За спиной переговаривались уважительно, отмечали краткость и гордые слова, полные достоинства. Это впечатлит артан, они очень чувствительны к гордым речам, таких людей уважают и опасаются. Иггельд делал вид, что не прислушивается и вообще не слышит, смотрел на артанский лагерь, в голове треск и шевеление вспугнутых мыслей, а в грудь заползла громадная холодная змея страха. Он никогда не воевал, не хотел воевать и к воинским забавам страсти не питал, хотя с его ростом и силой все с детства пророчили ему воинские подвиги, боевую славу. Сейчас же сердце сжимается в страхе, надо отвечать за всю Долину, что забита людьми, как наполненный муравейник. Пробил час, которого предпочел бы избежать, не его это дело – воевать, оборонять крепости…

Он вздохнул, посмотрел на соратников. Сейчас обороняет не какие-то крепости, столицы, даже не Долину. Обороняет даже больше, чем целую страну. За его спиной дело жизни – питомник драконов. Другого такого нет на всем белом свете, это сказал чародей, а он все знает от других чародеев.

– Стражу удвоить, – распорядился он. – Если даже эти безумцы пойдут на приступ, отобьют. Что-то серьезнее – поднимут тревогу. А пока я пошел спать, чего и вам советую.

Апоница сказал с улыбкой:

– Спать – это хорошо… И страже советуешь?

– Я им засну, – пригрозил Иггельд.

Он пошел вниз, а Чудин, Апоница, а также беры и военачальники, что высмеивали за его спиной каждый шаг и каждое слово, остались на стене. Апоница проводил долгим взглядом прямую спину основателя общины, сказал со стыдом:

– А я еще сегодня доказывал ему, что это дурь: держать такую стражу… и вообще охранять ворота!

Один из вельмож, толстый и хмурый, в дорогом панцире, буркнул неприязненно:

– Есть такие пастухи, что рождены для таких дел… Все, что ни брякнут, оказывается верно. Другие умом постигают с трудом, учением долгим и упорным, а этим… прет в руки само!

Второй, тоже в дорогом панцире с позолотой и умело выбитым узором, поправил пурпурный плащ с золотой пряжкой на плече, сказал красивым придворным голосом:

– Увы, дорогой Кадом, вы правы. Нам лучше следовать за ним…

– Пока не отыщется другой вождь, – громыхнул третий, Цвигун, немолодой князь из Прилесья, известный торговлей с Вантитом и древностью рода. – Кто сумеет защищать не только свою крохотную горную Долину, но и всю Куявию!

Апоница косился одним глазом, прислушивался, но в речах знати нет призыва к неповиновению, а пока лишь зависть к человеку безродному и незнатному, что сумел предвидеть так задолго, что скопил в Долине огромные запасы зерна, укрепил стену, по всему верху выставил бочки со смолой, настоял, чтобы поднять туда несметное количество камней, связки стрел, дротиков…

– Это верно, – сказал еще один, высокий молчаливый бер, – защищать Куявию – нужен вождь другого размаха. Но и то, что сделал этот горец, удивительно. Он же один, как я слышал, настаивал на укреплении Долины!.. Если бы не стена такой высоты да не обилие стражи по всему гребню, то артане уже были бы здесь. Взяли бы нас в постелях, как они уже проделывали в других городах.

Цвигун возразил:

– Но как это возможно?

– К городу Свиденец подкрались ночью. Выбрали место, где на городской стене стражи то ли заснули, то ли ушли греться к бабам, быстро забросили веревки с крючьями, забрались, перебили охрану на воротах и распахнули навстречу своей орде…

Кадом зябко передернул плечами.

– Да уж… Тут и стена высока. Крючья не добросишь, и стражей как муравьев на дохлой жабе… Слышали, что он сказал? Удвоить на остаток ночи, а если артане пойдут на приступ, то стража сама отобьется! Он еще и хладнокровен, отправившись спать в такое время.

Цвигун широко зевнул, посмотрел на небо, в сторону артанского лагеря, снова на небо.

– Не думаю, что артане рискнут снова… Последуем же примеру нашего вождя, а он сейчас в самом деле наш вождь, знатен или нет… Нам надо крепить единство, а не грызться за место ближе к знамени. Оставим это до победы.

