Василиса

Скоро мне исполнится восемнадцать, и я покину школьные стены. Должна радоваться, но…

В последнее время меня не покидает неясная тревога о том, что за мной наблюдают. Словно есть тень, которая повсюду следует за мной. Провожает взглядом, не имея при этом телесной оболочки. Ведь когда оборачиваюсь, никого не вижу…

Учебный день в самом разгаре. Я ныряю сквозь толпу школьников, высыпавших из кабинетов в коридор на перемену, а невидимые глаза ныряют вслед за мной… Я сижу в столовой, и каждая капля пролитого мной супа, опадая на стол, не остаётся незамеченной.

А после окончания уроков я оглядываю людей, что заполонили раздевалку, и не понимаю кто эти глаза, что преследуют меня весь день.

Одноклассники хватают куртки, громко переговариваются, взбудораженные тем, что отпустили с физкультуры раньше, а я, по-особенному рассеянная сегодня, шарю в кармане брюк и не могу найти жетон с номером.

Взрослых рядом нет — быстро протискиваюсь за своей демисезонной курткой, чтобы успеть остаться незамеченной. И очень вовремя, ведь из своей каморки высовывает голову уборщица и шикает на нас, чтобы вели себя тише.

— Да вообще не проблема, Ирина Степановна! — смеётся Рыбкин, взгромождая на одно плечо рюкзак.

Все уже ушли, выхожу на улицу последней, а ощущение слежки не покидает. Это паранойя — не иначе. Это просто понедельник — лучшее объяснение моей непонятной тревоги и нервозности. Встала не с той ноги — с кем не бывает?

Мой день вообще не задался с самого начала: порвались лямки любимого рюкзака (обе!), а молния так вообще разошлась и не желает прятать содержимое. Теперь весь этот вес приходится нести на руках, как ожиревшего кота.

Ещё сегодня в школу не пришла моя подруга, Лиза, отпросившись с занятий на семейное празднование дня рождения её бабушки. Без неё меня весь день не покидало ощущение одиночества и тоски по свободе от душных школьных стен. Мне не хватает слегка испуганных глаз Гусевой, её скромной улыбки, наших общих шуток.

Моя подруга не очень общительна: она стесняется своего худощавого телосложения. Но мне каким-то образом удаётся близко дружить с рыжей скромницей на протяжении нескольких лет. И если в обычные дни, благодаря компании Лизы, я готова сносить школьные будни, то сегодня, без неё, никакие попытки уйти мыслями в другую сторону от возникшей вдруг тревоги не помогают. Я вымотана, устала и хочу домой.

Перехожу дорогу в неположенном месте (на этом участке дороги все так делают), когда сзади просигналила машина, испугав меня до чёртиков. Все мои книги валятся из раскрытой пасти рюкзака на мокрый грязный асфальт прямо перед колёсами машины. Нет времени их собирать, ведь водитель зло хмурит брови и активно машет руками, пытаясь сообщить мне нечто очень важное, как ему кажется.

Хоть бы стекло опустил, дядя, а то не слышно ничего… Отпрыгиваю в сторону, чтобы хоть самой уцелеть, а уже грязные книги благополучно сминают колёса. И мне бы заплакать от обиды, но уже нет сил.

Теперь не только книги мокрые, грязные, сломленные. Я прижимаю их к груди — моя куртка испорчена. В ботинках хлюпает вода, в носу тоже что-то хлюпает, мешая полноценно дышать. Ну, что тут ещё скажешь? Просто я Василиса Вьюгина — других объяснений нет. А жетон из школьной раздевалки, оказывается, всё это время был у меня в рюкзаке. Ну хоть он в лужу не выпал…

Да скорее бы уже домой! Почему нельзя просто телепортироваться в нужное мне место, как в кино? Я расклеилась совсем, а вот серый бродячий кот, перешедший мне сейчас дорогу, даже хвостом нервно не дёрнет — всё у него, видимо, хорошо.

Он мяукнул, скользнув по мне странным и каким-то не кошачьим взглядом.

— Чего тебе? — ворчу.

Животина не отвечает, проходит мимо.

Весь мокрый, с грязными лапками, но так лениво перебирающий ими, словно весь мир в эти минуты принадлежит ему. Даже завидно при виде такой невозмутимости. Все прохожие спешат спрятаться от сырости и городского шума, машины нетерпеливо отвоёвывают каждый сантиметр в очереди перед красным сигналом светофора, а кот, видимо, просто гуляет.

