На мгновение крупное сильное лицо исказил страх, глаза испуганно метнули взгляд по сторонам, но верная охрана смотрит преданно. Через широкие окна, праздничные, не приспособленные для защиты, видно забитую народом площадь. Там все стиснуто, стоит гомон, из задних рядов пытаются протиснуться ближе к дворцу, но их не пускают передние, кричат, что все перескажут…

Взгляд Бруна скользнул по окну, лицо исказилось, но превозмог себя, так показалось Иггельду, вскинул руку. И еще Иггельд с тревогой видел, что могучая длань князя дрожит, а пальцы то сжимаются в кулак, то с усилием растопыриваются, становясь похожими на огромные когти.

– Дорогие мои! – сказал он мощным голосом. На миг поперхнулся, закашлялся, в толпе тут же заговорили о недобром предзнаменовании. – Дорогие мои!.. Сердце мое обливается кровью… Что я могу сказать? Только что я принял тяжелое и очень нелегкое решение. Не все его одобрят, но… прошу вас!.. не приказываю, а прошу: не спешите решать, судить, отвергать. Сомневайтесь – да, проверяйте со всех сторон, но не отвергайте сразу, и вы увидите, что это единственно верное решение…

Его свита сгрудилась за спиной и по бокам, только со стороны главного входа открыт, но военачальники зорко следили за каждым движением беров, готовые укрыть князя собственными телами. Да и сам князь в кольчуге, как заметил Иггельд с удивлением, словно ждет неприятностей.

Их взгляды встретились, Брун несколько мгновений всматривался в Иггельда, будто увидел что-то впервые и это очень не понравилось, затем медленно повернулся к дворецкому и сказал громко:

– Распахни двери на площадь! Там собрался народ, пусть слышат все. Нет у меня тайн от простого народа, на защиту которого мы все поднимаемся!

Несколько человек ринулись к дверям. Широкие створки распахнулись, в зал хлынул сухой прокаленный воздух, ворвались солнечные лучи, и вместе с ними донесся мощный рокот, напомнивший Иггельду полеты к морю, где вот так же могуче и грозно шумит прибой. С его места виден маленький участок площади, люди стоят тесно, видны только головы, все жадно смотрят в эту сторону, при виде раскрывающихся дверей заорали восторженно.

Брун что-то сказал, поперхнулся, закашлялся. В толпе зашикали друг на друга, страшась пропустить хоть слово. Наконец Брун совладал с собой, заговорил сильным звучным голосом, немного хрипловатым, голосом полководца, привыкшего руководить большими массами разгоряченных боем людей:

– Друзья мои и братья мои!.. Сейчас мы все, от простолюдина до самого знатного, – просто куявы!.. Наша страна в большой беде, и все мы готовы если не отдать жизни за нее, то хотя бы пролить кровь и вытерпеть невзгоды. Но самый простой путь к спасению отчизны – не самый лучший. Не подобает нам, мудрым куявам, вести себя и поступать подобно диким артанам. Это они сломя голову ринулись бы навстречу противнику, где глупо и по-дурацки гибли бы тысячами, но считали бы это подвигом и славной молодецкой смертью!

В зале не двигались, лица всех обращены к князю, а тот ронял слова тяжело, веско, сам бледный и с горящими глазами. Военачальники вокруг него настороженно поглядывали по сторонам, руки на рукоятях мечей. В дверях и в окнах зачем-то появились лучники. Иггельд насторожился, тихонько поднялся и подошел к окну. Отсюда видно, как на площадь с обеих сторон дворца выдвинулась тяжелая конница, что вчера так лихо проскакала перед дворцом, показав свою удаль и воинскую выучку. С другой стороны площади сразу из трех улочек начал выдвигаться другой конный полк, тоже тяжелый, на рослых конях, в толпе узнали знаменитое воинство Елинды, страшное в натиске, свирепое и несокрушимое. Командовал этими латными всадниками герой прошлых войн сам Елинда, его люди умели сражаться на коне и пешими, у них всегда лучшие доспехи и лучшие мечи, а в отряд принимают только самых отличившихся и умелых в бою.

Всадники придержали коней, все выстроились в шеренги, суровые и молчаливые. Сквозь прорези железных шлемов угрюмо поблескивали глаза. Над головами высились пики, этот вздыбленный, как щетина у разъяренного кабана, лес уходил за дворец. По этому лесу пик становилось видно, что Елинда вывел всех своих людей или почти всех.