– Или до тех пор, – громыхнул Кадом, – пока этот пастух не станет вести себя по-пастушьи. Тогда во имя спасения дела…

Разговаривая, они спускались по ступенькам, Апоница хмуро смотрел в их даже сейчас прямые спины. Пока что неповиновением не пахнет, но и напряжение остается. Эти знатные князья и беры не простят Иггельду ни малейшего промаха.

Иггельд был разбужен громкими голосами прямо под окнами. Выглянул, снаружи еще темно, только небо окрасилось рассветом, но в Долине еще ночь, люди с факелами в руках галдят вокруг двух десятков огромных мужчин в звериных шкурах, косматых, с неопрятными бородами. Иггельд с первого же взгляда узнал кетичей, горский народ, что ушел от мира, считая его нечистым, и с тех пор считался потерянным. Он, пролетая на Черныше, несколько раз видел их, не успевших укрыться от его взора. Перед глазами на миг стало темно и холодно, словно дохнуло смертью, не летать ему больше на драконах, усилием воли стряхнул оцепенение смерти, грудь поднялась в судорожном вздохе, он перевел дыхание, быстро оделся и выбежал из дома.

Воздух свеж, плечи передернулись, словно в танце, он спустился по ступенькам, люди расступились. Он спросил громко и отчетливо, чтобы слышали даже в задних рядах:

– Что случилось?

Лохматый вожак пришедших злобно усмехнулся.

– Мы прошли у них над самыми головами. Их можно взять голыми руками… если бы у нас было столько рук!

Иггельд спросил:

– Что вы хотите?

Вожак удивился:

– Как что?.. Без нас вам артан не побить, это уж точно!

Он захохотал, с ним захохотали, словно горы затряслись, его лохматые сородичи. Гоготали громко и с удовольствием. В толпе после минуты оцепенения ликующе заорали. Иггельд ощутил стеснение в груди. Ведь не приходили же, когда здесь было мирно и безопасно! Пришли в самое тяжкое время, когда дорог каждый человек, способный бросить камень или взмахнуть дубиной! Пришли, хотя ничем не обязаны ни ему, ни кому-то из этой Долины…

– Спасибо, – проговорил он. Голос дрогнул. – Спасибо, люди. Я – ваш, полностью ваш.

– Это мы – твои, – заверил вожак. – Мы все видим, все… Кто чего стоит.

Иггельд обнял, отстранился и пошел к воротам. За ним сразу же пошли сзади, он напрягся непроизвольно, но напомнил себе, что даже вожаки мальчишечьих стаек не ходят одни, за ними всегда свита, так же князь Брун всегда ходил с сопровождающими, а теперь вот и он, Иггельд, должен привыкнуть, что рядом будут люди, будут бездумно смотреть в его глаза, ждать мудрых и правильных – где их взять – указаний.

На стене и навесе, что над воротами, все еще полыхала смола в двух бочках, но факелы уже загасили, там наверху светает. Он бодро поднимался по каменным ступенькам, искрятся влагой, ночью здесь холодно, вода уходит из воздуха и обильно смачивает каменные стены.

Над воротами навес втрое шире, чем сама стена, здесь, как на городской площади, народ стоит группками. Апоница поклонился издали, Иггельд отметил с замешательством, что старый учитель не кивнул, как обычно, а поклонился, и это при всем народе. Человек десять из знатных, похоже, так и не ложились, стоят, закутавшись в плащи, озябшие, хмурые, рассматривают артанский стан. Увидев жест Апоницы, обернулись и после небольшого замешательства – Иггельд не поверил глазам – тоже поклонились, впрочем, без подобострастия, а как равные равному, который из их среды ими же избран вождем.

Один из них, кажется, князь Онрад, спросил негромко:

– Какие будут наши действия, князь?

Какой, к черту, князь, хотел сказать Иггельд, подозревая насмешку. Потом сообразил, что его называют всего лишь походным или боевым князем, что совсем не то, что урожденный или потомственный, походным назначают или выбирают только на время похода, а потом он снова то, чем был раньше.

– Выжидать, – ответил он хмуро. – Пусть ломают зубы о наши горы. Сегодня же я подниму всех драконов, начнем бить их сверху.

Онрад сказал с сомнением: