Мои бойцы, действуя согласно инструкции, полученной перед боем, растянулись в цепь метрах в пятидесяти от англичан и начали обстреливать их из арбалетов. Тетивы натирают воском, чтобы не отсыревали, но все равно пенька пропитывается влагой и растягивается, теряет упругость. Крепкую броню болт сейчас не пробьет даже с такой малой дистанции, но не у всех англичан есть такая броня. В любом случае хлопот мы доставим. Я оставил свой лук в Монсе, подумав, что в дождь не пригодится, о чем сейчас пожалел.

Английские рыцари спешились и построились. Копейщики встали за ними. Лошадей расположили сзади, чтобы прикрывали от наших арбалетных болтов. Сделали все это быстро, до того, как на них налетели построенные в два клина, французские, конные латники с длинными копьями. Удар их был силен. Оба клина прорвали строй, но завязли в нем. Впрочем, больше им помешали лошади, что стояли позади строя, чем люди. Английские копейщики побежали первыми. Правда, их сразу обогнали слуги и пажи на лошадях своих сеньоров. Мы напали и на тех, и на других. Следом побежали рыцари.

Это уже было не сражение, а избиение толпы трусов. Так проходит большинство битв. Одна сторона не выдерживает удар и превращается в убойный скот. До последнего бьются редко. Обычно это случается, когда некуда отступить и нет надежды на милосердие победителей. Поэтому монголы всегда оставляли врагу путь к отступлению. Удирающих убивать легче и безопаснее.

Я догоняю рыцаря, который успел сесть на лошадь. Темно-гнедой жеребец резво набирает ход. Я догоняю его и колю коня пикой в левую ягодицу. Почему-то вспоминаю, что стимулом ромеи называли металлический прут, конец которого раскаливали до бела и прикладывали к ягодице лошади, выступающей на скачках, чтобы быстрее неслась к финишу. Темно-гнедой жеребец резко подбрасывает круп, словно собирается кувыркнуться через голову, и вышвыривает всадника из седла. Звон такой, будто на землю упала стопка литавр. Рыцарь упал ниц, плашмя. Наверное, ему сейчас очень больно. Шлем-бацинет с забралом «песья морда» слетел с его головы, открыв длинные волнистые светло-русые волосы.

Я останавливаюсь возле рыцаря, легонько бью его пикой в спину и произношу традиционную фразу:

— Сдавайся или умрешь!

Рыцарь шевелит головой и что-то мычит. Он тяжело переворачивается на бок, смотрит на меня снизу вверх. Лицо испачкано грязью, поэтому не могу понять, сколько ему лет.

— Сдаешься? — спрашиваю я на английском языке.

— Да, — с натугой, точно через кашу во рту, мычит он.

Вот и всё, собственное задание на это сражение я выполнил, больше ни за кем гоняться не собираюсь. Я слезаю с коня, помогаю рыцарю подняться. Он на полголовы ниже меня. Одет в кольчугу с длинными рукавами и бригандину, на лицевой стороне которой ряды бронзовых заклепок. Если и пластины бронзовые, то такая бригандина стоит немало. Но, скорее всего, пластины железные. Химии, как науки, пока нет. Люди еще не знают, что некоторые металлы нельзя соединять, иначе один из них начнет быстро коррозировать. Рыцарь стирает грязь с лица. Ему лет двадцать семь. Приятное, открытое лицо с короткой бородкой. Голубоглазый. Курносый. Вызывает симпатию. Наверное, если бы мы сражались на одной стороне, то были бы, как минимум, приятелями.

Я представляюсь.

— Джеффри Уорсли, — называет и он свое имя и спрашивает: — Это ты взял в плен графа Ангуса?

— Было такое, — сознаюсь я. — Наверное, жаловался, что я взял за графа такой маленький выкуп? Так ведь он граф не настоящий.

— Он так не считает, — ответил с улыбкой Джеффри Уорсли.

— Разве?! — наигранно удивился я. — Он ведь отказался платить графский выкуп!

— Я не хотел бы обсуждать его поведение, — сказал английский рыцарь.

— Тоже правильно, — согласился я. — Давай обсудим твой выкуп. Насколько я знаю, ты — знатный сеньор, баннерет. Во сколько ты оцениваешь свою свободу?

— Три тысячи флоринов, — ответил он.

Цифра совпадала с той, которую предложил граф Ангус. Наверное, английские сеньоры сговорились не предлагать больше.

