Неужто мой дар сам убрал Суморока? Ведь только сегодня он пробудился без моего на то повеления! Вдруг слова Тулле уже сбываются, и дар берет надо мной верх? Что, если я разозлюсь на кого-то из хирда? Того тоже выбросит из стаи?

Нет, надо чуток охолонуть и поразмыслить.

Я потянулся к огням, вглядываясь в каждый, неважно, горел он или потух. Боль от умерших хирдманов не исчезла до конца, но изрядно притупилась, особенно когда в стаю вошли новые люди, так что я почти не замечал ее. После смерти живича в Раудборге боли не стало заметно больше. Я мог бы вовсе пропустить, если бы в момент его гибели дар спал. Резкий укол — и всё.

— Херлиф! — окликнул я Простодушного.

Тот уже вернулся на «Лебедь» и что-то бурно обсуждал со своими людьми. Наверное, ладья всё же повредилась, пока мы шли к острову. Услышав мой зов, он тут же вернулся.

— Да, Кай!

Я всегда знал, что Херлиф умен и хитер, гораздо умнее меня. Сейчас меня это не злило, у каждого свои достоинства. Простодушный умнее, Дометий учёнее, Милий и Хальфсен знают языки и грамоту, есть ульверы ловчее и быстрее меня. Пока они идут за мной и слушают меня, их сила лишь укрепляет хирд. Но что, если кто-то посчитает меня недостойным?

— Тот живич… Суморок вроде бы, — я не сводил взгляда с лица Херлифа. — Ты не знаешь, что с ним стало?

— Знаю. Он умер, — Простодушный вообще не удивился вопросу и ни капли не испугался.

— Как он умер?

— Его убили. По моему повелению. Он ушел в глубокой обиде и явно рассказал бы всем о хирде: о нашем богатстве, о нашей силе и наших слабостях.

С трудом подавив гнев, я выдавил:

— А меня спросить не догадался? Не мне ли решать такие дела?

Херлиф вздохнул:

— Если отвечать по обычаю, тогда я скажу, что ты изгнал его из хирда и он больше не был под твоей защитой. Что я делаю с людьми вне хирда не так важно, если то не идет во вред. А если отвечать по сердцу, тогда я скажу, что защищал не только ульверов, но и твою семью. И прошу: не изгоняй того, кто знает твою силу. Лучше выставь его на бой против одного из нас или вели убить. Иначе я так и буду убивать тишком после.

Я стиснул кулаки, чтоб не вспылить:

— И кто его убил?

Кто еще из ульверов решил действовать за спиной своего хёвдинга? Скорее всего, это кто-то с «Лебеди», недаром Простодушный уже больше двух месяцев на ней главный. Кто? Эгиль? Нет, он знает меня дольше Херлифа. Квигульв? Он слишком глуп, чтоб сохранить такое в тайне. Дометий или кто-то другой из клетусовцев? Возможно. Они также рачительны, как и Простодушный. Львы? Псы? Тоже может быть. Я плохо знал их.

— Я! — ответил Херлиф. — Пусть кровь пролил другой, но вина целиком на мне.

Клятая Бездна!

Мой гнев прокатился во всей стае, от чего каждый хирдман вздрогнул, и все их взгляды обратились ко мне. Простодушный стоял передо мной как ни в чем не бывало.

Бездна, он даже не боялся! И не жалел о своем решении!

Я даже с «Лебеди» убрать его не мог, потому что нельзя менять старшего на корабле, когда вокруг ходят морские твари! Он прекрасно справлялся со своим делом, хирдманы его слушались…

А еще потому что в глубине души я знал, что он прав.

До самой ночи я просидел на корме «Сокола», глядя на изредка всплывающую тварь, чтоб понять, как она выглядит целиком. То взметнется ласт с бахромой по краям, то растроённый хвост, то голова на длинной шее. Или у нее там две головы? Так сразу и не понять.

Коршун обошел весь невеликий островок: ни тварей, ни людей, только странные грязные пузыри, что застыли и покрылись твердой коркой. Ульверы подумали, что это могли быть яйца тварей. Никто ведь не видел их детенышей или гнезд! Одни лишь боги знают, откуда берутся твари, может, и вовсе появляются из земли, как черви и жуки, разве что земля та должна быть отравлена Бездной. Расколупали те пузыри, но кроме вони и мерзотной гущи ничего не нашли. Хотя если разбить куриное яйцо, оттуда тоже не всегда вываливается цыплёнок. Словом, мы так и не поняли, что это: то ли и впрямь твариные яйца, то ли их дерьмо, то ли отрыжка.

