К моменту прибытия ларошельцев в Пуатье там уже собралась вся французская армия. Делегация состояла из двенадцати состоятельных горожан, их слуг и охраны. Выглядели они богаче многих рыцарей. Война не для всех была бедствием. Коннетабль Франции принял их в бывшей резиденции сенешаля Пуату, в большом холле замка. Бертран дю Геклен восседал на помосте в центре, а по бокам от него на стульях такой же высоты занимали места три герцога, Беррийский, Бургундский и Бурбонский, и Оливье де Клиссон. Первые два — одесную, последние два — ошуюю. Остальные знатные сеньоры и командиры отрядов сидели на лавках вдоль стен. Я сидел слева, как родственник герцога Бурбонского, между виконтом де Роганом и сеньором де Сюлли. Возглавлял делегацию ларошельцев мэр Жан Шодерон — упитанный мужчина с окладистой бородой и густыми усами, из-под которых выглядывали алые, мясистые губы сластолюбца, одетый в шапку из алого атласа и меха куницы и шитую золотом, темно-красную котту длиной почти до пола и с золотыми пуговицами везде, где только можно, в том числе и на узких черных рукавах. Вырез горловины был скреплен массивной золотой застежкой в виде акулы, подогнувшей хвост.

После обмена приветствиями, Жан Шодерон изложил условия, на которых ларошельцы были согласны стать подданными французского короля:

— Мы хотим, чтобы отныне не было в городе ни одного замка. Тот, что есть, мы разрушим, и королевским указом должно быть заверено, что никакой другой замок возведен не будет. Город Ла-Рошель и прилегающая местность отныне и во веки веков останутся особым доменом и будут находиться под юрисдикцией самого короля Франции, и этот статус не будет нарушен никаким брачным или мирным договором, и никаким другим образом, какая бы судьба не постигла французское королевство. Управлять им будут два бальи — один от горожан, который будет заниматься административными и судебными делами, второй от короля, который будет ведать военными. Городу будет позволено чеканить монету: флорины, черную и белую, той же пробы и вида, что и в Париже.

Коннетабль Франции долго молчал в ответ, потом гмыкнул два раза и произнес:

— Я не вправе принимать такие решения. Придется вам ехать в Париж, к королю. Я выделю охрану.

— Горожане Ла-Рошели будут благодарны тебе за это! — напыщенно произнес мэр Жан Шодерон.

На этом аудиенция и закончилась. Бертран дю Геклен пригласил ларошельцев на пир, в конце которого, подозвав меня, приказал:

— Проводишь их к королю. Никого к ним не подпускай, даже людей герцогов. Если что, действуй жестко, ссылаясь на меня.

Мы едем уже вторую неделю. Впереди полусотня Мишеля де Велькура, затем сотня Хайнрица Дермонда, дальше я с делегацией, за нами сотня Ламбера де Грэ и замыкает полусотня Анри де Халле. Ларошельцы спешат, поэтому, несмотря на жару, едем весь световой день, только в полдень останавливаемся часа на два. От района военных действий мы уже далеко, так что все поснимали бригантины, кольчуги и шлемы. Чем ближе к Парижу, тем реже попадаются брошенные деревни и заросшие молодыми деревцами поля. Несколько лет без войны — и везде ухоженные поля, сады и виноградники, на которых трудятся крестьяне. Они провожают нас настороженными взглядами, но не разбегаются, завидев, как делают аквитанские. На скошенных лугах стоят копны свежего сена. На больших арбах его перевозят в деревни, замки, города. На виноградниках собирают урожай. По словам крестьян, в этом году виноград хороший, вино должно получиться отменное. Мирная, спокойная жизнь кажется мне странной, даже нереальной. Как догадываюсь по удивленным лицам моих бойцов, им тоже.

По мере приближения к Парижу мэр Ла-Рошели Жан Шодерон стал общительнее. Сегодня даже соизволил ехать рядом со мной и беседовать на интересную для него тему — цены на различные товары. Мэр сменил тяжелую котту на легкое красно-зеленое шелковое котарди длиной до коленей и подпоясанное кожаным ремнем с овальными серебряными ликами святых. Мужик он трусоватый, поэтому каждый раз, когда впереди слышался шум, начинал правой рукой потирать серебряные лики и беззвучно молиться, быстро шевеля мясистыми губами сластолюбца. Жеребец у него изабелловой масти, очень грациозный, явно с примесью арабских кровей, однако норовистый и, как и хозяин, слишком пугливый. Мой жеребец постоянно пытался куснуть его, поэтому Жан Шодерон не прижимался ко мне, даже когда струсит. Я в свою очередь расспросил мэра Ла-Рошели о ценах на постройку судов.

