Бзынь! Я отбил стрелу одним лишь взмахом топора, даже толком не углядев ее.

Налетел первый дружинник, весь в кольчужной сетке с головы до ног, с длинным мечом, только без щита. Я поднырнул под его руку, лезвие топора бессильно скользнуло по плотным мерцающим кольцам, зато я оказался позади противника. Сразу же прыгнул ко второму, другой конец топорища влетел ему в лицо да ударился в наносник шлема. Вот же нацепили на себя железа! Впрочем, живичу все равно досталось, наносник прогнулся внутрь. Сзади Херлиф бился с первым дружинником, нельзя к нему пропускать воинов! Укол в бок. Я отбил удар и пнул противника в колено. Он пошатнулся, и я махнул ножом. Впустую! А вот шип топора не прошел мимо и пробил дорогую кольчужку. Рана небольшая, но всё ж.

Ладно, хватит играться. И нож с топором замелькали так, будто у меня не две руки, а пять. Когда я остановился, рассеченные кольчужные кольца все еще сыпались под ноги, хельт ошарашенно смотрел на меня, не успев почувствовать боль от нескольких десятков ран. Херлиф добил первого, и я указал на своего:

— Добей!

Мне с того хельта никакого толку, так хоть Простодушный что-то отхватит. Еще одного перехватил человек Хундра, пробившийся к нам сквозь толпу. Я слышал, как волки рвали дружинников с боков и на дальней стороне площади. Первые раненые, правда, больше живичи, непривычные ни к таким сражениям, ни к схваткам с людьми. А каково им будет после боя?

Я уложил еще двоих, потом враги куда-то пропали. Князь с оставшимися дружинниками сумел развернуть коней и уйти назад, к Вечевой стороне.

— Мост! Ворота! — кричал кто-то впереди на фагрском.

Меня обдало волной чужой боли. Я помчался к мосту, перепрыгивая через лошадиные трупы и поваленных людей. Мой живич скрючился, зажимая рубленую рану через весь живот. Бездна!

Я оглянулся. Почти весь люд разбежался с площади.

Ну уж нет!

— Херлиф! Карлов и хускарлов сюда! Не из наших!

Простодушный тут же сорвался с места, я же отыскал еще дышащего дружинника и двурунную подавленную бабу, что уже и двигаться-то не могла, лишь беззвучно разевала рот. Сунул их к живичу, помог сжать нож и направил его руку. Удар! Второй! Живич чего-то бормотал на своем языке, но я даже вслушиваться не стал.

Вскоре вернулся Херлиф, приволок шестирунного перепуганного мужика. Тот, видать, пытался отбиваться, разорвал губу Простодушному, но всё ж не вырвался. Я оплеухой заставил его заткнуться, силой уложил под нож своего живича. И, хвала Скириру, этого хватило.

Лишь после этого я добрался до моста.

— Ушли, сукины дети, — сплюнул Эгиль. — Треть своих оставили и ушли.

И закрыли за собой ворота…

Да, за нами осталась Торговая сторона Раудборга, но мне-то надобна не она. Кровавую виру за нордского купца мы взяли, а вот золото и безднов князь остались на той стороне реки. И продолжать сейчас нельзя, я уже слышал отголоски боли, что скоро накроет моих хускарлов.

— Перекрыть все ворота из Вечевой стороны, чтоб ни одна душа не выбралась. На пристань тоже послать людей. И позови Милия с Дометием! Надо решать, что делать с Торговой стороной.

Сам же просмотрел стаю после боя. Еще один клетусовец поднялся на руну, до девятой. Лундвар вырвал себе восьмую. Наш Стейн, не Трёхрукий, что давно остановился на восьмой, тоже подрос. Пара львят перешагнула порог, но ими пусть Дагейд и занимается. Почти всех живичей отправили подальше от моста, потому никто из них в бою не побывал, кроме того, которого я исцелил. Зато их и хельтовы дары не потрепали.

Я же стаю держал все эти дни и заметил, что если хускарлы не сражаются и не выжимают из себя все силы, тогда их и не треплет боль. Тулле с Живодером говорили мне о том, но я почему-то решил, что хускарлы будут болеть от стаи в любом случае. Ан нет. Пока не пытаются натянуть на себя шкуру хельта, им Скириров дар костей не ломит.

Подранки тоже были, но там царапины, Дударь быстро всё затянет. Живодер уже занялся стрелой Хальфсена.

