— Стас, ты не имеешь права, — по позвоночнику пробежала ледяная дрожь ужаса, когда он услышал этот голос: холодный, безэмоциональный… словно зачитывающий приговор. — Ты дал надежду. Ты дал веру. Ты дал цель. Ты дал идею. Ты в ответе за это. Уйдешь — предашь даже не нас. Предашь самого себя. Все, во что ты верил и ради чего жил. Хочешь ты этого, или нет — но ты Командор. Ты стал им, когда повел нас за собой. Ты наш символ, и не тебе решать, оставаться ли им.

— Но что делать, если орден не нужен мне? — горько спросил Стас.

Больше всего ему сейчас хотелось даже не умереть, а вовсе никогда не рождаться на этот свет.

— Ты можешь посмотреть мне в глаза и сказать, что орден тебе не нужен?

Повисло молчание.

«Если рубить все и сразу, то рубить сейчас. Но это та грань, за которую я еще не готов зайти. Пока — не готов».

— Не знаю.

— Будешь знать — ты в курсе, как меня найти.

Скрипнула резина, чуть слышно загудел мотор, зашуршала гранитная крошка под колесами — и через полминуты все стихло. Осталась только одна мысль: «Кого я только что убил?»

Он вернулся в деревню под утро. Поставил Солнечного в конюшню, автоматически развесил амуницию, задал овса, проверил, все ли в порядке, и пошел к дому. Во дворе остановился, огляделся — здесь каждый сантиметр земли был его. Не принадлежал, просто был его. Земля, трава, дом, хозяйственные пристройки, квохчущие в курятнике птицы, старая телега, на которой надо было менять колеса, согнувшаяся под тяжестью плодов старая яблоня… Все это было его. Он тихо вошел в дом, открыл чулан, достал хлеб, два кольца колбасы, четверть круга сыра и кусочек масла, сложил в мешок, вышел на крыльцо, остановился. На востоке медленно и величаво поднималось солнце, заливая золотым и розовым бледное небо. Невдалеке темнел лес, из которого он вышел два с лишним года назад — едва живой, никому не нужный, и неожиданно оказавшийся нужным здесь. От дома было не слышно, но он знал, что на поле шелестит еще не пожатая рожь, прекрасная рожь, колосок к колоску, в этом году рожь на славу… Тихо ступая, на крыльцо вышла Олеся, закутанная в простыню. Встала рядом, обняла, с тревогой заглянула в глаза.

— Пойдем домой, — беззвучно, одними губами произнесла она. Стас глубоко вдохнул и выдохнул. Лямки мешка выскользнули из ослабевших пальцев.

— Да. Пойдем.

— Вероника, сходи, скажи, что скоро сядем, — бросив взгляд на экран, сказал пилот.

Стюардесса молча кивнула и вышла из кабины. Не открывая дверь, она заглянула в салон через маленькое окошко, снаружи казавшееся обычным зеркалом. Пассажирка сидела в кресле у окна, поглаживая пальцами стакан со свежевыжатым ананасовым соком, который она потребовала в начале полета, но до сих пор даже не прикоснулась к нему.

Вероника три года работала в компании «Ласточка», чьей специализацией были срочные перелеты на небольших, но очень быстрых самолетах бизнес-класса — такое своеобразное авиатакси. И за эти три года она насмотрелась самого разного — стюардесса сопровождала в рейсах поп-звезд, политиков, спортсменов, скучающих миллиардеров, и многих других. Но никто из них не вызывал у Вероники таких смешанных чувств. Она одновременно восхищалась пассажиркой, ненавидела ее, боялась, и… было что-то еще, практически неуловимое, но отравляющее сам воздух. Быть может, ледяная чуждость, ощущение которой оседало на коже всякий раз, когда Вероника вынуждена была оказаться в салоне?

Пассажирка была молодая, лет двадцати пяти на вид, мулатка с гладкими и тяжелыми черными волосами, молочно-шоколадной кожей, огромными, в пол-лица, темными глазами. Лицо ее странным образом сочетало в себе африканские и европейские черты: слишком тонкие для африканки губы, прямой и изящный нос, но в то же время — форма черепа и разрез глаз, не свойственные европейским женщинам. Она носила чешскую фамилию, интернациональное имя, деловой костюм и портативный комп в сумочке. Она была странная. И Вероника ее боялась.

