба дубовых меча, в шутку отдал ему честь, приложив правую ладонь к шлему, а потом отсалютовав ею. Такое приветствие пока не практикуется, но Людовик, герцог Бурбонский, отнесся к нему с полной серьезностью, как к знаку уважения, и еле заметно кивнул в ответ. Он что-то сказал своей свите, судя по улыбкам, смешное, после чего кавалькада поскакала дальше.

В это время с той стороны, откуда они прискакали, из леса выехал второй отряд всадников. Это были рыцарские «копья». Они прогарцевали мимо нас без остановки. Я приказал своим бойцам отдыхать. Спутав лошадям передние ноги и отпустив их пастись, мы разместились в тени под деревьями метрах в трехстах от дороги и наблюдали, как перед нами проходят отряд за отрядом. Сперва проскакали всадники, около тысячи. Затем прошла пара тысяч пехотинцев. За ними ехал обоз из сотни нагруженных телег. Замыкали пехотинцы, еще коло тысячи.

— Воевать идут, — высказал я предположение.

— Да, — согласился Хайнриц Дермонд и высказал пожелание: — Неплохо было бы присоединиться к ним. Король платит вовремя и сполна.

— Попробуем, — произнес я.

Во второй половине дня тренировку я отменил, отправился в город, чтобы найти того, кто занимается вербовкой наемников. За неполные две недели я посещал город всего в третий раз. Первые два прогулялся по нему. Полюбовался развалинами римского амфитеатра и посетил рынок, прикупив кое-что по мелочи. Дома в городе были по большей части каменные, хотя нередко встречались деревянные второй и третий этажи. Крыты богатые дома красноватой черепицей, а бедные — соломой или камышом. В старой части улицы с «закрытой» канализацией, расположенной вдоль домов, а в новой части посередине улиц располагалась канава глубиной около полуметра, по которой вниз, в реку, стекали нечистоты. В этих канавах рылись свиньи, плескались гуси и утки. В первый раз я был в пятницу, обязательный рыбный день, когда у мясников выходной, а во второй раз рано утром во вторник или среду. В тот день по канаве посреди улицы, которая вела от мясных рядов к реке, бурным ручьем текла кровь, а свиньи, громко чавкая, жадно хлебали ее.

Нужного человека я так и не нашел. Все командиры были приглашены на пир, который городские власти устроили в честь герцога Людовика. Меня туда не пустили. Прошли те благословенные времена, когда странствующий рыцарь был желанным гостем в каждом замке. Впрочем, я не сильно рвался, решив отложить дело на следующий день. Судя по всему, войско намерено простоять здесь долго. Поговаривали, что городские власти собираются устроить турнир, на котором померяются силами местные и прибывшие рыцари.

Утро я попробовал встретиться с Людовиком, герцогом Бурбонским, и напрямую предложить ему услуги своей руты. Оказалось, что это не так-то просто. С кем попало герцог не встречался. Сперва я должен был встретиться с чиновником по имени Николя Лефевр, который осмотрит мою руту и решит, чего она стоит. Только после этого надо будет встретиться с герцогом, который посмотрит на меня и решит, чего я стою и стою хоть чего-нибудь. Желающих перейти на королевскую службу было много. Пробегав часа три по центру города от одного дома к другому, я выяснил, что Николя Лефевр уехал с небольшим отрядом в деревни, чтобы заключить с крестьянами договора на поставку продуктов в армию. Обещал вернуться вечером. После чего я, злой и усталый, будто все три часа махал саблей или булавой, отправился на постоялый двор.

В центре двора меня ждала приятная новость. Это был молодой человек лет восемнадцати, высокого для этой эпохи роста — не меньше метра восьмидесяти пяти сантиметров, — крепкого сложения и с презрительным выражением на круглом, щекастом лице, покрытом редкой рыжеватой растительностью. Рыжеватые волосы на голове были длиной почти до плеч и завиты на концах. Одет юноша в красно-золотое котарди и красные шоссы, плотно облегающие ноги, довольно стройные. Обут в темно-красные пулены с острыми носами такой длины, что мне было непонятно, как в них можно ходить, а уж тем более ездить на коне, разве что стремена делать особые. К пуленам были приделаны позолоченные шпоры. Я сразу вспомнил, как первый год после мореходки присобачивал ромбик об ее окончании не только к форменному кителю, но и к пасхальному пиджаку, когда собирался выйти в нем на люди. Мне казалось, что выгляжу круто. На кожаном поясе с золотой пряжкой висели ножны с ножом, у которого рукоятка была из слоновой кости, и меч в ножнах с золотыми вставками, похожими на те, что я продал в Арле. Я еще подумал, не мои ли это?! Сопровождали молодого рыцаря два оруженосца: один лет двадцати, низкорослый и широкоплечий, с маленькими глазами на туповатым лице, одетый в те же цвета и с небольшим кожаным мешком на плече; второй — наш старый знакомый, раздетый после боя и отпущенный за выкупом, теперь облаченный в жиппон бурого цвета и красные мешковатые шоссы, залатанные на коленях. Судя по всему, шоссы ему приходится донашивать после рыцаря. Первый оруженосец держал на поводу крупного, не дешевого вороного жеребца, наверное, принадлежавшего молодому рыцарю, и посредственного буланого, своего, а второй — серого в «яблоках», похожего на того, что я убил под Анри де Велькуром, и пегого, «коровьей», как здесь говорили, масти, причем явно не верхового. Заметив мой недоуменный взгляд на пегого коня, второй оруженосец покраснел. Представляю, как ему было стыдно ехать на таком коне по городу. Наверное, юношу обвинили в трусости за то, что не погиб вместе с остальными, позволил взять в плен сеньора, и в наказание заставили ездить на кляче. Только сопляк мог обвинить в таком другого сопляка.