Глаза совсем привыкли, она сама начала различать выступы и сколы на отвесной стене, которые горец назвал ступеньками. Он не оглядывался, старательно чесал огромного зверя, тот чуть ли не мурлыкал, томно выгибался, поворачивал огромную голову то так, то эдак, Блестка показала горцу, где дракон вообще обожает, когда чешут, но там надо жесткой щеткой, на что горец быстро выудил из заплечного мешка нечто вроде металлических когтей, такие хорошо вгонять в щели между камнями, поскреб по чешуе за ухом, Черныш хрюкнул, раскрыл один глаз и благодарно лизнул горца в пальцы. Тот от неожиданности выронил гребенку, подхватил уже у земли и снова начал скрести с удвоенной энергией.

Блестка оглянулась, оценила:

– Он свою порцию ласки получил, нам пора. Давай ты первым, а мне подашь руку, если я где застряну.

– Сейчас, сейчас, – ответил горец. – Вот здесь еще почешу…

– Да хватит ему, – сказала она нетерпеливо. – А то ночь кончится.

– Еще немного, – взмолился горец. – Нет, ты не подумай, что я боюсь к нему повернуться спиной… Сейчас я уже не боюсь, хотя трясло, признаюсь!.. Просто я не думал, что вот так смогу… Это же какой зверь, какой зверь!.. Я ему завтра барана принесу.

Она удивилась:

– Зачем?

– А просто так, – ответил он. – Зачем угощают хорошего человека?.. Он тоже хороший человек. Я же вижу, что он хороший. Ему тут скучно, да?

Она вздохнула.

– Скучно. Он же с хозяином жил в одной пещере, из одной миски ел, когда был маленьким. А сейчас на площади полно народу, его не пускают даже заглядывать в окна к хозяину…

– Бедный, – сказал горец с чувством. – Когда разлука – это плохо.

Еще как, подумала она. Сердце защемило, в груди остро кольнуло, а сияющий лунный свет померк. Еще как плохо…

Горец ощутил перемену в ее настроении, тоже вздохнул, перестал чесать. Блестка только и видела, как он исчез здесь, а мгновение спустя появился уже на первом выступе, начал карабкаться, остановился, глядя на нее вопросительно.

– Прощай, Черныш, – сказала она.

Дракон медленно открыл глаза. Она обхватила его голову тонкими руками, поцеловала в нос, повернулась и побежала. Черныш затрусил следом, но не пытался ее схватить. Проводник подал ей руку, она начала карабкаться, а на уровне второго этажа Черныш встал на задние лапы, голова на их уровне, оба увидели печальные всепонимающие глаза. Он лизнул Блестке пальцы, вздохнул, опустился на все четыре лапы и пропал в темноте. Слышалось удаляющееся дрожание почвы.

Горец перевел дыхание, голос все еще вздрагивал:

– Я уж думал… Бедный зверь. Ему одному тут тоскливо.

– Хозяин каждый день на нем летает, – возразила Блестка.

– Долго ли? – буркнул он. – А все остальное время?.. Дракон привык, что хозяин был с ним с утра до вечера и снова до утра. А теперь не понимает, за что его больше не любят…

Блестка вздохнула, в груди горечь расползается шире, сказала тихо:

– Ты хорошо все понимаешь. Ладно, пойдем.

Горец посмотрел вниз.

– Но барана я ему принесу. Он такой жалобный, хоть и веселый.

Дальше карабкались молча, а когда Блестка запыхалась, горец остановился, покачал головой, из мешка показалась веревка, обвязал ее вокруг пояса.

– Прости, – сказал он, – это надо было сразу… но этот брошенный дракон все перепутал в голове.

– Да, – ответила она, – у меня тоже. Я степнячка, по горам никогда не лазила, но я не слабенькая, так что могу подниматься и подтягиваться сколько угодно. И я не струшу, глядя в бездну.

Он хмыкнул:

– Если уж первая начала гладить такого зверя…

Не закончив, принялся карабкаться вверх. Веревка постоянно оставалась натянутой, с какой бы скоростью Блестка ни старалась следовать. Потом даже малейшие выступы перестали попадаться, она ощутила, что не может зацепиться даже пальцами.

– Что там? – послышался голос сверху из темноты.

– Я не могу ухватиться, – ответила она шепотом.

– Тогда просто повисни, – донесся голос. – И еще… если сорвешься вдруг, падай молча.

