— Подойди, — подзываю ее.

Серафина становится на нижнюю ступеньку. Теперь голова ее немного выше моей. Я начинаю расстегивать маленькие выпуклые золотые пуговки на ее одежде. Петельки узкие, нерасхоженные, пуговицы проходят туго. Серафина возится с другими. Это помогает ей справиться с напряжением. В отличие от меня, старого, бывалого циника, для нее все внове, романтично и немного страшно. Когда ее пальцы случайно сталкиваются с моими, сразу одергивает, словно обожглась. Я швыряю ее одежду на большой сундук с плоской крышкой, покрашенный в черный цвет. Нижняя белая рубашка у Серафины из льна с золотой вышивкой вокруг выреза и по краям рукавов и подола. Ткань пропиталась запахом ее тела. Соски набухли то ли от возбуждения, то ли от холода, выпирают. Я нежно провожу правой рукой по левой груди, легонько сжимаю ее, сдавливая между указательным и средним пальцами упругий сосок.

Серафина глубоко вздыхает и задерживает дыхание. Я слышу, как часто бьется ее сердце под моей рукой.

— Разувайся и ложись, — говорю я, встаю, отхожу к сундуку и начинаю раздеваться сам.

Слышу, как за моей спиной Серафина сбрасывает на пол кожаные башмачки, вышитые красными нитками в виде мелких крестиков, стягивает с себя рубашку и прячет под подушку. Может быть, третья подушка для хранения под ней рубашек?! Я свою оставляю на сундуке.

Задуваю свечи. Фитили еще тлеют какое-то время, источая медовый аромат и напоминая дракона с тремя одноглазыми головами. Теперь огонек масляного светильника кажется выше и ярче. Серафина неотрывно смотрит на него, хотя, как догадываюсь, с большим интересом она бы посмотрела на голое тело мужа. Но девушке положено быть стыдливой. Льняная простыня холодит мое тело, придавая ему бодрости. Еще больше бодрит теплое и напряженное тело жены. Когда я кладу ладонь на ее гладкий живот, Серафина напрягается сильнее. Мне трудно поверить, что она выросла во Франции. Мешает опыт из будущего, когда француженки превратятся в нимфоманок с калькулятором в самом неожиданном месте. Пока что для многих француженок секс — это малоприятная, а то и вовсе неприятная обязанность, а не главное удовольствие.

— Не бойся, — произношу я. — Всё будет не так, как ты думаешь.

Я не обманываю. Всё будет низменнее, природнее, а потому острее и ярче.

— Я не боюсь, — говорит она и пытается поверить своим словам.

Я помогаю ей в этом. Мои руки, которые знают о женском теле больше, чем Серафина, начинают открывать для нее мир наслаждений. Я умею и люблю ласкать женщин. В этом процессе важна не столько техника, сколько энергетика и интуиция, которым нельзя научиться, можно только развить, если они есть изначально. Бабник — это не тот, кто бегает все время за бабами, в большинстве случаев безрезультатно, а тот, за кем они бегают, тоже, кстати, в большинстве случаев безрезультатно. Когда есть выбор, становишься привередливым. Я стараюсь не разочаровать Серафину, знакомлю ее с тем, чему научился со многими женщинами, в том числе и с француженками, которые в большинстве своем изощрены не столько в умении ласкать, сколько в желании наслаждаться. Или мне просто не везло. Через несколько минут Серафина начинает легонько царапать мою руку и издавать звуки, что-то среднее между стонами и всхлипыванием. Она уже сама хочет, чтобы ей сделали больно, притупили разгоревшееся желание, всепоглощающее, животное. На несколько мгновений боли она замирает, а потом расслабляется и вроде бы прислушивается к тому новому, что происходит в ее теле, к чувствам, которые постепенно смещаются ввысь. Я слышу ее частое сопение, словно бежит по крутому склону вверх. Горячие руки цепко хватаются за мои плечи. Такое впечатление, что боится упасть, если отпустит меня. Дорога в рай в первый раз пугает. Сопение сменяется тихими стонами, которые постепенно становятся громче и утробнее, а заканчиваются протяжным всхлипом.

Я ложусь на спину рядом с Серафиной, тяжело дышу. Такое впечатление, что всю эту дорогу нес ее на руках. В переносном смысле так оно и есть.

— Не так! — произносит Серафина радостно и коротко хихикает.

— Что? — спрашиваю я, позабыв, о чем говорил раньше — типичный мужской послесексуальный провал памяти.

