Я плюхнулся на скамью обратно, налил себе медовухи и разом выпил.

— Так вы чего? Просите взять кого-то в хирд?

— Не кого-то, а наших сыновей. Все не ниже первого потока, с дарами, к мечу и копью привычны, да и к веслам тоже. Все в справной броне и с оружием. Всего восемь воинов!

Купец расхваливал неизвестных мне мужей так, словно это был товар.

Восемь живичей. Хоть торговец и говорит, что они хускарлы, да только рунами они вряд ли поднялись выше шестой. А у меня только Пистос столь же мал. Я, конечно, хотел увеличить хирд, да только после Гульборга думал, что буду брать лишь хельтов. С другой стороны, где я столько хельтов найду? Уж не в Альфарики точно, тут все хельты по дружинам сидят. И на Северных островах примерно так же.

— А что же они сами не пришли и не попросили за себя? — подал голос Рысь.

— Потому что во всем нужен порядок, — степенно ответил купец, поглаживая свою бороду. — Хёвдинг — это ж почти как отец родной. И мы позвали Кая Эрлингссона, чтобы уважить и показать, что наши сыны хоть и непутевые, но все же не безродные. И что мы, их старшие родичи, отпускаем их по доброй воле и безо всякой обиды.

— Не боитесь отдавать сынов мрежникам? — снова спросил Леофсун.

— Так мы ж не дикие ведуни! Много где побывали, видели разных людей и знаем, что и среди живичей есть гады, и среди мрежников — достойные мужи.

Тут заговорил Простодушный:

— Взять-то можно, но у нас и груз тяжелый, и людей хватает. Увязнет «Сокол» по дороге. К тому же они с броней. И снеди надобно будет больше…

— С ладьей мы пособим.

Так что на следующее утро я в полнейшем изумлении рассматривал присланных мне живичей. Подзабыл я, что здесь не спешат набирать руны, и хускарлами становятся ближе к трем десяткам зим.

Возле корабля стояли мужи тех самых зим: высокие, широкоплечие, светлобородые. У нас в таком возрасте зачастую детей женят, а они решили в хирд податься. Но броня на них и впрямь была справная, носить можно вплоть до десятой руны: и кольчуги, и шлема, и круглые щиты. Оружие тоже не хуже, все железо ковано с твариным прахом.

— Кто-то разумеет нордскую речь? — спросил я.

— Я разумею, — отозвался один. — Зови старшого, скажи, воины от купцов пришли.

Что ж, по-нашему он говорил вполне бойко. Жаль только, руны различал плохо. Или не привык, что малые зимами могут указывать старшим. В Альфарики, видать, так не принято.

Как был, я перескочил с корабля на пристань: в одной рубахе, портках и босой, лишь пояс с топориком прихватил.

— Я старшой.

Подошел к живичу поближе, глянул снизу вверх. Чем же их тут откармливают, что они вырастают такими здоровяками?

— Не дури…

Он поперхнулся своими словами, так как я выпустил рунную силу и чуток надавил.

— Я старшой! — еще раз повторил я. — Звать Кай Эрлингссон. А это мой хирд, мой корабль и мои порядки. Если кому зазорно слушать младшего, пусть идет обратно к отцу и говорит, что такой хирд ему не годится. Может, батюшка поищет другой? Такой, чтобы дитятку понравилось. Чтобы хёвдинг был постарше, корабль побольше, постель помягче, а враги послабее.

Живичи побелели, кого-то качнуло, но они держались стойко. Потому я надавил сильнее.

— Обычно я не беру таких, как вы. Слишком стары. Слишком неумелы! Привыкли спать мягко и есть сытно. В бою такие со страху роняют мечи и мочат портки. Но мне пообещали ладью, если я вас возьму. Впервые мне платят за то, чтобы я взял кого-то. Видать, вы еще хуже, чем я думал.

Один оперся на древко копья, другой схватил соседа за плечо, чтобы устоять на ногах. Терпят. Это хорошо, значит, есть в них гордость.

Я убрал рунную силу. И живичи смогли задышать свободно.

— Как звать? — спросил я у того, что знал нордский.

— Агний из рода…

— Агний. Ты будешь старшим среди живичей, обучишь их нашей речи. И за проступок любого из них отвечаешь ты! Хундр! — рявкнул я.

Тот сразу же подбежал ко мне.