А в зале за спиной Иггельда слышался громкий и ясный голос Бруна:

– Мы – куявы! Мы умеем побеждать… мудро. И с малыми потерями. Даже с самыми малыми. Я принял решение… сразу скажу, оно далось мне нелегко, но это путь к победе по-куявски! Я заключил с вторгшимися артанами соглашение… Да, соглашение. Вся Нижняя Куявия, весь наш край, населенный дреглянами, силчами, бояртами, венями, тугенами и другими племенами, более мелкими, но от этого не менее уважаемыми, отныне свободна от нашествия. Мы даем право прохода артанам, но они обязуются не чинить разбоев, не обижать мирных жителей, даже не затевать драк и ссор с жителями Нижней Куявии. С этого дня Нижняя Куявия – самостоятельное государство! Да, как сами артане уже давно разделены на Малую и Большую Артании, как совсем недавно здесь был независимый Барбус… Я вынесу на ваше решение, не вернуться ли нам к прежнему наименованию этой земли? Барбус существовал недолго, но успел прославить свое имя… Мы, как барбусцы, а не куявы, будем вступать в договорные отношения как с Артанией или Славией, так и с Верхней Куявией…

Иггельд слушал, помертвев. Нижняя Куявия – это седьмая часть всей Куявии. Это богатейшие земли, это густонаселенный край, леса, реки и озера, где вода выплескивается на берег от обилия рыбы, это ценные руды близ поверхности земли, это черноземные поля, где почти не бывает засухи… Что надумал Брун, почему? Артанская конница пройдет Нижнюю Куявию без боев, без препятствий и появится под стенами стольного града?

По залу пронесся неслышный вздох. Потрясенному Иггельду собравшиеся гости, внезапно протрезвевшие, показались огромным полем пшеницы, по которому пробежал ветер. Люди отшатнулись, на лицах страх и непонимание, даже горделивое выражение, что появилось у них после упоминания о мудрости куявов и умении побеждать малой кровью, исчезло, словно пар на жарком солнце.

За ближайшим к князю столом громко ахнул Примак:

– Как? Как такое можно?

– Можно и нужно, – отрезал Брун. Сейчас, когда он высказался, он словно ощутил прилив облегчения, выпрямился, во взоре появилась твердость и стальной блеск в глазах. – У меня есть силы и средства, чтобы настоять на своем! А сейчас прошу не устраивать беспорядков, войска мои уже в готовности. Я знал, что смутьяны все-таки будут, так что застенки их уже ждут!.. На сем заканчиваю, а военачальников и знатных мужей прошу в мои покои, где за неспешной беседой я объясню… почему я решил именно так.

Иггельд перехватил его взгляд, но не понял значения, вскоре подошел человек в голубой одежде со знаками дома Бруна, перья на шляпе смешно колышутся, поклонился и почтительно произнес:

– Вельможный князь Брун приглашает доблестного воителя Ратшу и его друга Иггельда на малый совет.

Ратша, несмотря на гнев и разочарование, сразу же приосанился, посмотрел соколом, но тут же засмеялся:

– Когда?

– Прямо сейчас.

Они поднялись и, провожаемые взглядами, двинулись за посланцем. Иггельд спросил хмуро:

– Чего ржешь?

– Видишь, другие тебя ценят выше, чем ты себя. Вот и Брун… как ни заскрипел зубами, что ты ушел из-за его стола и сел к нам, простым воинам, но стерпел. Видишь, как не хочет тебя потерять!

Иггельд указал глазами в спину посланца, Ратша отмахнулся: мол, пусть слышит. Пусть даже расскажет, что их не обмануть, все княжеские хитрости зрят насквозь. Лишь тот, кто видит женщину насквозь, – много теряет, а за руками таких, как Брун, надо следить внимательно…

Их провели даже не в малый зал, а в небольшую богато обставленную комнату. За столом уже рассаживались знатные беры, по большей части те, кто стоял за спиной Бруна во время его речи, но оставались свободные стулья. Иггельд сразу заметил, что народу стало втрое меньше, все подавленные, угнетенные как решением Бруна, так и своей пугающей малочисленностью.