Иггельд говорил громко, жестикулировал, лицо покраснело еще больше. Блестка смотрела с холодным любопытством, так ей казалось, куявы – свиньи, а когда пьют – то это пьяные и грязные свиньи, самое худшее, что только может быть с человеком. Творец создал виноград, а кто-то из падших ангелов придумал, как его испортить, превратив в безумящий напиток. Потому будь благословен виноград и будь проклято вино. И да будут истреблены все, кто пьет вино, кто ест свинину, кто поклоняется созданиям нечистых – драконам, дивам, оборотням, вурдалакам.

В его блестящих от вина глазах промелькнул внезапный гнев. Он сделал еще шаг, она отступила и уперлась спиной в каменную стену. Приходилось смотреть снизу вверх в его лицо, чтобы не видеть обнаженную грудь, когда мужчина обнажен до пояса, то это его боевой наряд, а если вот так, с распахнутой рубахой, то это почти непристойно.

– Ты просто глуп, – повторила она.

– Ты это уже говорила, – возразил он. – Новое придумать не можешь?

Блестка холодно смолчала. От его тела шел жар, по ее коже пробежали крохотные лапки, словно промчались встревоженные муравьи. Иггельд широко ухмыльнулся.

– Я знаю, – сказал он громко и зловеще, – что может сломить гордость артанки.

Она напряглась, ощетинилась, готовая драться.

– Что?

– Женщина-воин, – сказал Иггельд с непонятной интонацией, – умеющая ткнуть ножом так, что моя стальная кольчуга пропустила лезвие, будто не кольчуга, а тонкая рубашка… но если я пущу слух, что мы спим в одной постели?

Блестка отшатнулась, глаза ее вылезли на лоб.

– Ч-что?

Он кивнул.

– Да, действительно, ну и что? Нет, сделаем даже подлее, ведь мы же подлые куявы, верно? Усилим впечатление слухом, что спим в разных комнатах…

Она застыла, ожидая подвоха, а он закончил:

– Но ты каждую ночь бегаешь ко мне.

Она отшатнулась, а Иггельд подумал, что шутки шутками, а такому слуху в самом деле поверили бы охотно. Женщины обращают внимание на него всюду, где бы он ни показывался. И всюду пытаются оказать ему недвусмысленные знаки внимания.

– Ты… – сказала она звенящим голосом, – грязная куявская свинья!

Он развел руками.

– Я все равно не смогу убедить в обратном, ведь куявы все – мерзавцы, подлецы, трусы, воры, торгаши… и масса других достоинств, всех не запомнил. Так чего мне дергаться? Да, мерзавец. Но я, пожалуй, оставлю эту комнату…

Она сказала резко:

– Так сделай это. Немедленно!

– Сделаю, – согласился он. – Один поцелуй на дорогу.

Блестка смерила его ненавидящим взглядом.

– Ни за что!

Он пожал плечами, руки его начали расстегивать пояс.

– Постель, правда, узковата для двоих, но ничего, поместимся. Говорят, артанки во сне храпят, как их кони… Страшно подумать, как они лягаются…

Она отступила, уже устрашенная, оглянулась на далекое ложе. Не такое уж и узкое, но все равно никогда не допустит его лечь с нею под одно одеяло! Да лучше выбросится в окно… нет, там решетка, выхватит его же нож и перережет себе горло!

Иггельд протянул к ней руку.

– Один поцелуй, – сказал он очень серьезно, – и я уйду.

– Нет, – отрезала она, не двигаясь с места.

Он видел в ее глазах смятение. Да, о нем слава, как о внезапно появившемся воителе, что свиреп и жесток, что не оставляет пленных, что проносится всюду, как огненный вихрь. Такой если и обращает внимание на женщин, то лишь для того, чтобы зверски изнасиловать, тут же разрубить пополам, наслаждаясь видом умирающей жертвы, и снова на дракона, чтобы убивать, жечь, насиловать… Она тоже слышала наверняка о нем эти басни.

– Да, – сказал он настойчиво, – и я тут же уйду.

Смятение в ее глазах отразилось на лице, что дало ему возможность медленно, как змее, завораживающей лягушку, обнять ее за плечи. Блестка в испуге запрокинула голову, его спокойное лицо нависало над нею без гримасы ярости или похоти, в глазах веселые искорки. Она успела рассердиться: он смеется над ней, не собирался он оставаться в ее постели, это все ложь…

Она так резко отвернула голову, что ее волосы красивым каскадом черного шелка метнулись по широкой дуге и хлестнули мягкой волной по его лицу. В ее глазах Иггельд уловил негодование, облегчение и даже смех. Похоже, она всерьез полагала, что он ничего не умеет делать, кроме как рубить головы и насаживать на пики невинных младенцев.

