Впрочем, отец не особо спешит возвращаться. Его нет около получаса. Все это время он торчит на балконе, пристроенном к спальне. Я увидела там его широкую напряженную спину, пока обходила квартиру, чтобы понять хотя бы, сколько тут комнат и где расположена ванная.

Оказывается, комната тут всего одна. Та самая спальня, в которой, судя по разбросанным рубашкам и брюкам, ночует отец. Ванная небольшая, но чистая. И кухня тоже вполне пригодна для готовки, но так было и у нас дома. Спальня отца постоянно находилась в плачевном состоянии. Там никогда и ничего невозможно было найти. Но убираться там без разрешения папа не позволял.

Я как раз выхожу из ванной, где умывалась и приводила себя в порядок после всего увиденного, когда в кухню заходит отец. Стоит мимолетно на него взглянуть, чтобы понять — хороших новостей ждать не стоит. Он мрачнее тучи. Как и всегда в моменты получения плохих новостей, но бутылку из холодильника не достает. Окидывает меня недовольным взглядом, а затем выдает то, что я никак не ожидаю услышать:

— Кирилла арестовали за хранение наркотиков. Обыск у него провели полчаса назад.

— Но… как?

Не могу поверить, что Кирилл мог хранить в доме что-то запрещенное, хоть он и не раз намекал, что когда-то употреблял. Просто образ успешного, пускай местами и мрачного, хирурга никак не вязался с наркоманом.

— Я не знаю как, мне лишь сообщили, что главный подозреваемый в убийстве найден, но арестовали его при этом за хранение. Знаешь, что это значит?

Отрицательно трясу головой.

— Это значит, что убийство ему пришьют и дело закроют.

— Но он ни в чем не виноват!

— Этого, Катя, мы не знаем. Кирилл парень вспыльчивый.

— Что значит… Папа, ты собираешься участвовать в его приговоре?

— Я, Катя, все еще следователь, а не судья. Так что единственное, что я могу сделать — провести расследование. И мне нужна будет твоя помощь.

— Моя? Но что я… что я могу сделать?

— Я хочу, чтобы ты ни в коем случае не связывалась с Кириллом. Ни свиданий, ни звонков. Ни с ним, ни с его братом-адвокатом. И нам нужно обсудить, что ты будешь говорить, когда тебя вызовут на допрос в качестве свидетеля.

— На допрос?

— А как ты думала, Катя? Ты жила с ним, из-за тебя он избил и, по мнению следователей, потом убил двоих человек. Тебя будут допрашивать по полной программе. Я должен знать, что между вами было, каким был Кирилл, чтобы придумать стратегию.

— Папа… не нужно никакой стратегии. Я расскажу суду правду, и все.

Отец явно не согласен с моим намерением, но ничего не говорит. Снова уходит разговаривать по телефону, но на этот раз оставляет мне свой смартфон. Я тут же захожу читать новости, и от них одних у меня внутри все сжимается.

Там Кирилла уже обвинили во всех смертных грехах, но хуже всего то, что у меня множество пропущенных от Орлова. Я сначала просматриваю смс-сообщения, слушаю голосовые, а затем хочу перезвонить, но в общий рабочий чат скидывают ссылку и подпись “Первая работа Екатерины Яновой. Учитесь”. Я открываю ее с замиранием сердца, готовясь к худшему, но когда читаю там все написанное, жалею, что папа вообще отдал мне телефон.

Катя

— Это что? — отец кладет передо мной телефон с той самой открытой статьей.

Я сглатываю. Информация до меня, конечно, дошла быстрее, чем до него, потому что мне ее скинули еще тогда, когда статья не успела набрать обороты на новостных сайтах. Сейчас же ситуация такова, что информация разлетелась по сайтам, статью транслируют в новостях, а мне кое-кто даже пророчит великое будущее в журналистике, только вот статью я не дописала, потому что так и не смогла собрать необходимой информации. На очереди у меня должна была быть встреча с отцом Кирилла, правда, я совсем не знаю, как собиралась ее устроить.

А теперь все это полетело к черту, потому что кто-то взял мои заметки и опубликовал. Как есть, грязно, чуть подредактировав, чтобы было идеально, но указав при этом мое имя.