А еще на острове не было ни единого зверя крупнее мыши. Скорее всего, твари тут всё же погуляли, потом изголодались и сдохли. Или уплыли. Бездна их знает!

Стаю я давно отпустил, не хотел, чтоб мой гнев перекидывался на хирд, а сам думал о Херлифе и убитом живиче. Нет, мне не было жаль Суморока. Умер и умер, к тому же его, поди, закололи или прирезали — не самая худшая смерть. Если, конечно, Простодушный не поручил это Живодеру.

Я так не хотел наказывать Херлифа! И в то же время был готов избить его до полусмерти. Если спустить ему это с рук, что будет потом? Он всегда станет решать что-то за моей спиной? Считает меня слишком глупым или слишком робким? Вздумал учить меня жизни? Оберегать от трудностей? Кто он, Бездна его задери? Мой хирдман или моя мать?

Несколько раз я вставал с твердым намерением врезать Херлифу и всякий раз садился обратно. Потому что Лютый — это, конечно, хорошо, но даже у лютости должны быть причины. Не рассказывать же всем, что после ухода из хирда их прирежут!

И я придумал.

Вечером, когда хирдманы мирно хлебали Вепреву стряпню, я поднялся и громко сказал:

— Та тварь не хочет пока уходить, потому завтра останемся здесь же. А чтобы не заскучать, я предлагаю всем хирдманам сразиться со мной в честном бою. Каждый, кто меня одолеет, получит десять марок серебра!

— Это годится лишь для хельтов! — выкрикнул Отчаянный. — А что хускарлам?

— А хускарлы пусть бьются меж собой. Победителю дам пять марок серебра и руну, если будет выбор, кому ее вручить. Руну и твариное сердце.

— Вот это дело! — обрадовался Лундвар.

Он давно рвался в хельты и сейчас, будучи на девятой руне, вполне мог стать победителем.

Хирдманы оживились, загомонили, обсуждая, кого они легко одолеют, а с кем придется повозиться. Я же посмотрел на Херлифа, и тот кивнул в ответ.

Наутро парни расчистили от кустов и крупных камней небольшую площадку. Для жребия Милий предложил настругать небольшие дощечки, на которых будутначертаны углем знаки, и раздать их вслепую. У кого знаки совпадут, те меж собой и бьются. Но то для хускарлов. Для хельтов проще — каждый, кто хотел испытать мою силу, подымал руку и шел в круг.

Многие десятирунные не хотели вставать против двенадцати рун вовсе. Вровень со мной стояли двое псов, а сильнее были лишь Болли и Трёхрукий. Но даже так желающих набралось больше десятка. И это радовало.

Первым против меня вышел Дометий. Длинный меч и большой вытянутый щит против топора и щита. Свой дар я пробуждать не стал. Просто сила одного воина против другого, и я при таком раскладе слабее, ведь хирдманы-то свои дары прятать не станут. С Дометием трудность в том, чтоб дотянуться до него, пробиться через его щит и дар.

Я не стал выдумывать ничего особенного и пошел в прямую атаку, уповая на силу и быстроту своих рун. Рубились мы в полную силу и на своем привычном оружии, только в последний момент надо было придержать руку, чтоб не убить ненароком. Порезы и небольшие раны — это ничего. Пусть.

Щит Дометия словно стал неодолимой стеной. Куда бы я не ударял, как бы скоро не перескакивал, всюду видел надоедливый красный кулак, намалеванный на белом поле щита. Так что я попросту проломил его шипом топора и уже хотел разбить в щепу, как Дометий признал поражение.

Следующим вышел Эгиль Кот. Он дрался совсем иначе: вертелся, юлил, кидался в ноги. Впрочем, мы с ним не раз сходились в шуточных боях, я уже знал его любимые удары и хитрости, потому быстро одолелКота.

Чернокожий львенок. Длиннорукий, длинноногий, гибкий и сильный, хорошо обученный, он быстро подстроился под меня и вскоре перешел на встречные удары. Уворот и тут же укол мечом. Отбил и тут же напал. Если бы я был с ним на одной руне, так точно бы проиграл, а так отсушил ему руку щитом и оглушил обухом топора.

Потом один за другим вышли двенадцатирунные псы. И я понял, что Арена неплохо обучает своих бойцов, при том не как в рунных домах Бриттланда, где мальчикам подсовывают лишь израненных или ослабленных тварей, и те дерутся с ними под присмотром наставников, чтоб не дай Фомрир не поранились. На Арене же нет места слабым. Убей или умри! Вот и псы, выйдя на площадку, стряхнули с себя привычную расслабленность и оскалили зубы.