– Хорошо, – ответила она.

Похоже, он не ждал такого ответа, повторил с недоверием:

– Падай молча, поняла?

– Конечно, – ответила она. – Не вскрикну, будь спокоен. Я – артанка.

Веревка натянулась с такой силой, что ее потащило вверх по камню, словно весила не больше ее сапог. Блестка старалась отталкиваться слегка, чтобы не ободрать лицо, потом пальцы нащупали мелкие выступы, начала изо всех сил подтягиваться, часто срывалась, но веревка держала надежно, словно другой конец в руках не мелкокостного горца, а горного великана.

Наконец ощутила, что в состоянии зацепляться, покарабкалась с таким бешенством, что наконец-то веревка ослабела. Так карабкалась довольно долго, наконец догнала горца, он тяжело дышал, лицо взмокло и блестело, грудь часто вздымалась.

Взглянул на нее с великим изумлением, проговорил с хрипами в легких:

– Так ты… никогда… раньше?

– Никогда, – ответила она. – Но я же сказала, что я не слабая! И учусь быстро.

Он покачал головой, по лицу стекали крупные капли.

– Ты меня… догнала! А я по горам хожу… и бегаю!.. всю жизнь. Я в ваших ровных степях, наверное, буду спотыкаться и падать, не чувствуя под ногами таких привычных угловатых камней. Ладно, отдохнули, теперь спуск. Нет, еще вскарабкаться вон на ту вершинку, но это близко, там покато, оттуда уже только вниз. Выйдем в небольшую долину, а оттуда прямо к артанскому лагерю.

Внизу еще тьма, а здесь, на летящем драконе, они в рассвете, слепящее солнце бьет в глаза, темные крылья вспыхнули пурпуром, заблестели, как слюда, чешуйки на боках. Беловолос сидел впереди, Иггельд следом, оба внимательно следили за Ворчуном, тот красиво и мощно рассекал воздух, но когда начали приближаться к «стене Иггельда», начал нервничать и чаще, чем нужно, взмахивать крыльями.

– Замечай, – сказал Беловолос раздраженно.

– Пока все неплохо…

Ворчун неуверенно зашел против ветра, но когда тот, обрезанный высокой стеной, пропал, дракон испуганно каркнул, судорожно забил крыльями, снова поднялся и, сделав над Долиной большой круг, пошел на посадку второй раз. Глаза его в страхе выпучились, ноздри трепетали, по всей спине пробегала дрожь. Беловолос повернул голову к Иггельду:

– Видишь?.. Дрался с артанами храбро, в море лезет с такой дурью, будто рыба, а здесь всегда трусит…

Иггельд внимательно наблюдал за драконом, но мысли уже там, в Долине, сердце помчалось раньше его в дом, взбежало по ступенькам и, распахнув двери в ее комнатку, упало к ногам этой терзающей его сердце женщины и прокричало: прости! Я все делал не так! Ну скажи мне, как правильно, я сдаюсь, я признаю поражение…

– Ты его как приучал взлетать? – спросил он. – И садиться?.. Вспомни, не требовал ли… чересчур? Они только с виду такие громадные да страшные, а внутри это такие беспомощные и добрые дети…

Дракон, растопыря крылья, кое-как садился на открытое пространство у самых пещер. Сюда переселенцы не рисковали ставить телеги, место ровное, каменистое, голое, и Ворчун, едва не зажмуриваясь от страха, выставил перед собой лапы, коснулся земли, долго бежал, пока не уперся головой и грудью в стену.

Иггельд соскользнул на землю, посоветовал:

– Ты эту неделю не улетай далеко. Займись взлетом и посадкой. Наверное, в первый его вылет залетели слишком далеко, а на обратном едва дышал?.. И при посадке поранился или лапку подвернул?

– Разве упомню, – признался Беловолос, – мы оба просто ошалели.

– Понимаю, – ответил Иггельд коротко.

Беловолос кивнул, пошел успокаивать дракона, гладить, чистить, осматривать, а Иггельд поспешил домой. Он шел быстро, почти бежал, здания раздвинулись, впереди показался его дом. По дороге окружали, спрашивали, требовали, предлагали, советовали, напрашивались, он безучастно кивал, отмахивался, наконец показался его дом, Иггельд почти бежал, глаза не отрывались от окон, вот бы увидеть Блестку, закричит прямо отсюда, с площади, что сдается, что никаких оков, что свободна, он сам в ее власти…