Так же тихо, стараясь не звякнуть, не выдать себя ни одним движением, она попятилась, отступила за угол. Ей показалось в последний миг, что Иггельд все-таки поднял голову и вперил взгляд наверх, в темноту, где она затаилась, на всякий случай даже надменно и с гордостью выпрямилась, поморщилась и отвернулась с самым высокомерным видом, но в черепе болезненно билась смятенная мысль: а что в ее случае – бороться до последнего вздоха?

Бежать, напомнила она себе. Тяжелые цепи, соединявшие щиколотки, легонько звякнули. Она торопливо отступила еще, вернулась в свою комнату. Не поддаваться врагу. Ни его силе, ни его чарам. Он связан с чародеями, они ему помогают, теперь и сама чувствует его чары, когда он чарует ее, очаровывает, пытается ослабить ее волю, сделать так, чтобы чувствовала себя всего лишь женщиной, слабой женщиной, почти куявкой…

Пришел Сбыслав, уже привычно повздыхал, пытаясь расцепить тугие металлические скобы. Она сидела на ложе, опершись сзади руками, сказала негромко:

– Твой хозяин справляется с этим легко. Почему он не делает это сам?

Сбыслав ответил с тяжелым вздохом:

– Видят боги, я сейчас у него это спрошу!

Блестка проводила его недоверчивым взглядом. Похоже, здесь нравы достаточно вольные, если слуга может сказать такое господину.

В дверь постучали. Стук показался ей робким, неуверенным, так не стучит господин, ясно – вернулся Сбыслав, что-то забыл или хочет ей напомнить, а то и сообщить, что ответил Иггельд. Блестка промолчала, но на всякий случай поднялась и, перейдя к окну, сделала вид, что смотрит на площадь. В дверь постучали еще, затем послышался звук открываемой двери. Она не оборачивалась, но сразу сильно забившимся сердцем ощутила, кто именно возник в дверном проеме. Даже увидела внутренним взором, как стоит, как смотрит с хмурой враждебностью.

– Когда в дверь стучат, – раздался его хрипловатый голос, – надо что-то ответить. Либо «Войдите», либо «Пошел к Ящеру».

Она снова не ответила, дверь хлопнула, закрываясь, его шаги раздались ближе. Ее плечи напряглись, предчувствуя его горячие широкие ладони, по телу прошла теплая волна. Она стиснула челюсти и продолжала смотреть на площадь.

– Или ты не услышала? – спросил он. – Повторяю для глуховатых: когда в дверь стучат…

Она прервала, не оборачиваясь:

– Что толку говорить «Пошел к Ящеру» хозяину?.. Все равно войдешь. Как же не насладиться властью! Хоз-з-зяин!

Он задышал за ее спиной гневно, она ощутила аромат вина. Сказала торопливо, но с суровым предостережением:

– Если ты, пьяная свинья, собираешься меня изнасиловать, то подумай прежде.

Он спросил раздраженно:

– О чем?

– Ты мог убедиться, что я… не покорная куявка. И если попытаешься, то пожалеешь.

Она чувствовала, что он рассматривает ее с головы до ног, рассматривает бесстыдно, по-мужски, дыхание участилось, запах вина стал сильнее. Она напряглась, сердце стучало часто, еще не решила, как поступить, однако он сумел совладать с собой, даже словно бы отступил на шаг, только голос стал резче, а хрипловатые нотки ушли:

– Пожалею? Ты сейчас просто пленница. Рабыня. Я могу тебя изнасиловать сам, могу отдать воинам. Как вы насиловали наших женщин, когда врывались в наши города!

Она пожала плечами.

– Покорным куявкам все равно, кто их насилует. Только к насилию мужей привыкают, все по закону, а когда их насилуют другие, они почему-то визжат! Но артанки – свободные люди. Изнасилуешь – умрешь.

Она наконец повернулась к нему лицом. Он стоял совсем рядом, пришлось вскинуть подбородок, чтобы смотреть ему в глаза. Он похудел за последние дни, скулы заострились, верхние веки напухли и покраснели, словно он все эти дни не спал, но в серых глазах постоянно сменяется выражение от вызывающего к виноватому, от попыток перевести все в шутку до мужской жажды сломить противника и настоять на своем, неважно как.

– Ого, – произнес он наконец негромким голосом, глаза его блеснули. – Как коротко и как гордо.