— Пять тысяч — и ни флорина меньше! — потребовал я.

Джеффри Уорсли скривился, но тихо молвил:

— Договорились.

Всего в этом сражении мы захватили четырнадцать рыцарей и в два с лишним раза больше оруженосцев. Незнатных англичан в плен не брали. Убивали даже тех, кто сдавался. С богатыми трофеями вернулись в Манс. Население города высыпало на улицы, чтобы посмотреть на пленных англичан. Не ошибусь, если заявлю, что горожане никогда раньше не видели такого. Бертран дю Геклен, коннетабль Франции, убедительно начал исполнение своих обязанностей.

Одной нашей победы хватило, чтобы Роберт Ноллис быстренько убрался с отрядом в Бретань, в свой замок Дерваль. Там он отпустил большую часть отряда, как сейчас говорят, добывать себе пропитание и честь. Многие вернулись в Англию, потому что в Бретани грабить нельзя, а во Франции стало опасно. Узнав об этом, наше войско отправилось в Париж. Пленных везли с собой. Они дали слово чести, что не сбегут, поэтому ехали верхом вместе с французскими рыцарями и питались вместе с нами. Попав в плен, они переставали быть врагами. Вполне возможно, что кто-то из них, выкупившись, в следующем сражении окажется на нашей стороне. Они мне напоминали профессиональных футболистов из двадцать первого века. Кто больше платит, за того и играют: сегодня за одну команду, завтра за другую.

Бертрана дю Геклена и Оливье де Клиссона встретили в столице Франции, как героев. Карл Пятый поселил их в Лувре, который при нем стал королевской резиденцией, осыпал обоих ценными подарками. Кое-что перепало и нам. Каждый арбалетчик моего отряда получил пять ливров, оруженосец — семь с половиной, рыцарь Хайнриц Дермонд — десять, а мне отвалили сотню. На пир, правда, не пригласили. Я не обиделся. Меня вполне устроило аббатство Сен-Жермен, в котором по приказу короля нас принимали по высшему разряду.

Вместе со своим пленником Джеффри Уорсли я наведался к своему внуку Джакомо Градениго. Поскольку ни коннетабля, ни короля мой пленник не заинтересовал, я мог распоряжаться им по своему усмотрению. Мы договорились, что я отпускаю его в Англию, где Джеффри соберет выкуп. Чтобы он потом не искал меня по всей Франции, договорились, что передаст выкуп венецианскому банкиру в Лондоне, а тот перешлет вексель в Париж Джакомо Градениго, который, в свою очередь, зачислит деньги на мой счет под три с половиной процента годовых. О чем мы и подписали трехсторонний договор. Я одолжил английскому рыцарю лошадь и денег на дорогу.

— Ты не таков, как о тебе рассказывают, — выдал на прощанье Джеффри Уорсли.

— Наверное, ругают? — высказал я предположение.

— Не без того, — дипломатично ответил английский рыцарь.

— Утверждают, что я, как немцы, заковываю пленников в цепи? — подсказал я.

— И это тоже, — подтвердил он.

— А они не сказали, почему я заковывал их? — поинтересовался я.

— Нет, — ответил английский рыцарь.

— Потому что они вели себя не так, как положено рыцарю. Их неполный рассказ еще раз доказывает, что они — люди подлые, — сказал я.

— В следующий раз я обязательно спрошу их и расскажу, как обращались со мной, — любезно пообещал Джеффри Уорсли.

Жаль, что во Францию он вернется не скоро, пока не заплатит выкуп. На сбор денег потребуется почти год. Ему придется дождаться следующего урожая, после чего собрать деньги с арендаторов, занять у банкира недостающее. Потом зима начнется. Так что появится он на материке года через полтора.

Проводив Джеффри Уорсли, я по приказу коннетабля Франции отправился со своим отрядом в Шательро нести зимой гарнизонную службу. Не думаю, что мы так уж нужны в этом городе. Отряд Карне де Бретона и без нас справится, тем более, что ему прислали в подмогу три сотни пехотинцев. Направление в Шательро — благодарность Бертрана дю Геклена. Контракт у нас был «до зимы», с нами полностью расплатились, так что мне пришлось бы распускать отряд. Теперь же контракт продлевался «до лета», то есть до начала боевых действий, и отрабатывать его будем в теплых квартирах, не рискуя и не сильно напрягаясь. Весной с нами заключат новый. Бертран дю Геклен намекнул, что не будет возражать, если мой отряд станет раза в два больше.