— Наш самолет заходит на посадку, — сказала стюардесса, переборов себя и войдя в салон. — Через пятнадцать-двадцать минут вы будете на земле.

— Хорошо, — кивнула мулатка, не удостоив Веронику даже взглядом. — Заберите стакан.

Вероника выполнила приказ, и поспешила покинуть пассажирку.

Санкт-Петербург встретил Киру Пражски холодным моросящим дождем и устойчивым запахом перемен. Быстро пройдя упрощенную таможню, она вышла на улицу и огляделась. За ее спиной высилось здание аэропорта, мерцала огромная надпись «Меридиан». На площади перед зданием теснились флаеры авто-такси — индивидуальные, парные, семейные, грузовые, уходили в небо серебристые конструкции метростанции, за авто-такси стояли такси обычные, причем как новые флаеры, так и старые автомобили.

И повсюду были люди. Много разных людей. Носильщики, таксисты, представители отелей и гостиниц, прилетевшие, улетающие, встречающие, провожающие…

Заметив промедление молодой женщины, явно только что прибывшей и, судя по кажущемуся со сторону растерянным взгляду — оказавшейся в этом городе впервые, к ней подлетел парень лет двадцати, одетый в форму таксиста.

— Добрый день, вас приветствует компания «Lighting», и мы со скоростью света доставим вас в любую точку города! — оттарабанил он по-английски.

— То есть, не более, чем через секунду после того, как я сяду в ваш флаер, я окажусь, допустим, на Исаакиевской площади? — приподняла бровь Кира.

Говорила она по-русски, с едва заметным неопределимым акцентом.

— Эээ… — растерялся парень. — Ну, это образно. Но у нас и правда самые быстрые флаеры из всех, какие только есть в таксопарках.

— Благодарю, но меня интересует стандартный маршрут, — покачала она головой, направляясь в сторону авто-такси.

Крохотный индивидуальный флаер, едва ли метр в ширину, отозвался на прикосновение к сенсору вспышкой экрана.

— Здравствуйте, вас приветствует городская служба автоматического такси. Пожалуйста, выберите адрес из списка, или введите его вручную или голосом.

— Сенная площадь.

— Принято. Стоимость поездки — семьдесят пять евро. Пожалуйста, выберите способ оплаты…

Спустя пять минут юркая желтая машинка выруливала со стоянки.

Кира затребовала у управляющей программы режим односторонней прозрачности, и, удобно расположившись в не слишком мягком, но и не жестком кресле, оглядывалась вокруг, пытаясь составить свое впечатление о городе, в котором ей предстояло провести немало времени.

Одновременно с визуальным осмотром она следила за интерактивной картой Петербурга, по первому же требованию развернувшейся на голографическом экране. На несколько километров в стороны от Авиационного шоссе раскинулась гигантская стройка. Кира не могла ее видеть — шоссе с обеих сторон огораживали пластиковые щиты, призванные укрыть от гостей города не слишком приглядное зрелище — но трехмерная спутниковая карта позволяла рассмотреть все достаточно детально. За полосой стройки находился пустырь, отделявший будущий новый район от трущоб, с которыми правительство города боролось уже десятки лет, но никак не могло окончательно расправиться.

А все из-за излишнего гуманизма — подумала Кира. Хорошо, что мир постепенно отходит от этих глупых идей. Всего-то — рота спецназа, получившая приказ «не щадить никого и ничего» — и от серых развалин, как и от их обитателей, не останется и воспоминания.

Стремительно пролетев по шоссе, флаер ворвался в город. Московский проспект, каменная громада ворот, носящих то же название, сверкающие неоновые вывески — броские, раздражающие. Полоска Обводного канала, промелькнувшая за окном, по видимому, служила некоей границей — кричащий неон пропал, сменившись более мягким, не раздражающим светом, а чуть дальше подсвеченная реклама и вовсе пропала, исчезли блестящие стеклянные здания, дома стали строже, величественнее и гораздо старше.