Хотя… я сразу не понял. Один из хирдманов находился дальше остальных, и не у «Сокола», а где-то тут, в городе или около. Рысь?

— Милий! — окликнул я вольноотпущенника. — Отыщи Леофсуна.

А сам затаил дыхание. Неужто он сумел? Вот же хитрый бритт…

Вскоре Милий вернулся.

— Нет его нигде. Он жив?

— Жив, цел. А еще Рысь ухитрился пробраться на Вечевую сторону!

Вскоре мы перекрыли путь вниз по реке, выстроив корабли в ряд и скрепив их между собой веревками и цепями. Сейчас нам было не до того, чтоб встречать гостей и брать мыто с купцов. На каждых воротах Торговой стороны встали по двое живичей с одним хельтом в придачу. Ворота Вечевой стороны мы попросту завалили срубленными деревьями, кроме тех, что выходили к мосту. Возможно, князь успел кого-то отправить за подмогой, но я за то не переживал. Дружбу он ни с кем завести не успел, а у соседей своя беда под боком ходит. Да и кто будет ввязываться в междоусобные раудборгские склоки? Ведь не полез же никто, когда этот Красимир подмял под себя город!

Пока мы собрали трофеи, пока разослали хирдманов по стенам и воротам, пока перегородили реку, уже и темнеть стало. Потихоньку, сторожко к площади подходили горожане, искали родичей, просили разрешения забрать их тела. Нескольких дружинников унесли, а до остальных и дела никому не было. Впрочем, вспомнил я, Красимир в Раудборг пришел уже со своей дружиной, значит, здесь у них родных не было, разве что кто-то себе зазнобу отыскал.

Я уж хотел сказать, чтоб ненужные тела куда-нибудь отволокли да закопали, как увидел мужичка, что переминался с ноги на ногу в сторонке. Того самого, который хотел мне что-то сказать во время моей речи, да я не дал.

Хальфсен отлеживался где-то со своей ногой, там наконечник стрелы аж кость царапнул, и Дударев дар скоро такую рану не залечит, надо будет хотя день обождать. Милий тоже запропал, и его я через стаю не слышал, потому как даже не пробовал туда затянуть. Кто знает, как перворунного крутить будет? Не помер бы ненароком.

— Чего ждешь? — я всё же подошел к мужику. — Ищешь кого?

Медленно, с трудом подбирая слова, живич заговорил на нордском:

— Тебя жду. Говорить хочу.

— Ну пошли!

Я в последний раз глянул на мост, ведущий к Вечевой стороне. Рысь притаился где-то там, и его не терзали ни боль, ни страх, ни голод. Значит, всё хорошо. Так что я потащил живича к Хальфсену. Говорить можно и с больной ногой, даже лежа.

И как только Красимир управлялся с целым городом столь малыми силами? У меня хирд больше, и две трети людей нынче были при деле. Прочие пока отдыхают, но вскоре встанут на место занятых.

Хальфсена я отыскал в чьем-то доме, и вряд ли хозяева по доброй воле пустили туда хирдманов. Ну да пусть радуются, что не спалили всё к Бездне, а лишь заняли их комнаты.

— Вот, человек побеседовать хочет. Спроси, кто таков и чего надобно. Скажи, что серебром откупаться уже поздно.

Толмач подтянулся, чтобы сесть, стер испарину со лба и заговорил с живичем.

— Спрашивает, чего мы хотим и что будет с городом.

— Я всё на площади сказал. Повиниться, платы за украденное добро, виру за купца. Теперь еще и голову князя.

— Он говорит, что готов повиниться за весь Раудборг, хоть на коленях, хоть на том столбе, где нордский купец висел. Спрашивает про размер виры и платы за товар, мол, Торговая сторона даст нам серебра столько, сколько запросим, лишь бы мы не жгли дома и не убивали людей.

Я почесал затылок. Хмм, а я ведь о таком и не подумал. Почему бы и не взять выкуп за их жизни? К тому же этот берег реки мне особо-то и не нужен. Только вот сколько затребовать? Вира за свободного человека, за жизни его людей, за корабль с товарами… Ну и просто за то, что посмели поднять руку на норда. За клевету и позор, за наше торопливое бегство, за очернение Дагны. И, в конце концов, за Альрика, который именно здесь, на раудборгских землях перестал походить на человека.

Они за паршивого медведя потребовали пять марок серебра. Значит, пусть платят сто, нет, тысячу марок серебром.