— Ты правда написала это? — спрашивает строгим голосом.

По коже ползут мурашки. Мне впервые так страшно. И боюсь я совсем не отца, а последствий для Кирилла. В статье описано все, что он мне рассказал. Про врачебные ошибки, употребление наркотиков, сожаление, которое я, правда, дописала уже сама, но предполагалось, что дальше… дальше будет продолжение, где я расскажу правду. Ту самую, которой не захотел со мной поделиться Кирилл. Ту самую, которую скрывали и продолжают скрывать те, кто с ним работал — и его отец в частности.

Я уверена, что эта правда отличается от того, что рассказал Кирилл. Я просто знаю это, и все. И я собиралась это написать. Вот-вот, буквально на днях, возможно, в ближайшую неделю, но точно скоро. А теперь статья вышла без продолжения. Заканчивающаяся, словно в насмешку, вопросом: “Так кто Кирилл Саенко — хирург от бога или палач?”

Господи. Как я могла это допустить? Как у Орлова, а я уверена, что это он, совести хватило это напечатать, когда он обещал, что печатать не придется?

— Катя!

Отец гремит по столу кулаком, смотрит на меня с яростью во взгляде.

— Да. Да, я это написала.

Я всегда хотела, чтобы папа увидел во мне что-то большее, чем просто свою маленькую доченьку. Мне хотелось доказать ему, что я способна в этой жизни на многое, что я могу за себя постоять, могу отучиться в институте, который нравится, могу получить работу. Но теперь оказывается, что “могу” слишком много. И я совсем не справляюсь, потому что я маленькая глупая девочка, заигравшаяся в крутого журналиста.

— Эта статья, Катя, приговор для него. Каким бы хорошим адвокатом ни был его брат, но даже он не сможет вытащить Кирилла после того, как тот фактически сам признался тебе в том, что сделал. И ты это напечатала. Он в курсе?

— Нет.

Отец ничего на мое признание не отвечает, но я и так чувствую, что недоволен. И это еще мягко сказано. Скорее, он в бешенстве, потому что не верит в виновность Кирилла. Я тоже не верю и никогда не верила. Ни в то, что он мог быть наркоманом, ни в то, что мог убить тех двоих. Ему это не нужно.

— Как ты могла, Катя?

Разочарование в голосе отца больно ударяет в душу. Мои оправдания – глупые и жалкие. Я ничего не знала, меня подставили? Я ведь сама оставила блокнот с записями на рабочем месте. Не специально, но мы так быстро собирались, что я попросту его забыла. А Орлов подсуетился, не теряя времени.

Взяв свой телефон со стола, выхожу из кухни. Жду, что папа меня остановит, но он будто теряет к моей персоне всякий интерес. Наверное, пытается понять, где именно свернул в воспитании не туда, что я выросла такой своевольной и беспринципной, что легко могу подставить человека, который оказал мне поддержку.

Выйдя на балкон, ежусь от холода, ведь вышла я в том, в чем сидела на кухне. Дрожащими руками набираю номер, с которого было множество пропущенных, но на том конце провода тишина. Никто не отвечает, и я звоню еще раз.

Уже вечер, конец рабочего дня. Уверена, что Орлов, может, и не отдыхает, но трубку не брать может себе позволить.

Наконец мне отвечают. Первое, что слышу — оглушающую музыку на заднем фоне и едва различимое:

— Погоди, выйду в место потише.

Я бы начала все высказывать уже сейчас, но терпеливо жду, пока Орлов выйдет куда-то, где сможет все услышать, ведь как бы мне ни хотелось высказаться, больше хочется, чтобы он слушал. Все до мельчайших подробностей, хоть и не исключаю, что он может бросить трубку на середине разговора. В конце концов, кто я такая, чтобы меня слушать? Обычная стажерка. Это он — акула журналистики. Популярный, успешный. Такому, как он, все сходит с рук, и неважно, сколько людей он для этого подставил. Я теперь верю даже в то, что тех парней вполне мог нанять он. Это подло, исподтишка и так ему соответствует. Жаль, что я раньше этого не понимала.