– Мы артане, – ответила она кратко.

– За тебя так будут мстить?

– Я сама тебя убью, – ответила она, глядя в окно. – Я умру, прежде чем позволю себя испакостить. Но и мертвая приду и убью тебя.

Он ответил мрачно:

– Я и так мертв. С того дня, как ввязался в эту войну. Рано или поздно я погибну. Все равно погибну, для этого уже есть сто причин. Какая разница, если будет сто одна?.. Но, если честно, я пришел не для того, чтобы ссориться. И, не поверишь, вовсе не для того, чтобы наброситься на тебя.

Она отодвинулась, но за спиной стена, пришлось отступить на шаг в сторону, не надо так уж задирать голову, хотя она знала, что выглядит так еще лучше, при этом движении приподнимается подбородок и натягивается шея, а грудь становится выше и крупнее. Он остался на месте, не делая попыток ее удержать, схватить, усталый, с обвисшими плечами, но все такой же высокий, голову держать приподнятой все же пришлось. Лицо его не только осунулось, но и снова поросло золотистой щетиной, высокие скулы натянули кожу.

– Говори, – предложила она.

Он усмехнулся.

– «Говори»… как тцарственно!.. Немудрено, что служанки уже начинают тебе кланяться. Есть новость, плохая для нас, а для тебя… для тебя – не знаю. Большой отряд артан, что располагался возле захваченной Куябы, вчера направился в нашу сторону.

– Артане? – воскликнула она невольно. – Придут сюда?

– Больно не ликуй, – хмуро сказал он. – Их цель не мы, а Город Драконов. А туда добраться, ты видела, непросто. Да и сам город только называется городом. Это сильная крепость, ее строили мастера, присланные еще лет пятьдесят тому. Или больше. Но все равно, разве плохая новость?

Она кивнула, не сводя с него настороженного взгляда.

– Хорошая.

– Надеешься убежать?

Она помедлила, ответила с небрежностью:

– Ты знаешь… когда война, то слово перед врагом держать не обязательно.

– Догадываюсь, – сказал он. Голос его снова стал хриплым. – Артанка… разве мы не можем забыть, что ты артанка, а я – куяв? Я знаю, постоянно говорю и делаю не то. И не только с тобой, а вообще… У меня ничего не было, кроме дракончика. Мы жили в пещере, спасались от всех… да, от всех. Даже лучшие друзья хотели смерти Черныша, а он был такой маленький, жалобный, я носил его за пазухой, он все время мерз, я отогревал его своим теплом… Потом началось это нелепое, когда сюда начали переселяться люди, а меня начали считать чуть ли не хозяином этой Долины! Это не мое, Артанка, не мое… Я не умею говорить со знатными людьми, меня этому не обучали, а когда однажды посадили за стол рядом с князем, я едва не умер со стыда, не знал, что за блюда и как их едят… Поверишь ли, у меня не было женщин…

Она окинула его оценивающим взглядом.

– Трудно поверить. Или ты какой-то урод?

Ей показалось, что он слегка покраснел, голос, во всяком случае, стал чуть злее:

– Проверь. Просто раньше мне приходилось каждое мгновение драться за жизнь. Выцарапывать ее ногтями, зубами. Даже сейчас, когда вроде бы легче и можно бы наконец перевести дух и посмотреть на женщин, нагрянули вы, артане, а я чувствую, что если я не буду с утра и до утра заниматься Долиной, то… понимаешь, я хоть и дурак, ничего не умею, но остальные еще дурнее, ложки несут в ухо, топоры роняют на ноги! Если не буду заниматься Долиной, здесь все рухнет. В каждой такой долине, городе или селе находится такой вот опорный человек, а здесь этим столпом оказался я… Не потому, что хорош, а потому, что остальные – еще слабее.

Сердце ее уже наполнилось сочувствием, он говорил искренне, она чувствовала, но все-таки это враг, а искренние слова могут быть сказаны для того, чтобы притупить бдительность, разжалобить, убедить посмотреть его глазами, а потом и вовсе встать на его точку зрения и принять его взгляды, веру, богов, отречься от родни и великой Артании.

– Ненавижу пьяных свиней, – произнесла она четко. – Мужчина, который лакает перебродивший виноградный сок, да не коснется женщины… по крайней мере, артанской, да не осквернит ее смрадным дыханием, да будет проклят и стерт с лица земли!