Иггельд быстро посмотрел направо, налево. Люди стояли поникшие, артанского военачальника слушали со страхом и надеждой. Аснерд просто и убедительно напомнил о страшной мощи артан, об ужасающем разгроме всех куявских войск, о таких захваченных крепостях, как Шарукань, Белая Вежа, Черный Утес, считавшихся неприступными, о взятых с легкостью городах Плотск, Резаньск, Орешек и многих других, чьи стены не уступали крепостным, о неизмеримых землях, населенных густо, что покорились, смирились, покорно платят дань захватчикам, а те нагло глумятся над их святынями, в их храмах устраивают конюшни.
– Не трать слов, артанин, – сказал Иггельд, он нарочито не назвал Аснерда по имени. – Возвращайся и начинай штурм. Или осаду, что хочешь. Все равно вы умрете здесь все.
Аснерд хмыкнул, повернул коня, держался он молодцевато, но Иггельду впервые почудилась в движениях старого полководца усталость. Князья и военачальники смотрели вслед, князь Цвигун вздохнул:
– Ответил красиво, достойно!.. Но как мы его доняли, а? Ведь он обещал даже драконов пощадить!
– Врет, – бросил Иггельд.
– Как, сам Аснерд?
– Да, – ответил Иггельд кратко. – Щадить или не щадить драконов – не в его власти.
Уцелевших куявов из войска князя Бруна даже Аснерд не решился добить, они ушли на равнину, где разнесли вести, что одна крохотная горная долина все еще держится, сражается, даже наносит тяжелые удары лучшему полководцу Артании. Это ответная песня Куявии, разбитой, униженной, раздавленной, опозоренной. Она звучала пока что едва-едва, но ее услышали. Ее услышали! По стране пошли слухи, что в дальнем горном гнезде нашлись орлы, что защищаются, не покоряются… и не покорятся. И если погибнут, то своим примером навсегда станут укором тем, кто покорно склонил шею, только бы сохранить свою посуду и тряпки в доме.
Придон пообещал прислать особо мощные катапульты, что смогут забрасывать камни даже на другой конец Долины. Никто и ничто не укроется, а во всей Долине не останется места, куда теперь не будут падать камни. Аснерд через трубачей постарался, чтобы об этом узнали в Долине. Иггельд предпочел, чтобы лучники на стене смолчали дома о таком грядущем. Но те, конечно же, поделились новостью с домашними.
Вся Долина гудела, к радости Иггельда, особого страха не было: всяк прикидывал, в каких пещерах и щелях укрыть жен и детей, где расширить, приспособить для жилья. Аснерд выслал горцев-артан навстречу большим катапультам, чтобы поскорее доставить их на место. Начали поступать бревна, ремни, искусно вырезанные части из дерева, выкованные кузнецами металлические части. Катапульты поспешно собирали под присмотром опытных мастеров, пробовали, но прибывшие принесли и не совсем уж радостные вести.
Куявия еще от людей Антланца узнала, что в горах остался непокоренный клочок куявской земли, а потом слухи подтвердили остатки людей Бруна. О Долине Иггельда говорили, спорили, передавали друг другу вести, слухи. Эта битва выросла до невероятных размеров. Здесь, оказывается, с одной стороны дерутся черные, как будто вымазанные в смоле, дурно пахнущие великаны-артане, а им противостоят сверкающие чистые и прекрасные обликом куявы, исполненные чистоты, благородства и доблести. Они упорно бьются с подлыми и бесчестными артанами, исполненными мерзости, трусости и коварства…
Услышав это, Аснерд заскрипел зубами, велел начать обстрел стены, а сам ушел в шатер и почти сутки не показывался, пребывая в тяжелом состоянии духа. До чего же непостоянен человеческий дух, совсем недавно сами же куявы справедливо считали себя подлым и бесчестным народом, даже гордились и бравировали этим, а вот артан полагали народом доблестным, отважным, преисполненным чести, благородства и верности слову.
Теперь же, по слухам, по всей стране начали исчезать артане. Нет, нападать никто не нападал, все артанские отряды передвигаются по Куявии, встречая только униженные поклоны, но если артанин остается на ночь в одиночестве в куявском селении, то утром могут не найти. А если и найдут, то утонувшего в реке, упавшего в колодец, придавленного рухнувшим деревом…
Даже те куявы, что покорились и служили артанам, начинали посматривать дерзко, с невинным видом интересовались, правда ли, что какие-то горцы посмели не покориться великому и непобедимому Придону?