– Ну так как же?

– Я скорее умру!

Он засмеялся, показав красивые ровные зубы.

– Один поцелуй?

– Большое падение в пропасть, – отрезала она, – начинается с ма-а-аленького шага за край пропасти. Разговаривай так с куявками.

– А что ты будешь делать? Я сильнее. И на этот раз у тебя в руках нет кинжала.

Он подтянул ее к себе плотно, и в самом деле, на этот раз на его поясе не висит нож. Блестка уперлась в его грудь обеими руками. Огромное лицо с блестящими глазами наклонилось, она не могла оторвать трепещущего взгляда. Губы его, твердые как камень, коснулись ее губ, упругих как дерево. Ей показалось, что проскочила искра, хотя какая искра между камнем и деревом, сердце стучит бешено, она все еще упиралась в его могучую грудь обеими ладонями.

На мгновение он оторвал губы от ее рта, она снова увидела его блестящие глаза, затем его руки прижали ее к себе ближе, а губы показались ей уже не такими твердыми. Да, они быстро нагреваются, а ее предательские губы тоже стали мягкими… почти мягкими. Блестка задыхалась от негодования. Наверное, это негодование и усталость от попыток отодвинуться от его сильного и крепкого тела, а губы в самом деле стали горячими и мягкими.

Руки с усилием отодвинули его чуть, губы разомкнулись, он смотрел все так же сверху вниз, а она чувствовала себя слабой, с сильно колотящимся сердцем, и понимала, что сумела отстраниться лишь потому, что он сам слегка ослабил объятия.

– Ну, – прошептала она.

– Что? – спросил он.

– Отпусти меня, – потребовала она.

– Отпустить?..

– Ты сказал, что уйдешь, как только поцелуешь!

Он сказал в недоумении:

– А я что, в самом деле что-то поцеловал?.. Мне показалось, что приложился к могильному камню. Нет, что-то не так. Но что, надо понять…

Она не успела отшатнуться, его широкая как лопата ладонь легко поддерживала ее голову, а другая – спину, лицо с красиво вырезанными губами приблизилось, Блестка инстинктивно зажмурилась.

Она чувствовала, что он притягивает ее к себе или же сам приближается, медленно-медленно, то ли чтобы не испугать ее, то ли продлевая пытку, чтобы испугалась сильнее. А вот не испугаешь, сказала она себе. И в этот момент их губы соприкоснулись. Нет, сперва ощутила его жаркое дыхание, хотела напрячь все тело для отпора, но мышцы от страха или чего-то еще словно окаменели.

От соприкоснувшихся губ на этот раз искры не брызнули, напротив – по телу пошла странная волна тепла, словно после стужи Блестку перенесли в теплых ладонях к такому же теплому очагу. Нет, это другое тепло, раньше не ощущала ничего подобного…

Иггельд чувствовал, как она одновременно старается высвободиться и в то же время понять это новое ощущение, отворачивает голову, но ее губы уже сами по себе стали горячими и податливыми. Она сама этого еще не поняла, а поймет – убьет предательницу, потому надо не давать ей опомниться, но в то же время не спугнуть, не испугать…

Ее руки вздрагивали, но уже не от усилий отстраниться, она и сама не знала, от страха или почему еще. В груди сердце трепетало, дергалось, стучало так, что грохот отдавался в ушах. Губы их таяли, из твердых превратились в мягкие и горячие, она слышала, как его дыхание стало чаще, а руки стиснули, прижали к его твердому горячему телу.

Блестка с изумлением и негодованием на себя чувствовала, что ее руки уже не отталкивают куява, ладони просто лежат на его груди, в них нет силы, во всем теле предательская слабость, даже позорящая ее нежность, что позволено выплеснуть скорее на собаку, чем на куява.

Снова попробовала отстраниться, Иггельд в самом деле оторвал губы от ее рта, взглянул в смятенные, испуганные глаза, растерянные и непонимающие. Ее лицо пылало, как утренняя заря, она дышала учащенно, пальцы вздрагивали, то ли отталкивая его, то ли стараясь удержать, когда он отстранился и сам смотрел на нее с великим изумлением.