Вскоре входная дверь громко щёлкает за мной, оставляя позади запах февральской сырости и грязи. Кажется, дома никого.

Пробираюсь в свою комнату и бросаю грязные книги в добытый в кухне пакет. Уже и приняла душ, и переоделась в чистое и сухое, а в доме по-прежнему тишина, и слышно лишь эхо моих шагов да злое дыхание, частое от усердия, потому что с книг таки накапала грязная вода и приходится теперь ползать по полу с тряпкой!

— Что ты делаешь? — а это голос мамы, напугавший не хуже недавней машины. Она стоит в дверном проёме, с идеальной укладкой, в идеальном офисном костюме. Я точно её дочь?

— Ничего, — пожимаю плечами, сидя на корточках с половой тряпкой в руках. — Живу обычной жизнью неудачницы.

— Что случилось, Вась?

Она слегка улыбается, как бы умиляясь мне или пытаясь выразить сочувствие, но это меня только ещё больше злит.

— Не смейся надо мной! — ворчу, прямо как бабушка Лизы, когда булочки у неё вдруг получились не такими пышными и ароматными, как задумывались. Хотя ни я не Лиза никогда разницы не видели — вкусно же в любом случае. Даже шутим часто в качестве комплимента пожилой женщине, что ходим к ней в гости только ради выпечки.

— Разве я смеюсь? Я знаю, что такое семнадцать лет…

— А я не знаю, что такое нормально! Почему у меня ничего не получается? Всё валится из рук, пачкается, теряется, ломается и рвётся! Я что какая-то злая шутка природы?

Мне не нравится моё собственное нытьё сегодня, но и остановиться не могу: накипело, как говорится. Еле отстирала куртку, теперь нужно думать, что с книгами делать и как починить рюкзак. А ведь это ещё без учёта необходимости сделать домашку на завтра и помочь маме в приготовлении ужина.

— Не говори ерунды, — мама садится рядом со мной на корточки, и теперь мы похожи на двух воробьёв на ветке дерева. — У тебя просто был неудачный день. Так бывает.

— И у тебя?

Что-то я сомневаюсь.

— И у меня.

Ладно. Верю. Я просто накручиваю себя, перенервничала. Мы обнимаемся почти минуту, но в конечном итоге мне становится неловко, и я отстраняюсь. Объятия — занятие для маленьких и пожилых. А взрослым девочкам пора дела делать.

Глаза боятся, руки делают — так там говорится? Рюкзак я починила, домашку небрежно, но сделала. Книги придётся позорно сдавать библиотекарю в обмен на другие такие же. Похоже, штраф неизбежен.

Уже вечером, после ужина мы с мамой, как обычно, идём смотреть телевизор. На экране какая-то дурацкая комедия, и временами даже почти смешная. Мне не очень интересно проводить время таким образом и терпеть такое количество рекламы на экране, но это старая устоявшаяся традиция, в которой я не могу отказать своей родительнице, боясь её обидеть.

Дождь по окнам уже не бьёт — теперь стёкла греют уличные фонари, которые зажгли совсем недавно.

— Почему во всех фильмах у главной героини всегда есть красавчик парень, — размышляю вслух, — да и сама она всегда умница-красавица, всё может и умеет. И парень молодец, каких не бывает. Вот почему так неправдоподобно снимают?

— Всё у тебя будет, Вась, — мама загадочно улыбается. — Неужели тебе в школе никто не нравится?

— Что-то все парни из моей школы совсем не интересные: разговоры скучные, живут такой же скучной жизнью, как я.

— А тебе какого надо?

И смотрит на меня так, словно у пятилетки спрашивает кем он хочет быть, когда вырастет. Ну и жуть!

— Никакого, — буркнула я.

Зачем вообще завела такой разговор? Сегодня я королева глупых ситуаций. До самого утра теперь буду держать рот на замке. Завтра, надеюсь, проснусь другой Василисой, более удачливой и нормальной.

Спустя полчаса в гостиной уже совсем стемнело. Телевизор — наш фонарь. Блики от его экрана то освещают лица, то погружают во тьму. Похоже, мама задремала. За окном мелькнула тень, и я дёрнула головой, прислушиваясь в темноте. На пульте отключила звук телевизора, но кроме сопения мамы ничего не слышно.