— Как я думала! — отвечает жена и прижимается горячей щекой к моему плечу.

Муж всегда прав — залог семейного счастья.

— А если родится девочка? — спрашивает вдруг Серафина.

Мы с ней ни разу не говорили на эту тему, потому что мне уже стало безразлично, кого рожают жены, лишь бы оставались живы.

— При условии, что такая же красивая, как ты, — говорю я шутливо.

— Я постараюсь! — искренне заверяет она.

В пятнадцать лет все кажется легким и простым.

— А где мы будем жить? — спрашивает Серафина.

Женщине, как кошке, хозяин, конечно, не помешает, но в первую очередь необходимо жилье. Мужчине, как собаке, будка, конечно, не помешает, но хозяин нужен в первую очередь. Семейной паре, даже если живут, как кошка с собакой, надо и то, и другое.

— Можем, в принципе, жить где угодно, денег у меня хватит, но, скорее всего, поселимся в каком-нибудь городе на берегу моря, допустим, в Бордо, — отвечаю я.

— В Бордо англичане, — ставит она меня в известность.

— Они оттуда уйдут, — заявляю я, точно зная, что так будет, но не зная точно, когда именно.

Зиму мы провели в Шательро. Я снял для нас с женой дом в центре города — двухэтажное большое здание, которое пустовало, потому что хозяин умер. Наследник, живущий в Ангулеме, продавать по дешевке не хотел, а хорошую цену никто давать не собирался. Сейчас Шательро — приграничный город. Завтра его могут захватить англичане и сжечь, предварительно перебив всех жителей, как поступили с Лиможем. Я нанял повара, двух горничных и дворника-сторожа и разрешил Серафине отрабатывать на них навыки хозяйки дома. Заодно и себе наконец-то завел слугу по имени Тома. Это был тринадцатилетний подросток, худой, белобрысый и конопатый. Родители его умерли, вот и нанялся в услужение за стол и ночлег к предыдущему хозяину дома. Потом его оставили охранять жилье, частенько забывая снабжать продуктами. Перейдя ко мне, первые месяца два все время что-нибудь жевал, благо я разрешал ему есть столько, сколько хочет. Несмотря на усиленное питание, Тома так и оставался худым.

Во время пира по случаю рождения наследника у Карне де Бретона познакомил Серафину с городским «высшим светом». С тех пор по утрам она возвращалась из церкви с ворохом важных новостей: кто на ком женился, кто у кого родился, кто с кем поругался или помирился… Обычно в небольших городах все друг друга знают и делятся на линьяжи, отношения между которыми самые разные. Я посоветовал Серафине не примыкать ни к какому, но быть приветливой со всеми. Дочь герцога — не чета купчихам.

Сам же проводил время, тренируя свой отряд или в компании Карне де Бретона. В хорошую погоду ездили на охоту, а в ненастные дни сидели у камина у меня или у него и болтали. В основном рыцарь делился со мной подноготной французской и английской знати. Память на такие вещи, как и на гербы и родословные, была у него феноменальной. Военные действия мы не вели. Во-первых, зима — не самое лучшее время для этого; во-вторых, что важнее, все деревни и монастыри поблизости уже разграблены, а без материальной выгоды убивать коллег, временно оказавшихся не на той стороне, — это не по-рыцарски.

Движение началось в начале лета, то есть, в середине мая. Ко мне прискакал гонец от Бертрана дю Геклена с приказом присоединиться к его армии возле замка Монморилон, которым в настоящее время владели англичане. Замок так себе, ничего примечательного, и стратегического значения не имеет. Подозреваю, что коннетабль Франции выбрал его для успешного начала кампании. Когда я со своим отрядом прибыл под четырех с половиной метровые и с тремя башнями стены этого давно не ремонтировавшегося сооружения, осада шла полным ходом. Крестьяне, прикрытые сколоченными из толстых досок щитами, заваливали землей, камнями и стволами деревьев ров шириной метров восемь, в котором, не обращая на них внимание, громко и без умолку квакали лягушки. Вокруг замка расположились около трех тысяч латников и в два раза больше пехотинцев, слуг, пажей. Здесь собрался почти весь цвет Франции, включая моего тестя и брата короля Жана, герцога Беррийского. Герцоги поставили свои шатры на вершине холма, с которой можно было, как в театре, наблюдать за штурмом. Театров пока что нет, вот и устраивают представления, как умеют.