— Да, хёвдинг!

— Покажи левую руку.

Он протянул трехпалую кисть. Живодер умело заштопал рану, а его травки помогли снять красноту и отеки, так что сейчас обрубки пальцев выглядели не так страшно. Но живичам хватило и того, что было.

— Расскажи Агнию, за что я отрубил тебе пальцы. Вепрь! Заберешь броню и избыток оружия! Мечи и топоры пусть носят.

Больше я живичами не занимался. В хирде есть кому о них позаботиться и есть кому рассказать, что тут и как. И, видать, понарассказывали им немало, так как к вечеру я приметил уважительные и боязливые взгляды живичей. А еще услышал, что меня за глаза величают лютым. Так в Альфарики кличут волков за жестокость и злобу. Мне понравилось это прозвище. Не так уж плохо быть Каем Лютым! Куда лучше, чем Безумцем.

Холмградские купцы не обманули и отыскали для нас добрую ладью, за которую я расплатился честь по чести. Только обменялись мы не в самом городе, а выше по реке, на небольшом островке — так попросили сами купцы. Видать, все ладьи были наперечет, и отдавать их иноземцам запретили.

Мы провозились на том острове еще день. Перетаскивали часть груза и припасов с одного корабля на другой, меняли весла и думали, кого оставить на «Соколе», а кого отправить на «Лебедь», так мы назвали ладью за ее плавные изгибы. Конечно, думали не все, а только те, кого я позвал на совет.

Старшим я сразу назвал Простодушного. Он уже хельт, так что по силе подходит, а в его сообразительности и верности я ничуть не сомневался. Из старых ульверов он сам захотел взять Вепря и Квигульва, а также Хальфсена как толмача. У меня-то был Милий, а он наверняка откажется уходить от Пистоса.

Можно было бы, конечно, перекинуть туда, к примеру, всех клетусовцев, или всех львят, или всех псов. Так было бы удобнее и спрашивать легче. Но Херлиф сказал, что лучше смешать людей, иначе хирд никогда не станет единым, а будет как склеенная из осколков чашка: едва стукнешь — рассыпется. Потому мы перевели на «Лебедь» всех помаленьку: двух клетусовцев, трех львят, четырех живичей и половину псов. В помощь Простодушному я отдал Дометия, а Хундра, Дагейда и Агнея оставил при себе.

Старым ульверам мы дали право выбирать, на каком корабле идти. И на «Лебедь» ушли по своей воле Отчаянный, Сварт, Эгиль, Слепой и Офейг. Живодер сказал, что пока не решил и хочет попробовать оба корабля. Я разрешил ему скакать меж судами сколько угодно. Поди, думает уболтать кого-нибудь на шрамы.

Дальше по реке Лушкарь мы шли уже на двух судах. «Лебедь» была меньше и легче, потому она проверяла путь. У одного из холмградских живичей обнаружился необычный дар — он умел слушать воду, угадывать пороги, мели и заторы, а также всегда чуял, где лучше ловить рыбу. Потому его поставили на нос «Лебеди» — прокладывать путь.

Зато на ночных стоянках мы сидели все вместе, не разделяясь на лебедей и соколиков, ели вместе, слушали истории разных племен и народов и учились понимать друг друга.

Легко идти через пороги, через степи с дикими всадниками, через леса с разбойниками, когда у тебя два корабля, битком набитые воинами. Особенно когда половина тех воинов — хельты. Люди побоятся лезть, твари обойдут стороной, а пороги мы обходили по берегу, переносили наших птичек так, что ни одна досочка не скрипнула.

Да и на веслах шли мы всем на заглядение. Корабли не плыли, а летели по воде. Если б мы были на море, так могли бы и быстрее, но из-за отмелей, изгибов рек, других судов и сетей приходилось осторожничать. И, казалось, мы плывем не с юга на север, а от лета к весне, потому как чем дальше мы уходили от жаркого Годрланда, тем меньше зеленели деревья, ниже росли травы и реже мелькали цветы.

По пути мы заходили в приречные города, понемногу расторговывались, пополняли припасы. И вот чудеса: пусть не в каждом граде, а через один-другой, повторялись те же разговоры, что и в Холмграде. Мол, есть у нас непутевые сыны, кои тянутся к воинской славе… Где они все были, когда мы проходили тут зиму назад? Неужто тогда ульверы выглядели настолько жалко?