— Для рыцаря ты хорошо разбираешься и в торговле, и в судостроении! — произнес он комплимент.

— У меня было свое торговое судно. Утонуло во время шторма возле Марселя. Один я спасся. Пришлось набирать руту и идти в наемники, чтобы накопить на новый корабль, — выдал я легенду.

С каждым перемещением начинаю все искренне верить в то, что придумываю. Впрочем, не так уж и много неправды в сказанном мной.

— Говорят, ты очень хороший командир, даже в артиллерии понимаешь. Враги тебя боятся, — произносит Жан Шодерон очередной комплимент. — Наверное, и добычи взял немало?

— Хватит на новый корабль, — отвечаю я и небрежно добавляю: — С полным трюмом восточных пряностей и благовоний.

— Здорово! — хвалит он. — Я слышал, и за дочкой герцога Людовика ты получил хорошее приданое.

— Самая лучшая часть приданого — это сам герцог, — говорю я.

— Тоже верно, — соглашается мэр Ла-Рошели. — После войны он даст тебе в управление какой-нибудь из своих замков или городов.

— Если попрошу. Но я собираюсь поселиться в портовом городе, заняться морской торговлей, — делюсь своими планами. — Когда захватим Бордо, тесть обещал похлопотать перед королем, чтобы доверил город мне.

— Бордо вы не скоро захватите. Очень крепкий город, — произнес Жан Шодерон. — Да и Ла-Рошель поважнее будет, и в ней тоже нужен будет сенешаль.

Обычно, если бальи было двое, отвечавшего за военные вопросы называли сенешалем.

— Это предложение? — в лоб спрашиваю я.

— Королю решать, не нам, слугам его, — уклончиво отвечает мэр Ла-Рошели. — Только нам хотелось бы иметь вторым бальи человека, который умеет не только хорошо сражаться на суше, но сведущ и в морских делах, и в торговле.

Не знаю, что сейчас представляет собой Ла-Рошель, но в будущем это будет небольшой порт с четырьмя гаванями. В старой гавани, которая, видимо, в четырнадцатом веке и является портом, будет небольшая марина — стоянка для яхт. Во время отливов она осыхала, и многие яхты ложились на грунт. Во второй гавани тоже будет марина, как мне говорили, вторая в Европе и первая на атлантическом побережье по вместимости, на три с лишним тысячи мест. Эта гавань будет глубоководной, как и третья с четвертой, в которых расположатся торговый и рыбный порты, оснащенные по последнему слову техники. В двадцать первом веке Ла-Рошель показалась мне милым, уютным городом. В каждом ресторане подавали свежих устриц по евро за штуку, которых разводили на многочисленных местных морских фермах. В том числе и очень крупную разновидность, называемую «лошадиное копыто». Скармливают их в основном туристам, потому что проглотить за раз такую трудно, а есть частями как-то по-живоглотски, что ли. Или мне так с непривычки показалось. Подают устрицы горячими, по-шарантски. (Регион этот называется Приморская Шаранта).

Меня угощал ими стивидор. Я оказал ему и порту небольшую услугу, иначе у них возникли бы большие неприятности. У меня не сложились отношения с судовладельцем. Зная, что больше работать на его судах не буду, решил не рвать пукан за его интересы. В благодарность за это — французы хоть и скупердяи, но неблагодарными их не назовешь, — он свозил меня на своей машине на остров Ре, который связывает с городом платный трехкилометровый ажурный мост, где на песчаном пляже я оставил отпечаток своего тела. Правда, ненадолго. Потом мы пообедали в тихом ресторанчике вдали от туристических троп. Судя по тому, как старательно француз собирал чеки и счета, платил не он, поэтому оттянулись мы на славу. Кроме устриц, под хорошее белое вино мы съели морского окуня, запеченного в панцире из морской соли, мидий по-ла-рошельски, молодую картошку, запеченную в кожуре, пуатинский козий сыр и шарантский сливовый пирог. У вина, окуня и картошки тоже, видимо, были названия в честь какой-нибудь провинции, коммуны, города или улицы, но я их забыл.