Блестка не видела Иггельда с полудня, но вернулся он неожиданно посвежевший, хотя с тем же угрюмым и неприветливым выражением лица. С ним пришли Апоница и Ратша, поужинали быстро, в ее сторону он почти не смотрел, Блестка наблюдала за ним из-под приспущенных ресниц. Когда она отвернулась к соседке за цветными нитками, спина ее едва не вспыхнула от жаркого взгляда, она сразу ощутила его, но едва обернулась, за столом никого не осталось. Руки ее опустились, в груди тоже стало настолько пусто, будто оттуда вынули сердце.

Что со мной, спросила она себя смятенно. Почему я страдаю, когда он на меня не смотрит? Или пора уже признаться себе, назвать все своими именами?

После ужина женщины еще надолго задерживались в его доме, пряли и пели, даже из своей каморки она слышала их негромкие милые девичьи голоса, сердце вскипало от ревности, а воображение рисовало картины, как он улыбается им, берет какую-нибудь за руку и уводит в свою комнату.

Она сидела на своем ложе, прислонившись к холодной стене в ожидании Сбыслава. Дверь громко скрипнула, Блестка подняла голову, вместо Сбыслава в дверном проеме стоял Иггельд. Сердце застучало чаще, она даже уловила, как запульсировали жилки на висках, чего с ней никогда не случалось. Некоторое время она ждала, что он заговорит или дотронется до нее. Может быть, даже схватит в объятия, но Иггельд стоял неподвижно, словно резной столб.

Чувствуя неясное разочарование, она стиснула челюсти, выпрямилась, надеясь, что получилось достаточно надменно. Он стоял с распахнутой на груди рубашкой, голову наклонил, словно намеревался ее боднуть, в глазах мрачное и даже злое выражение.

– Враг мой, – произнес он, – почему ты – враг мой?

– Потому что, – ответила она.

Он не понял, судя по его лицу, но переспрашивать не стал, подошел, сел и взял ее за плечи. Она вскинула голову. Их взгляды встретились. В его глазах глубокая печаль.

– Почему, – повторил он, – почему?.. Я не хочу быть твоим врагом.

Она дерзко усмехнулась.

– Да? Тогда сними с меня цепи.

– Нет, – ответил он просто.

– Почему?

– Убежишь, – ответил он бесстрастно. – Пока в цепях, за тобой присматривают десятки глаз. В этом железе не позволят выйти за двери этого дома. Но без цепей ты сможешь уйти даже сквозь стены.

Она посмотрела вопросительно.

– Как?

Он двинул плечами.

– Не знаю. Может быть, просто вышибешь кулаком камни и выйдешь. А если кто рискнет заступить дорогу, оторвешь голову.

Он вроде бы шутил, но глаза оставались серьезными. Она старалась смотреть бесстрастно, пусть не видит, как тихая печаль охватывает ее сердце.

– Тебя скоро заберут у меня, – сказал он просто. – Но сейчас ты еще здесь. И ты – в цепях.

Его пальцы приподняли ее подбородок. Она попробовала отвернуться, и тогда он неуловимо быстро припал к ее губам горячим ртом. Блестка застыла, попробовала отодвинуться, это было невероятно трудно, странное желание прижаться к нему пронзило, как острый клинок.

Он целовал долго и жадно. Словно зачарованная она ощутила, как руки поднимаются, ладони опустились на его широкие горячие плечи, округлые и твердые. Его поцелуй длился, она ощутила, что предательские губы вновь потеряли твердость камня, потеплели, стали мягкими и податливыми.

Он с усилием оторвался от ее губ. Она видела, как в глазах полыхнул гнев.

– Что ты со мной делаешь? – спросил он. – Женщина, в тебе нет… сердца!

Она прямо смотрела ему в лицо.

– Сердце меня и предает, – ответила она. – Ты мой враг. Но я, в отличие от тебя, могу признаться… могу сказать правду.

– Какую?

– Мне нравится, – ответила просто, – когда ты меня целуешь. Меня еще никто не целовал. И не обнимал, если не считать братьев.

