Блестка чувствовала, как из пропасти поднимается смертельный холод, ползет по ее ноге, холодит кожу, замораживает сердце. Едва двигая губами, она поинтересовалась, стараясь держать голос равнодушным:

– Это и есть твоя Долина?

Иггельд смолчал, Ратша уверенно ответил:

– Его, его! Так и называют – Долина Иггельда!

Иггельд сказал сухо:

– Ладно, все решили. Пора домой. Черныш, лежи спокойно!

Они взобрались, один сел спереди, второй сзади, Блестка слышала шумное сопение Ратши за спиной. Иггельд оглянулся, проверяя, тут же Черныш попросту прыгнул в бездну. Блестка задохнулась от ужаса, сердце поднялось к горлу и застряло там, перекрыв даже дыхание. Бесконечно долго падали, она чувствовала леденящий ужас во всем теле, затем внутренности медленно опустились, ощутила толчки, Черныш наконец-то изволил взмахнуть крыльями.

Их вознесло в поднебесье, без всякой нужды, как показалось Блестке, и тут же дракон начал снижаться. Иггельд свесился в сторону, что-то внимательно рассматривал. Блестка опасливо всмотрелась; среди высоких абсолютно мертвых нагромождений промерзлого камня появилась и начала разрастаться утопленная в этот жуткий мир гигантская чаша. Высокие стены почти правильным кольцом окружили Долину, а по мере того, как дракон подлетал ближе и снижался, можно рассмотреть множество крохотных домиков. Поднимались дымки, Долина жила среди этого враждебного человеку мира…

– Это твоя, – произнесла она и обнаружила, что голос стал хриплым, почти каркающим, – твоя Долина?

Ратша за спиной хмыкнул:

– Да все не может налюбоваться. То с одного боку посмотрит, то с другого…

Иггельд бросил сердито:

– Ты знаешь, почему я так!

– Да ладно тебе, я шучу. Укрепим, не беспокойся. Ни одной тропки сюда нет, сам знаешь.

Блестка в начале чаши рассмотрела не каменную стену самой горы, а тонкую и свеженькую, словно только что выструганная доска, стену из явно сложенных человеком камней. Высотой почти достигала соседних гор. Черныш прошел выше, Блестка оглянулась и только теперь рассмотрела еще и толстые ворота.

– Надеешься, – крикнула она, – что таран не пробьет?

– Дура, – ответил он сухо, – эта стена от ветра. Потому и ворота закрыты.

Она обиделась, хоть и не поняла, при чем тут ветер, тем более – запертые на засов ворота, но Черныш все больше снижался, вертел головой, высматривая знакомых, что ли, крылья поставил парусами. Блестка ощутила, что спина под нею задирается, но опрокинуться не дали ремни. Дракон несся прямо в Долину с домиками, он всего лишь растопырил крылья и спускался ровно и плавно, как гусь, что садится на гладь родного озера.

Внизу промелькнула короткая каменная стена, преграждающая горловину узкого ущелья, в следующее мгновение огромный растопыреннокрылый зверь пронесся над крышами. Снизу весело кричали и махали руками, шапками, а он победно скользил, как по незримому льду. Крыши кончились, Блестка ощутила по напряжению спины под ногами, что дракон выставляет вперед лапы и напрягает их, готовясь принять вес большого крупного тела.

Толчок, два коротких прыжка, дракон с облегчением лег на брюхо, даже голову опустил, из распахнутой пасти дыхание вырывается шумно, часто и со свистящими хрипами. Иггельд тут же сбросил ремни, повернулся, одним движением отцепил ее от сплетения ремней и веревок.

– Мы на месте, – сообщил он. – Слезай, пусть Черныш побегает.

Он соскочил на землю и уже снизу вытянул к ней навстречу руки. Блестка попыталась соскользнуть так же легко, как и он, но позорно поехала на спине, растопырив ноги и руки. Иггельд поймал ее в объятия, не дав упасть, на мгновение задержал, их взгляды встретились. Блестке захотелось, чтобы он держал ее так долго, чтобы прижал к своей груди… но, конечно же, она нахмурилась, отстранилась с брезгливостью на лице, словно побывала в лапах гигантской жабы.

Дракон тут же поднялся, лизнул Иггельда и резво побежал к скалам, где темнели норы пещер, но по дороге словно невзначай пихнул хозяина, тот от неожиданности упал, дракон тут же развернулся и бросился облизывать, не то из горячего сочувствия, мол, лечу, не то делая вид, что тот сам пригласил его играть.