Иггельд, пользуясь передышкой, сам перевозил на Малыше десятки мешков муки, Чудин и Шварн, а также Яська по три раза в день вылетали на склады, забирали запасы. Один склад артане обнаружили и сожгли, но Шварн успел не только уйти, но и набросился на них сверху, побил со своим драконом, растоптал и уничтожил весь отряд. Вернулся бледный, с выкатившимися глазами, губы тряслись, а когда рассказал Иггельду, тот похвалил:
– Да ты успокойся, успокойся!.. Ничего с ним не станется. Мой Черныш тоже человечины попробовал, и – ничего. Людоедом не стал.
Шварн посмотрел дикими глазами.
– Да при чем тут Храпун?.. Это я попробовал, я!
– Человечины?
– Да! Я же убивал людей, понял?
Иггельд кивнул, чувствуя легкую печаль.
– Шварн, я думал, ты старше меня… А ты, оказывается, еще не убивал.
– Ох, Иггельд! Тебе хорошо, ты – железный. А я как вспомню, как они кричали… Как же, стойкие и несокрушимые! Когда Храпун придавил и рвал на части, они ж… у меня в ушах до сих пор эти крики!
Яська за сутки ухитрилась слетать на ближайший склад Антланца четырежды, Апоница ликовал, принимая мешки с мукой, пекарни работают день и ночь, хлеба едва хватает на всех, и запасы уже тают. Усталый дракон уполз в нору, а она отправилась уже в сумерках к дому Иггельда. Он увидел издали тоненькую едва ковыляющую фигурку, подхватил и внес на руках в дом.
Она слегка брыкалась, в ее глазах он видел только непонятную печаль, прижал к груди, по-братски чмокнул ее в лобик. Она фыркнула:
– Скучаешь?
Он насторожился:
– О ком?
– Иггельд, перестань, – сказала она рассерженно. – Как будто я не вижу! И отпусти меня, я же понимаю, что в мыслях ты несешь совсем не меня.
Он со вздохом отпустил, она сразу устремилась к столу, жадно похватала кусочки хлеба, сыра, напомнив ему ту бедную и вечно голодную девчонку, какой была десяток, нет, даже больше, лет тому. Похудевшая, с потемневшим лицом и заострившимися скулами, торопливо жевала, мрачно глядя в столешницу, сразу же начала отвечать невпопад, а когда он протянул руку и положил ей на плечо, вздрогнула и посмотрела дикими глазами.
– Это я, сестренка, – сказал он ласково. – Что со мной, уже понятно, а что с тобой? Что-то случилось?
– Да, – ответила она рассерженно. – Да!
– Что?
– Артане напали, – ответила она зло. – Артане!.. Не знаешь?
– Прости, – сказал он, – я не знаю, чем я тебя обидел… В самом деле обидел?
Она раздраженно качнула головой, с усилием заставила губы растянуться в улыбке.
– Нет, Иггельд, нет. Разве можешь кого-то обидеть? Ты добрый. А я вот нет. Я недобрая, я злая, я бессердечная и вообще я редкостная дура!
Глаза ее заблестели, начали наполняться влагой. Нижняя губа задрожала, он поспешно привлек ее, она уткнулась ему лицом в грудь, плечи затряслись.
– Все будет хорошо, – сказал он ласково. Начал гладить по голове, плечам, перебирать ей волосы, почесал уши, она любила в детстве, когда чешут уши, словно маленький дракончик, повторил: – Все будет хорошо… Мы слишком много перенесли в детстве, теперь боги нам дадут дорогу полегче. Не тревожься. Все будет хорошо. Все будет, моя Яська, все будет…
Она всхлипнула, поспешно отстранилась, быстро вытерла ладонью мокрое лицо, влажные глаза.
– Ох, Иггельд!
– Все будет, Яська, – повторил он. – Я чем-то могу помочь?
– Мне никто помочь не сможет, – прошептала она, – даже я сама.
Опустив голову, она поспешно выскочила из-за стола. Он проводил ее долгим взглядом. Напомнила о Блестке, хотя и так не забывает, но Яська затронула больное место, ведь мог хоть раз взять Блестку на руки, прижать к груди, поцеловать в щеки, ведь не весь же из животной страсти, в нем же плещется океан нежности, почему не выплеснул на Блестку ни капли? Может быть, все повернулось бы иначе…