Он сгорбился: братья – это прежде всего артане. А они придут за сестрой и не оставят здесь камня на камне. Можно не сомневаться, у них хватит сил и решимости. Люди, которые смели могущественные армии Тулея, смели даже черные башни магов там, на равнине, сметут и оставшиеся в горах. А его Черныш хорош для рейдов, но не для схватки с целым войском.

– Но если представится возможность… – сказал он и умолк, не мог выговорить дальше.

– … то я убегу, – договорила она.

– Если сниму цепи, поклянешься, что не убежишь?

– Нет.

– Почему? – спросил он, но голос звучал безнадежно, ответ Иггельд знал.

– Я – артанка, – ответила Блестка. – А для нас родная земля не то что для куявов. Мы в войне, а ты – мой враг.

Некоторое время они смотрели друг другу в глаза. Взгляды сказали больше, чем оба могли бы словами.

– Хорошо бы, – выговорил он с трудом, – очутиться нам в дальнем-дальнем краю. В такой стране, где не слыхали даже о Куявии или Артании.

– Мы здесь, – возразила она. – Мы воюем. Я у тебя в плену. Ты волен делать со мной все, что захочешь.

Он опустил руки.

– Да.

– Так делай же, – сказала она просто.

Он покачал головой.

– Думаешь, только у артан есть гордость?

– Что ты имеешь в виду?

– То, – сказал он с нажимом, – что я никогда не возьму силой женщину, которую полюблю.

Он ушел, прежде чем она поняла, что он сказал, и прежде, чем успела ответить то, что хотела.

Она старалась всегда и везде лицо держать бесстрастным, только глаза видели и замечали все. Здесь либо жили полные уроды, что не держат в доме оружия, либо все оно спрятано в комнате хозяина. Артане справедливо считали, что оружие на стене – лучшее украшение, и потому развешивали его везде и всюду.

Хотя бы нож найти, подумала она в тоске. Конечно, лучше всего – артанский топор, что рубит и железо, как сырую глину. Тогда бы никто не смог остановить ее на пути к свободе… или к славе. Железная цепь и эти оковы, на которые так надеется ее поработитель, на самом деле не настолько, не настолько, как он и остальные в этом доме думают…

Правда, она может исхитриться изорвать одеяло, получатся ленты. Если связать все, то легко спуститься через окно, что в коридоре. Там всего один страж, но с ним справиться легко, он всего лишь куяв. Женщины с удивлением говорили между собой, что молодого хозяина терзает какая-то хворь, исхудал, спал с лица, вчера накричал на Апоницу, люди стараются не попадаться ему, раздражен, зашибет. Раньше он всегда завтракал вместе со всеми, а сейчас уходит утром тайком, словно вор, целый день носится где-то, а возвращается поздно ночью, весь в побитых доспехах, в крови…

Поздно ночью, подумала она мрачно. Это чтобы со мной не встречаться. И уходит рано утром потому же. Что ж, враг мой, я тоже не уступлю тебе ни капли своей гордости. Если надеешься, что я что-то скажу, начну оправдываться или хотя бы объясняться, ты тоже станешь доказывать, в чем я не права, и таким образом к чему-то придем, но я не скажу ни слова. Здесь – враги.

В груди было холодно и пусто. Здесь враги, напомнила она себе. Я должна искать возможность бежать. Если надо, убью любого, кто встанет на дороге. Любого.

Иггельд ударил кулаком по спине Черныша, тот довольно хрюкнул и закрыл глаза. Боль не ощущалась, ударил снова, посильнее. Что за бешеная артанка и что он за дурак, не придумал ничего умнее, чем заковать в оковы? Сейчас поздно отменять, будет выглядеть еще глупее. Да и как-то обезопасить себя и других все равно надо.

Он чесал и мыл Черныша, а перед глазами стояло ее лицо. Глаза чистые, открытые, вопрошающие. Честные, что удивительно для женщины. Все куявки рано учатся хитрить, скрывать свои чувства, говорить только то, что нужно говорить. Это называется хорошим воспитанием, это позволяет уживаться в обществе самым разным людям. Артанка же говорит то, что думает. Она не врала, когда просто и честно сказала, что ей нравится, когда он ее обнимает. Но это ничего не значит, они – враги, а у артан долг и честь на первом месте, а любовь и личные желания – потом, потом…