Ратша хохотнул, Блестка невольно улыбнулась, из этих двух – Черныша и Иггельда, у дракона чувства юмора больше, всегда готов к проказам, а Иггельд слишком серьезен, даже чересчур…

Он подошел, все еще рассерженный, отмахнулся:

– У него там нора.

Ратша добавил с усмешкой:

– Там их целая колония, как у ласточек!.. Это птички такие.

– Он так и будет бегать в этих ремнях? – спросила Блестка язвительно.

Ратша хохотнул:

– Молодец, заметила! Там у пещер всегда есть дежурный, снимет.

От каменных домов в их сторону бежали ребятишки, кричали, визжали, подпрыгивали. На окраине собрался народ, другие только выходили из домов, степенно приветствовали Иггельда, здоровались с Ратшей, с любопытством смотрели на Блестку. Она на ходу растирала кисти рук, там следы от веревок, на толпу посматривала высокомерно, здесь не просто куявы, а куявы сумасшедшие, что оставили равнины и поднялись в эти жуткие горы, они не заслуживают даже благосклонного взгляда.

Так, окруженные толпой, вошли в этот удивительный город, весь из тяжелых каменных глыб, некоторые дома только наполовину выступают из отвесной горы, а у других только намечен фасад, сами комнаты явно там, внутри. Дошли до огромного каменного дома, совсем новенького, выстроенного старательно, с азартом, но все же наспех, Блестка это поняла сразу. Дом не то чтобы особняком, но перед ним небольшая площадь, ко входу ведут широкие гранитные ступени, а по обе стороны от дверей две глыбы из темного камня, одну уже почти оформили в виде дракона со вскинутой головой, другую обтесывать только начали и, похоже, бросили на полдороге.

На ступеньках Иггельда ожидали пятеро: четверо мужчин и толстая немолодая женщина. Все бросились навстречу, обнимали его, поздравляли с возвращением, а Ратша, улучив мгновение, шепнул Блестке:

– У вас так слуги не встречают господина?

Блестка остолбенела. Что за мир, в котором слуги так себя ведут с хозяином? А говорят, в Куявии слуги вообще ползают на брюхе…

Толстая женщина, матерински ощупывая Иггельда, обернулась к Блестке. Ее широкое лицо дрогнуло в улыбке, она поинтересовалась:

– А это что за красавица наконец возле тебя?

Иггельд поморщился.

– Странные у тебя, Пребрана, представления о красоте… В любом случае не поворачивайся к ней спиной, пусть у нее в руках не будет даже иголки.

Женщина перевела взгляд с Блестки на него. Лицо стало озадаченным.

– Не понимаю…

– Потом поймешь, – ответил Иггельд нетерпеливо. – Все в дом! Хочу помыться, а вы пока приготовьте что-нибудь на стол. Я устал драться с Чернышом за кусок мяса.

Ратша распрощался, его уже утаскивали за руки женщины, дети, кланялись издали почтенные старцы, явно пользовался любовью и уважением, а Иггельд и Блестка вошли в дом. Блестка быстро, стараясь делать это незаметно, озиралась по сторонам.

Огромный зал, у левой стены очаг, и у правой еще один, оба огромные, можно целиком дубы жечь, к одному бросились двое и принялись спешно высекать огонь, подкладывать сухую бересту. Широкая гранитная лестница ведет на второй этаж, оттуда по ступеням ниспадает почти во всю ширь лестницы ковер цвета запекшейся крови, толстый, нелепый, горожане просто не знают, как выразить свою любовь к этому… основателю.

Иггельд остановился, сказал:

– Завид, Сбыслав! Отведите мою гостью в угловую комнату слева. Да-да, именно в угловую слева!.. Пребрана, принеси ей что-нибудь одеться, у нас здесь холоднее, чем у них… в степях.

Когда ее привели именно в эту угловую слева, она сразу поняла, почему Иггельд дважды повторил тупому слуге, чтобы ее водворили именно сюда, в эту комнату. Возможно, только здесь узкие оконные проемы преграждает решетка из довольно толстых железных прутьев. Окон три, и на всех решетки!

В остальном комната как комната: на стенах две медные чаши светильников, еще одна – на столе, добротном, на толстых дубовых ножках. Две лавки по обе стороны, лавки со спинками, на одной даже нехитрая резьба, явно не законченная. Узкое ложе у стены, маленький стол у самого изголовья, у противоположной стены большой сундук, расписанный грубо, старательно, но неумело, в третью стену вделано настоящее бревно, хоть и со снятой корой, почищенное и даже покрытое лаком. Множество медных и даже серебряных крючков смотрятся сиротливо, а одежда все равно разбросана на лавках, на сундуке, даже брошена на широкий подоконник.